Горячие потоки солнечных лучей падали на землю, струился прозрачный дымок - весеннее дыхание воскресших виноградников. Откуда-то доносился напряжённый трудовой гул пчелиного роя. Прибрежный тисский ветерок нёс на своих крыльях хмельной дух цветущих садов и речной свежести. Между высоким чистым небом и зелено-черной землёй металась, то замирая, то усиливаясь, девичья песня.
Белограй остановился, прислушиваясь. Пели где-то наверху, в виноградниках, должно быть, на делянке Терезии. Да, конечно, там. Слов песни Белограй не разбирал. Да и не в них дело. Никакие слова не могли бы сказать ему больше мелодии, полной глубокого раздумья, чуть-чуть горькой и бесконечно задушевной. Белограй слушал песню всем существом, и так было ясно ему, о чём говорила она, к чему взывала и куда вела. "Ах, Иван, Иван, - говорила песня, - где ты? Почему не стоишь сейчас рядом с девчатами и не смотришь с вершины горы на Тиссу, на сады, на поля? Приходи скорее, и ты не пожалеешь".
Кларк усмехнулся: "Молодец! Сыграно великолепно. Вот что значит войти в роль!"
Он вскочил на велосипед и, несмотря на крутой подъём, покатил в гору, навстречу девичьей песне.
Девушки замолчали, как только увидели велосипедиста, внезапно выскочившего из-под горы. Их было пять - все в тёмных юбках, с босыми и уже загорелыми ногами, в белых кофтах и расшитых рубахах; в руках, у них были увесистые рогачи, которыми они взрыхляли виноградник. Терезии среди них не было. Где же она?
Бросив на дороге велосипед, тяжело дыша, с раскрасневшимся и мокрым лицом, словно только что окунулся в Тиссе, Иван Белограй подошёл к девчатам.
- Здоровеньки булы, сладкоголосые ангелята! Честь труду, - он снял фуражку и поклонился девчатам, всех одинаково приветливо обласкав весёлым взглядом.
Девушки оживлённо поздоровались.
- Ручаюсь головой, не ошибся адресом, - сказал Белограй. - Девчата, это Соняшна гора?
- Соняшна! - ответили виноградарши.
- Бригада Терезии Симак?
- Правильно.
- А вы… - он скользнул взглядом по лицам всех девчат и продолжал скороговоркой: - Угадал я вас всех, дорогие подружки. Про каждую писала Терезия. Ганна! Василина!… Вера!… Евдокия!… Марина!… Ну, а я…
Кларк аккуратно, по всей форме, надвинул на голову фуражку, одёрнул гимнастёрку, туго затянутую ремнём, молодецки повёл грудью, позванивая орденами и медалями.
- Позвольте представиться: демобилизованный старшина, сын матушки-пехоты Иван Фёдорович Белограй.
- Иван!… Белограй!… - всплеснула ладонями одна из виноградарш - смуглявая, весёлоглазая дивчина. - Так мы тоже вас знаем, приветы в каждом вашем письме получали.
- Да, он самый, Иван Белограй, пропылённый и просоленный насквозь пехотинец… Тот, про которого в песне сказано: "Любят лётчиков у нас. Конники в почёте. Обратитесь, просим вас, к матушке-пехоте… Обойдите всех подряд, лучше не найдёте: обратите нежный взгляд, девушки, к пехоте…"
Девушки, опираясь на свои рогачи, стояли полукругом, и все как одна улыбались демобилизованному старшине, смотрели на него доверчиво и приветливо.
- Где же Терезия? Почему она не работает? Неужели барствует с тех пор, как на груди геройская звезда засияла?
- Терезия в дальнюю дорогу собирается, - ответила смуглолицая девушка. - В Венгрию едет с делегацией, на первомайский праздник. И передавать свой геройский опыт заграничным колхозникам.
- Вот как? - Лицо Кларка стало озабоченным. - И когда же она уезжает?
- Скоро. Послезавтра. - Весёлый, лукавый взгляд смуглолицей добавил: спеши, Иван, а то опоздаешь.
