Эта "отмычка", которую Кларк уже применил к сердцу Терезии, казалась ему подходящей и в данном случае.
- Товарищ Гойда, а мы ведь старые знакомые, - глаза Кларка улыбались. - Может быть, ты припомнишь, где мы встречались?
- Так я же сразу тебя узнал. Разве можно забыть такого боевого гвардейца… На вокзале мы с тобой встретились. Ещё и выпивали за здоровье друг друга.
- Нет, мы гораздо раньше с тобой встречались.
- Где? Когда?
- Неужели забыл? Эх, а казалось, всю жизнь будешь помнить. А я тебя вот действительно сразу узнал. Здорово ты изменился. Вырос… Возмужал. Ну, а я?… Смотри получше и вспоминай, товарищ Гойда…
Кларк дважды перевернулся на каблуках, показывая себя со всех сторон.
- Ну, вспомнил? - он схватил Гойду за руку, повыше локтя, крепко сжал…
- Яблоницкий хребет… Ясинский укреплённый район… Штурм линии Арпада… Венок из роз… Сержант Иван Белограй… Ага! По глазам вижу, что начинаешь вспоминать. Друже, отчаянная твоя голова, перед тобой стоит тот самый Иван Белограй, который вместе с тобой штурмовал железобетонные доты в Ясине, который карабкался на Полонины. Да, да! Всё это я тебе хотел сказать еще там, на вокзале, но ты взял и сбежал.
- Иван?… Белограй?…
"Воевал я с ним или не воевал? - спросил себя Василий Гойда и твёрдо ответил: - Нет, не воевал".
Кларк извлёк из кармана пачку бумаг, бережно разгладил их.
- Знакомые подписи? Командир корпуса генерал Гастилович!… Начальник штаба корпуса полковник Шуба!… Командир полка Герой Советского Союза Угрюмов!…
Затем Кларк достал аккуратно сложенную, пожелтевшую от времени многотиражку. На первой странице была напечатана большая статья, озаглавленная: "Подвиг гвардейца Ивана Белограя".
Василий Гойда казался Кларку серьёзным препятствием, преодолеть его нелегко. Ну и что же! Его план использования в своих целях Василия Гойды очень рискован, но разве это более рискованно, чем всё, что сделал Кларк? Но если атака на Гойду окажется удачной, то он намного сократит свой путь к победе. Гойда, наверное, в конце концов поймёт, с кем подружился, какие услуги оказывал врагу, но будет уже поздно - Кларк к тому времени исчезнет.
Но как ни высоко ставил своего противника Кларк, а всё же недооценил его.
Василий Гойда, несмотря на свои двадцать два года, отлично разбирался в людях. Если уж он вверял свою душу, то всю без остатка, но не легко он её вверял и не всякому. Обладая горячим сердцем, он, однако, всегда знал, за что именно любит того или иного человека, чем скреплена его дружба с ним.
Закарпатские партизаны не доверяли бы ему серьёзные дела, если бы он десятки раз не доказал, что умеет быть храбрым и осторожным, умным и бдительным. Рискуя жизнью, он выполнял важные поручения командира партизанского соединения. То под видом верховинского пастушонка, то школьника, едущего на каникулы, то бродячего музыканта он проникал в Мукачево, Ужгород, Явор и даже в румынский Сигет, стоявший на рубеже Закарпатья и Трансильвании. Возвращался в партизанский штаб всегда благополучно, с богатыми сведениями: сколько и где расквартировано карательных эсэсовских полков, сколько эшелонов с войсками прошло на Восточный фронт, какие новые приказы обрушили на головы закарпатцев марионеточные бургомистры, какое добро, приготовленное для отправки в Германию, лежит в яворских пакгаузах. Действовал, где маскируясь возрастом и наивной улыбкой, где прикидываясь деревенским простачком, а где и с помощью верных партизанских друзей.
Чуть ли не три года вёл разведку Василь Гойда в глубоком тылу врага и всегда оправдывал доверие командования. Если бы он не умел разбираться в людях, если бы не понимал и не чувствовал, кому имеет право довериться, а кого подозревать, если бы не научился читать мелкие приметы неправды, не продержаться бы ему так долго в подполье.
К счастью, Кларк ничего не знал об этой стороне жизни Гойды.
Панибратский тон и напористость Ивана Белограя не понравились Василию Гойде. Размахивает приказами, навязывается во фронтовые друзья… Что ему надо? Вот так, наверное, он навязывался в друзья и тому артиллеристу-старшине, с которым пировал на яворском вокзале. Гойда во всех подробностях восстановил разговор, который он нечаянно подслушал, сидя за соседним столиком. Особый смысл теперь приобрели для него слова старшины: "Удивляюсь, Иван, - всего один час тебя знаю, а нравишься так, вроде мы с тобой всю жизнь дружили".
