* * *
Стерна содержали в самой обыкновенной камере - здесь не было того комфорта и уюта, который, по замыслу Пронина, полагался Роджерсу. Вот Пронин и решил пообщаться со Стерном в угрюмой тюремной атмосфере.
- Иван Николаич! - Стерн встал ему навстречу. - Я ждал вас. Три дня ждал. Нет, не дня - суток… Здесь время меряешь на сутки, не на дни. Я одинокий. Абсолютно одинокий. Нервы на взводе, как у вас говорят. Я знал, что если кто-то про меня не забудет - то это вы.
- А вы стали лучше говорить по-русски. В этом смысле одиночество пошло вам на пользу.
- Здесь, на Лубянке, я даже думаю по-русски. Иногда.
- Да, у здешних подвалов есть магическая сила. Года через три вы даже сумеете выучить испанский язык - причем без учебников, самоучителей и преподавателей. Волшебная аура!
- А у нас появились новые квартиранты. Про Роджерса вы, кажется, слыхали. Теперь к нему добавился Самодин.
- Само? Са-мо-дин? Не помню такого. А, это тот рабочий из города Ногинска? Аркашка? Да, мы встречались.
- Когда и где? Расскажите, пожалуйста, с подробностями.
- Мы встречались два раза. Нас познакомил Роджерс. Мы встречались где-то за городом. Под Ногинском. Мы видели настоящий колхоз! Это очень интересно - самый настоящий колхоз! Роджерс только познакомил нас и уехал. А Самодин рассказывал, что он нашел двух дураков для поджога фабрики. Он так и сказал - двух дураков. Они должны были поджечь ткацкую фабрику, когда начнется война с Германией.
Взгляд Пронина поскучнел. Сколько еще таких мероприятий готовил Роджерс? Через Дитмара, через Стерна… Поджоги, взрывы, - все это Пронину осточертело. Но место встречи в колхозе - это информация полезная, новая. Самодин об этом молчал, хотя мы его часов шесть расспрашивали о шпионских "малинах". "В Вопняровской малине они остановились" - так, кажется, поет Утесов? Москва не Одесса. Ногинск не Вопняровка.
- У нас неплохо топят, и в камере душновато. Предлагаю вам развеяться, Стерн. Поедете вместе с нами в колхоз? Заметьте, я не приказываю, не выкручиваю вам руки.
И снова помчались к Ногинску "эмка" и грузовик. Кирий и Железнов облепили Стерна на заднем сиденье. Стерн был существом безобидным в смысле потасовок, но все-таки ему связали руки. Не доезжая до города, они свернули на разбитую и узкую проселочную дорогу. В колхозе их уже ждали местный милиционер и секретарь партийной ячейки.
- Жаров Серафим Павлович, для вас - просто товарищ Жаров. А это наш участковый, товарищ Садыхов.
Пронин с грустью посмотрел на партийного секретаря. Ему было лет тридцать, не больше, а тонкие русые волосы уже обильно поседели, лоб изрезали морщины. Решительный взгляд умных синих глаз. Впалые щеки. Если Роджерс прав и вот-вот начнется война, такие первыми шагнут под пули. Жизни не пожалеют, но остановят врага. Жаров показался Пронину героем, обреченным на скорую гибель.
- Вот там, за курятниками. Грязновато тут, но иначе не пройдешь, - сказал Стерн.
- Там у нас мастерские. И плотницкий склад.
- Именно, - кивнул Стерн. - Мы встречались именно там.
В тесной холодной комнате стояли заиндевелые деревянные ящики. Пронин сразу заметил, что два ящика недавно отодвигали. Виктор поскрипел досками, чертыхнулся, сдвинул ящики - и все увидели обыкновенную дощатую стену. Железнов пнул по стене сапогом. Стена не шелохнулась, но звук был странный, с металлическим отливом.
- Вы не видели здесь тайника? - спросил Пронин Стерна. Англичанин энергично покачал головой:
- Не видал.
Железнов, покряхтывая, надавил на стену. Доски не поддавались.
- А ну, Виктор, - пробасил Кирий, - подвинься-ка.
Кирий легко вырвал две доски и вытащил из углубления небольшой, но увесистый сейф.
- Сено-солома! - Двухметровый чекист расплылся в улыбке.
- Вот здесь, господин Стерн, Самодин и держал телеграфные коды. Ваш первый и последний шпионский трофей…
Эпилог
Овалов уже час как перешел на боржоми. В квартире на Котельнической имелся немалый запас этой волшебной воды. А Пронин муравьиными глотками потягивал коньяк.
- И что, там действительно были коды?
- Были, куда им деться. Роджерс колебался - кому нести добычу. В Лондон или в Берлин. Выжидал. Да и пути мы ему хорошо перекрыли с самого начала. Тут и Райхман постарался. Для английской разведки это был крупнейший провал за всю довоенную эпоху. Коды мы вернули государству. Их, конечно, все равно пришлось менять. Но меня тогда наградили. Я бы и тебя спас, только не успел. В Прибалтику меня направили. Надолго.
- Медная пуговица! - Овалов открыл очередную бутылку боржоми, намазал ломоть бородинского хлеба Агашиным фасолевым паштетом.
- До медной пуговицы были еще месяцы работы. Я внедрялся, вживался. Знакомился с настоящими коммунистами. Сам превращался в настоящего фашиста. Было дело… Не успел я тебя тогда спасти. Берия предупреждал - долго прятать под сукно доносы они не могли. Так что выходит, что победил я Роджерса, но последний удар он нанес по моему лучшему другу… Ты прости меня, Лев Сергеич. А я себе этого никогда не прощу.
А Овалов и не думал обижаться. Какие обиды, когда Пронин раньше всех начал войну? Его интересовала история, которую только что рассказал Пронин!
- А Стерн оказался шпионом?
Пронин презрительно махнул рукой:
- Что Стерн? Мелкий деятель на побегушках. Мы Роджерса взяли! Он и Стерном, и Дитмаром, как марионетками, вертел. Не говоря уж про наших шельмецов вроде Аркашки Самодина. Донос-то на тебя сам Роджерс сочинял. Всю свою мудрость приложил.
Грузная фигура Пронина нависала над Оваловым. На стене шевелилась округлая тень майора. В руке Пронин держал полупустую рюмку. Смуглый коньяк покачивался в хрустале. А в глазах у Пронина где-то глубоко стояли слезы. Замерли и не могли вытечь: плакать-то он давненько разучился.
Москва, 2011