- Н-да, - раздумчиво, как бы сам с собой, проговорил Кларк. - Значит, опоздал. Как спешил, как рвался, и всё-таки… Он вдруг крякнул, плюнул в ладони, шумно потёр их одна о другую. - Ну-ка, девчата, вооружите изголодавшегося труженика своим орудием производства.
Одна из девушек протянула ему рогач. Кларк схватил его и высоко, как молотобоец, поднял над головой.
- У-ух! - Он с силой вонзил тяжёлую, с белым лезвием стальную плаху в каменистую землю.
Легко взлетал и стремительно падал, сверкая на солнце, рогач. Скрежетала сталь, высекающая из камней искры. Отливала чёрным бархатом свежевзрыхлённая земля. Налево и направо на межи сыпались небольшие валуны, вывороченные из старых своих гнёзд.
Кларк точно рассчитал, чем мог окончательно покорить подруг Терезии. Показной трудовой сеанс, продолжавшийся всего двадцать минут, приблизил его к цели значительно больше, чем все слова, взгляды и улыбки. Когда он разогнулся и, вытирая потное лицо, виновато и смущённо посмотрел на молодых виноградарш, как бы прося извинения за своё трудовое увлечение, то он уже был для них окончательно своим, простецким парнем, человеком их трудового круга, их дум и чувств. Теперь, думал Кларк, каждая из девчат прожужжит уши своей подруге: ах, какой твой Иван, Терезия!…
Вот ради этого Кларк и потратил столько времени и сил на горе Соняшной. Делать здесь больше нечего. Можно следовать дальше.
Мягкая просёлочная дорога вывела Кларка в прибрежные сады. Миновав их, он поехал по зелёной дамбе вдоль Тиссы, с любопытством вглядываясь в тот, венгерский, берег. Там, у колодца, стояла группа женщин в разноцветных одеждах. Это был колодец, мимо которого Кларк проходил в ту страшную туманную ночь. Рыбаки растягивали на кольях большую сеть. Красноколёсный трактор, вертясь почти на одном месте, распахивал неудобную ложбинку - ту самую, где лежал Кларк, пробираясь к Тиссе.
- Гражданин, остановитесь!
Из-за кустов вышли два пограничника: старшина (это был Смолярчук) и рядовой. Кларк резко затормозил и соскочил на землю. Балагуря, он достал документы.
- Вас, конечно, товарищи, интересует не моя личность, а мои бумаги. Будь ласка. Вот военный билет, вот пропуск в пограничную зону.
Старшина долго и внимательно изучал документы.
- Куда вы направляетесь? - спросил, наконец, он, перелистывая странички военного билета.
- А вот сюда, в колхоз "Заря над Тиссой", на Гоголевскую, дом номер 92, к Терезии Симак. Не слыхали про такую добру дивчину?
Смолярчук не ответил, продолжая изучать документы. Все они были в полном порядке, однако он не торопился отпускать демобилизованного старшину. Кларк терпеливо ждал.
- Может быть, вам что-нибудь непонятно? - мягко улыбаясь, спросил он, когда медлительность пограничника стала невыносимой.
Смолярчук опять не ответил, подумал: "Почему он нервничает?" И ещё внимательнее продолжал просматривать военный билет.
- Ну и служба у вас, зелёные шапки, - насмешливо проговорил Кларк. - Если даже с родной мамой встретишься, не верь, что она твоя мама, пока не удостоверит свою личность. - Он достал кисет с махоркой, свернул толстую цыгарку. - Курите! Не желаете? Воля ваша. Слухай, хлопцы, - потеряв терпение, воскликнул он, - прошу зря не задерживать парубка, не сокращать его счастья.
По всем самым тонким расчётам Кларка, он должен был сказать то, что сказал. Пусть пограничники почувствуют, что он с ними на одной ноге, что он абсолютно независим.
- Про какое вы счастье говорите? - спросил пограничник, поднимая глаза на Белограя. Он ещё раз осмотрел его с ног до головы, особое внимание уделил новым, армейского образца, сапогам.
- Да про то самое, о каком в песнях поётся, - Белограй раскрыл бумажник, достал из него цветную журнальную фотографию Терезии, наклеенную на картон с золотым обрезом. - Вот, смотрите. Разве это не счастье?!