- Белограй!… Вспомнил!… - воскликнул Гойда. - Ты был ранен в Ясине, когда штурмовали укреплённый район. Так?
- Вот и забыл! - снисходительно улыбнулся Кларк. - Не в Ясине, а за Раховом. В Ясине я ещё на всю зажигалку давал прикурить фрицу.
- Правильно. Всё вспомнил. Тебя хотели отправить на попутном танке в госпиталь, а ты сопротивлялся: "Моя рана пустяковая, оставьте меня на фронте". Было такое дело?
Кларк был слишком хитёр, чтобы сразу же схватиться за этот спасательный круг, который ему подбросил Гойда.
- Не знаю, что я кричал, не знаю, на чём меня увезли в Рахов. Очухался я уже в госпитале. - Кларк ещё раз обвёл взглядом Гойду с ног до головы. - Ну, и вытянулся же ты, - тополь за тобой не угонится. И я тоже, скажи по совести, здорово изменился, а?
- Не знаю. Плохо помню, каким ты был в ту пору.
- Был, Петро, таким, что все верховинские девчата заглядывались.
- Кури!… - Гойда протянул голубую пачку сигарет "Верховина".
- Не для меня такая панская нежность. Я употребляю громобойную махорочку, - Кларк стал крутить толстую козью ножку. - Ну, как машина? - спросил он минуту спустя, нежно похлопав по горячему кожуху котла.
Глаза молодого машиниста, как и ожидал Кларк, заблестели.
- Замечательная. Отремонтировали на славу.
- Таскать тебе, Петро, не перетаскать поезда: в Венгрию и Чехословакию, в Румынию и на Карпаты.
- Я ж тебе сказал, не Петро я, а Василь, - терпеливо, не обижаясь, проговорил Гойда.
- Сегодня куда собрался? - Кларк задымил самокруткой.
- Через Тиссу, в Венгрию.
- Венгрия!… Всю я её прошёл, от Тиссы до самого Дуная. - Кларк закрыл глаза, скорбно поджал губы и вздохнул. - Друга я похоронил в Тиссаваре.
- В Тиссаваре? В братской могиле? Как его фамилия? Я всех знаю, кто там лежит.
- Сержант Иванчук, Петро Сергеевич, - ответил Кларк. - Парень был - кровь с молоком. Голубые глаза. Русый чуб. - Кларк помолчал. - От самого Сталинграда вместе воевали. Ближе брата он мне был. Поверишь, каждого человека, кто нравится, Петром с тех пор зову.
Кларк усмехнулся. Теперь, конечно, Василий понял, почему он так упорно называл его Петром. Кларк раздавил окурок каблуком. Не поднимая головы, сказал глуховатым печальным голосом:
- Поклонись, Петро, той братской могиле и положи на неё ветку сирени.
Кларк вскинул голову и, будто впервые, увидел кувшин с букетом белой махровой сирени. Сурово прищурясь, он долго смотрел на него. Потом молча снял со своей груди орден Славы, отделил от него муаровую ленточку, приколол её булавкой к цветам.
- Вот, так и положи! - сказал он внушительно. - Больше всех своих орденов любил мой Петро простой солдатский орден Славы.
…Павшие в боях лежали на орудийных лафетах, укрытые красными знамёнами и засыпанные тёмноалыми розами.
Они погибли здесь, на тиссаварском плацдарме, на левом берегу Тиссы, в боях за первую пядь венгерской земли.
Их хоронили в суровый день октября тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Шёл мелкий и густой, тёплый и бесконечный дождь, какие бывают только в Закарпатье. Пепельно-чёрные, с белыми зубцами вершин тучи наползали с гор и закрывали равнину. Один за другим падали в тяжёлые серые сумерки удары колокола тиссаварской церкви. Траурная процессия медленно двигалась по городу. Тысячи венгров, склонив головы, с зажжёнными факелами в руках, следовали за строем советских бойцов и офицеров.
Братья по оружию - сержант и полковник, капитан и ефрейтор, рядовой и лейтенант, пехотинец и артиллерист, сапёр и танкист - легли рядом, плечом к плечу, как и воевали, в одну братскую могилу на центральной площади города Тиссавара.
Серебристые ели, юные карпатские сосны выстроились вокруг литой бронзовой ограды. У подножья обелиска зеленел никогда не увядающий горный мох… Чуть ли не круглый год цветут здесь розы: белые и алые, розовые и оранжевые, с берегов Дуная и озера Балатон, горные и равнинные, все виды роз, какие только есть в Венгрии, Венгры кладут на мрамор надгробной плиты горные фиалки, подснежники, тюльпаны, незабудки, сирень, ветки японской вишни с гроздьями цветов, венки из махровой гвоздики, многоцветные маки.