Смолярчук ничего ему не ответил и вернул документы
Белограй на прощанье протянул руку пограничнику и попытался заглянуть ему в душу, узнать, чем было вызвано его пристальное внимание к безукоризненным документам. Лицо старшины не выражало никакого беспокойства. "Всё в порядке!" - решил Кларк.
Он окончательно успокоился, когда Смолярчук довольно дружелюбно ответил на его рукопожатие и даже улыбнулся.
Кларк спустился с дамбы на тропинку, ведущую в село, и через несколько минут был на Гоголевской, перед трёхоконным домом номер 92, густо оплетённым зеленью.
Он нарочито загремел железной скобой калитки в надежде, что будет услышан. Так же шумно взбежал он на крылечко, загремел чёрной дверной скобой.
- Разрешите войти!
В открытом окне показалась Терезия - голова в венце русых кос, в одной руке синее шёлковое платье, в другой - утюг. На свежих щеках девушки пылал яркий румянец, а глаза с удивлением, с любопытством смотрели на нежданного и негаданного гостя.
- Здравствуй, Терезия, - Кларк снял фуражку и небрежно провёл рукой по кудрявым волосам.
- День добрый. Здравствуйте, - смущённо ответила девушка.
- Не узнаешь? - Кларк откровенно любовался Терезией.
Она отрицательно покачала головой.
- Посмотри, ещё посмотри, может быть, узнаешь.
Терезия не сводила глаз с гостя. Нет, никогда с ним не встречалась. Если бы хоть раз где-нибудь увидела, обязательно вспомнила бы сейчас. Такого бравого вояку не скоро забудешь.
Кларк отлично понимал, какое впечатление произвёл на девушку, - не меньше, чем рассчитывал. А что будет, когда польются его медовые, соловьиные речи… В своём тайном исследовании Кларк писал: "Если тебе по ходу дела нужно завоевать сердце юноши или девушки, не разменивайся на мелочи. Проигрывает тот, кто стыдливо и нудно просит оказать ту или иную услугу, подробно объясняя, зачем это понадобилось. Чем больше объяснений, чем больше подробностей, тем меньше веры. Действуй с эмоциональной непоследовательностью. Играй на самом святом, чем живёт облюбованный тобой объект. Короче говоря, излучай доверчивость, дыши любовью, и ты станешь неотразимым".
Такова была "отмычка", которую Кларк собирался применить к сердцу Терезии.
- Разрешите представиться, - Кларк поднёс руку к козырьку и сдержанно отрапортовал: - Демобилизованный гвардии старшина Иван Фёдорович Белограй.
Терезия поставила утюг на подоконник, который сейчас же задымился, бросила платье и прижала руки к груди.
- Иванэ! Иван Белограй! Ты?…
Кларк бережно смахнул с подоконника обугленную краску, поставил горячий утюг на каменную ступеньку крылечка и только после этого, опустив глаза, тихо сказал:
- Да, он самый, Иван Белограй.
Терезия выскочила через окно на крыльцо, протянула к нему свои загорелые руки. Кларк схватил их, крепко сжал. Он мог бы сейчас без всякого риска - в этом он твёрдо был уверен - обнять и поцеловать Терезию. Воздержался. Не надо форсировать события. Пусть всё идёт своим чередом.
Кларк взъерошил свои кудри и, оглядываясь вокруг, вздохнул всей грудью:
- Хорошо тут у вас!…
Круглое красное солнце высоко катилось над Венгерской равниной. Длинные прохладные тени гор дотянулись До самой реки. Из ущелий, где белел снег, веяло утренней прохладой. В яблоневых садах щёлкали соловьи. Над крышами домов, по эту и по ту сторону Тиссы, вырастали прямые светлые столбы дымов.
- Как ты сюда попал, Иван? - спохватилась Терезия. - Ты ж в Берлине, отбываешь службу!…
- Отбывал в Берлине, а теперь… - Он поднял голову, многозначительно посмотрел на Терезию. - Теперь сюда приехал служить. "Тебе служить", - добавил его взгляд. - Чего же в хату не приглашаешь, дивчина хороша?
- Ой, лышенько! - Она подбежала к двери, распахнула её. - Заходьте, будь ласка.
Он торжественно перешагнул порог, держа перед собой в вытянутых руках букет сирени.
- Сколько раз в думках своих я переступал этот порог. Мир и счастье дому сему. - Кларк оглянулся через плечо на Терезию. - А может, у вас и своего счастья девать некуда, а?
- Не откажемся и от вашего, - засмеялась Терезия. - Значит, демобилизовался?
- Демобилизовался. Солдат, раненный в сердце, уже не солдат.
Намёк был достаточно прозрачен, но Терезия чистыми глазами смотрела на Кларка и радостно улыбалась.
- Ты сегодня ел, пил, Иван? Молока хочешь?
"Эге, голубушка, - подумал Кларк, - да ты совсем простушка".
- Молоко? Из твоих рук? С радостью.
Терезия убежала и вскоре вернулась с тёмным, густо запотевшим на тёплом воздухе кувшином.
- Значит, в Венгрию едешь? - спросил Кларк, кивнув на раскрытый, приготовленный в дорогу чемодан. - Читал. И завидовал. Венгрия!… Всю её прошёл, от мутной Тиссы до голубого Дуная. - Кларк закрыл глаза, скорбно поджал губы и вздохнул. - Друга я похоронил в Тиссаваре. - Кларк махнул рукой, как бы отгоняя тяжёлые воспоминания. - Значит, уезжаешь… - сказал он и с грустью посмотрел на девушку.
- Скоро вернусь. Через две недели. - Терезия говорила, словно оправдываясь в чём-то. Кларк немедленно уловил это.
Он пристроил букет сирени на столике перед зеркалом, украшенным богато расшитым холщовым полотенцем.
- Ну, вот, посмотрел на тебя, а теперь… - помолчал, зажмурился, - теперь можно и уезжать.
Кларку были переданы не только выкраденные документы Белограя, но и письма Терезии. Он тщательно изучил их и пришёл к выводу, что девушка даже на расстоянии была недалека от любви к Ивану Белограю.
На первое письмо Ивана она откликнулась скупой открыткой. Но постепенно, после многих его писем, перестала быть сдержанной. Иван писал ей, как любимой сестре или давнему другу. Ей было это приятно, и она ему отвечала тем же - как сестра и друг. Иван Белограй ей понравился. Человек, который переступил порог её дома, был точь-в-точь такой, каким она представляла себе Ивана по его письмам.
- Зачем же вам… тебе так скоро уезжать? - с волнением и беспокойством спросила Терезия. - Поживи у нас, дождись черешен, ягод…
- Да я б не только до черешен здесь пожил, до винограда. До тех пор, пока из желудя дуб вырастет, - говорил Кларк, восторженно глядя на девушку. - Зависит от тебя, Терезия, уеду я отсюда через два дня или останусь жить навсегда. - Он замолчал, опустив голову и тщательно поправляя гимнастёрку под новеньким скрипучим ремнём.
Как отнесётся девушка к его признанию, не беспокоило Кларка. Примет она его любовь - хорошо. Не примет - тоже не плохо. И в первом и во втором случае по всей округе распространится слух, что герой Отечественной войны Иван Белограй приехал в Закарпатье и обосновался в Яворе ради неё, Терезии. Этого, собственно, пока и добивался Кларк.
Он взял ее за руку.
- Неужели ты не понимаешь, ради чего я примчался сюда из Берлина? Не понимаешь, да? - допытывался Кларк, сжимая руку девушки и глядя на неё умоляющими глазами.
Она молчала, теребя поясок платья.
- Скажи же, оставаться мне здесь или уезжать? - Губы Кларка дрожали, голос срывался.
Терезия освободила руку, отступила к открытому окну, засмеялась.
- Что ты выдумываешь, Иван? Нравится жить на нашей земле - оставайся.
- Нравится, - подхватил он. - Очень нравится.
- Ну и живи себе хоть сто лет. Пойдём, познакомишься с мамой.
Надо это ему или не надо, сейчас же спросил себя Кларк. Нет, решил он, пока в этом нет нужды. И потом, кто его знает, какими глазами посмотрит на него мать Терезии. Лучше подождать.