Днём и ночью под толстым матовым стеклом, на котором начертаны имена погибших, струится неоновое пламя, И рядом с этим вечным огнём часто загорается скромная восковая свеча, поставленная крестьянкой из земледельческого кооператива имени Матиаса Ракоши или какой-нибудь труженицей города Тиссавара.
Пионерская колонна, проходя мимо могилы советских воинов, дружно вскинет руки над головами и провозгласит:
- Элоре, пайташок! Вперёд, друзья!
Венгерский солдат не пройдёт мимо, чтобы не отдать честь праху бойцов великой армии, которая помогла миллионам людей отвоевать свободу и мир.
Всякий, кто едет из Вены в Будапешт, в Советский Союз, или из Москвы в Будапешт и Вену, считает сердечным своим долгом склонить голову перед гранитным обелиском.
Готовясь к переходу советской границы, Кларк поставил в известность своих начальников, что он при благоприятном исходе его командировки использует новый, придуманный им приём связи: перешлёт на тиссаварскую могилу советских героев букет сирени с приколотой к нему муаровой ленточкой. Завтра, а может быть уже сегодня, шеф Кларка получит орденскую ленточку, на которой шифром будет написано первое донесение нового яворского агента: "Закрепился, как предусмотрено. "Старик" погиб. Возникла опасность провала. Принял меры. На русском паровозе № 50/49 в какой-нибудь следующий рейс будет направлен в поддувале, в асбестовом мешке, "Бездомный". Укройте в надёжном месте. Подробности - позже".
Иван Белограй звонко шлёпнул себя по лбу:
- Да, Петро, чуть было не забыл! Слыхал, какое мне счастье сегодня привалило? Выиграл по займу. Да ещё как! Двадцать пять тысчёнок с неба упало… Куплю "Победу".
Он подмигнул Василию Гойде:
- Приходи после работы - кутнём так, что в Карпатах аукнется. Адрес запомни: Степная, 16, дом бабки Марии. Пока!
15
Василий Гойда вернулся из поездки в Венгрию на следующий день, в воскресенье, жарким утром. Едва он успел помыться и переодеться в праздничный костюм, как в дом ввалился шумный и весёлый, уже порядочно охмелевший Иван Белограй.
- Купил! Без всякой очереди! - объявил он. - Новенькая. Сто километров на спидометре. Пойдём! - Он схватил Гойду за руку, потащил на улицу.
Перед домом, окружённая босоногими мальчишками, сверкая на солнце никелем и свежей полированной нитроэмалью, сдержанно урчала хорошо отрегулированным мотором песочного цвета "Победа". Брезентовый верх её был сдвинут гармошкой назад. Из-под лобового стекла рвалась в небо гибкая выдвижная антенна. На заднем сиденье валялась целая гора свёртков и пакетов с фирменными штампами "Гастронома", "Арарата" и "Главкондитера".
- Поехали, Вася, на обкатку, - Иван Белограй втолкнул Гойду на переднее сиденье, захлопнув за ним дверцу, сел за руль.
- Дяденька, покатайте, - хором закричали мальчишки.
"Как бы поступил сейчас Иван Белограй?" - Такие вопросы теперь Кларк задавал себе тысячу раз на день Он изо всех сил старался забыть, что носит кличку "Колумбус", что зарегистрирован в американской разведке "Си-Ай-Си" под номером 665/19. Наставники Кларка, в бытность его в тайной школе, поучали своих воспитанников: как бы искусно ни действовал разведчик при помощи внешних приёмов, всё равно он рано или поздно провалится на какой-нибудь непредвиденной мелочи. Если же он сумеет внушить себе на какое-то время, что он не американец, не воспитанник тайного колледжа, не диверсант, если он сумеет в нужный момент внутренне перевоплощаться в советского человека, ему суждена долгая жизнь.
- Давай, садись, живо! - Кларк подхватил замурзанного лохматоголового мальчишку и бросил на заднее сиденье. - Все садись!
Ватага ребятишек, толкая друг друга, с восторженными криками устремилась в машину.
Белограй дал протяжный сигнал, лихо рванул с места и помчался по Железнодорожной улице, к центру Явора.
- Ну, как? - спросил Белограй и подмигнул Василию Гойде.
- Здорово!
Молодой машинист был потрясён, казалось Кларку, и великолепием машины и тем, как ловко ведёт её бывший пехотинец.