- В другой раз, Терезия, познакомлюсь с твоей мамой. Сегодня спешу. Надо оформляться на работу в железнодорожное депо. Слесарем. Через год буду машинистом, вот увидишь. Теперь… - он ласково посмотрел на Терезию, - имею право жить и трудиться на закарпатской земле. - Он взял руку девушки, быстро приложил её ладонь к своей щеке. - До завтра!
Терезия вышла из дома вместе с ним.
- Не провожай, не надо, - запротестовал Кларк.
- Да я не с тобой… мне надо к маме.
- А, на Чёртово гнездо идёшь, - засмеялся Кларк. - Могу укоротить тебе дорогу. Седлай моего скакуна, живо!
Не ожидая согласия Терезии, он подхватил её, усадил на велосипедную раму, вскочил в седло, оттолкнулся от земли и помчался по крутому спуску к Тиссе.
Ветер хлестал Терезии в лицо, из глаз струились слёзы. Правильные ряды виноградников сливались в сплошной зелёный массив.
- Тише, Иван! - закричала Терезия. - Останови!
Там, где скрещивались дороги, ведущие на брошенные земли, к Чёртову гнезду и на город Явор, Кларк резко затормозил, соскочил на землю и, подхватив ошеломлённую Терезию на руки, прижал к себе и поцеловал в губы. Через секунду, оставив Терезию одну на перекрёстке, он уже мчался по направлению к Явору.
Терезия провожала глазами Ивана до тех пор, пока он не скрылся за деревьями. Вздохнула, покачала головой, улыбнулась и пошла к Тиссе.
Никогда ещё закарпатский край не казался Терезии таким прекрасным, как сегодня.
В долинах, на обрывистых берегах Тиссы, на лугах, на обочинах дорог, в полях, даже в расщелинах каменных деревенских изгородей - всюду пылает зелёное пламя весны.
Черешни, яблони, груши сбегают по южным склонам холмов, по просторным террасам. Они стоят по колено в воде на той, заливной стороне Тиссы. Они разбрелись по задам колхозных усадеб. Они толпятся под окнами домов. Стражами застыли по обеим сторонам автомобильной магистрали. И все деревья, молодые и уже дряхлеющие, словно окутаны белым дымом.
Поле, на котором работала бригада матери, раскинулось у самой Тиссы. Над ним стоял весёлый гул гусеничного трактора, тянувшего за собой длинную цепочку железных борон.
Терезия издали разглядела хорошо приметную фигуру матери. Статная, в длинной чёрной юбке и просторной кофте, она стояла среди других колхозниц на вершине дамбы и, приложив руку к глазам, смотрела на Тиссу. Терезия неслышно подкралась к матери, обхватила плечи и смеющимися глазами приказала колхозницам молчать. Мать повела глазами налево и направо, увидела крепкие, ладные девичьи руки, лежавшие на тёмном, в белую горошинку сатине.
- Терезия!… - проговорила она, жмурясь и морща губы в улыбке.
Терезия прильнула грудью к спине матери, положила на её плечи русоволосую, в тугих косах голову.
- Как же это вы меня узнали, мамо? В Тиссу, как в зеркало, смотрели, а?
Мать освободилась из объятий дочери, поправила на чёрных, с синеватым отливом волосах сбившийся на ухо полушалок, строго посмотрела на Терезию.
- Как узнала?… Вот когда народишь Ивана да Петра, Стефанию да Ганку, тогда и сама научишься отгадывать с закрытыми глазами своих детей.
Колхозницы засмеялись. Смеялась и Терезия.
Мать внимательно посмотрела на розовощёкую, с сияющими глазами дочь.
- Ну, какая ещё у тебя радость? - спросила она.
Терезия молчала. Сказать или не сказать, что приехал Иван Белограй? Нет, при всех нельзя. Потом скажет, вечером, когда мать вернётся домой.
Из терновника вышли два пограничника. Один из них был старшина Смолярчук, другой солдат Степанов.
Смолярчук был частым гостем в селе. Колхозницы давно уже видели, что он неравнодушен к Терезии.
- Поглядываем, вот, - объяснила колхозница, - на своих заграничных соседей и радуемся.