По главным бульварным улицам города проехали медленно, шурша туго накачанными шинами и распространяя острый запах искусственной кожи, резины и невыветрившейся краски. Сотни людей прохлаждались на бульварах, в тени каштанов и лип, и все удивлённо-радостными главами встречали и провожали открытую "Победу", полную ликующих мальчишек.
Василий Гойда жадно, с гордостью, казалось Кларку, перехватывал эти взгляды.
"Гордись, дурак! Специально для тебя всё это разыграно".
- Слушай, Иван, а почему ты не спрашиваешь, положил я цветы на могилу твоего друга или не положил?
Белограй притормозил машину и с удивлением обернулся к Гойде. Его густые чёрные брови взметнулись на лоб.
- Васёк, а зачем я буду про это спрашивать, если твёрдо знаю, что ты… моя просьба святая, её нельзя не выполнить.
Кларк трижды проехал центральную часть города. Пусть яворяне увидят, как демобилизованный старшина Иван Белограй, будущий муж Терезии Симак, любит детей, как он сдружился с яворской знаменитостью, Василием Гойдой.
- Ну, а теперь куда? - спросил Белограй, когда вернулись на Железнодорожную и высадили детвору.
- Куда хочешь, - покорно ответил Василий Гойда, - хоть на край света. Люблю машину. - Он нежно погладил белоснежный руль. - Кажется, не по той дорожке пошёл. Придётся переквалифицироваться на шофёра.
Белограй хлопнул Гойду по коленке:
- Васек, давай махнём по всему Закарпатью.
- Поехали!
Направились на север, по центральной дороге. Отцветающие яблони и груши вплотную жались к автостраде. Струя ветра, завихрённая стремительным движением машины, срывала с деревьев белорозовый цвет и устилала им асфальт и обочины.
- Видишь, Васек, как шествуем, - подмигнул Белограй.
Гойда молча, с блаженной улыбкой на губах, кивнул головой.
Перед большим железнодорожным тоннелем, у кирпичной будки путевого обходчика, Белограй остановил машину, озабоченно посмотрел на приборы.
- Перекур: мотор чуток поднагрелся. Выжимал на радостях лишние километры. Остынет вода, и поедем дальше. Хотя - зачем ждать? Давай лучше переменим воду. Вон и колодец на наше счастье.
Кларк и Гойда направились к домику, обнесённому невысоким частоколом, с черешнями под окнами. Дорожка, выложенная речной галькой, засыпанная свежим песком и обсаженная уже кустившимися георгинами, соединяла автостраду с владением путевого обходчика.
Это была та самая железнодорожная будка, которая служила Кларку ориентиром в туманную ночь, когда он переходил границу. Остановился он здесь не случайно. Еще в те дни, когда готовился к переходу границы, спланировал завербовать Певчука и постепенно подготовить из него своего ближайшего помощника. Дело казалось Кларку верным. Тарас Кузьмич Певчук был родным братом Дениса Певчука, американца закарпатского происхождения, двадцать лет живущего в Нью-Йорке, имеющего жену американку, детей и звание лейтенанта американской портовой полиции. Предусмотрительный Джон Файн, снаряжавший Кларка в Явор, снабдил своего подчиненного письмом, собственноручно написанным Денисом Певчуком. Брат путевого обходчика в первых строках, как водится, передавал приветы, потом описывал своё житьё в далёкой Америке и просил Тараса не забывать его и писать ему почаще "через подателя сего письма".
Само собой разумеется, Кларк не собирался теперь же, при первой встрече, вручить братское послание Тарасу Певчуку. Не раскроется он перед ним и в другой раз, может быть, и в третий. Агент, получивший задание работать с дальним прицелом, имеет возможность не спешить.
Цель сегодняшнего посещения Певчука была весьма скромная: обстоятельно познакомиться с путевым обходчиком, завоевать его расположение к себе с помощью Василия Гойды и выигранных по облигации денег. Вот пока и всё.
Купленный за деньги, рискующий жизнью ради денег, готовый убивать и разрушать ради денег, Кларк считал деньги сильнейшим своим оружием, универсальным средством, одинаково годным для вербовки механика Гойды и путевого обходчика Певчука. Кларк был уверен, что всё покупается, всё продаётся. Надо только уметь это сделать.
Кларк подошёл к ограде, постучал каблуком сапога о калитку.
На каменное крылечко вышел хозяин.
- Эй, вуйко, ведро водички не пожалей для пролетарских туристов.
Хозяин не спешил с ответом. Кряжистый, лобастый, широко расставив ноги, он стоял под тенистым навесом. Лицо его было скуластым, загорелым до черноты. Шея толстая, мускулистая, кисти рук богатырские. Это и был Певчук, путевой обходчик. Он молча, приставив ладонь к глазам, вглядывался в людей, стоявших у калитки.
- Здоровеньки булы, Тарас Кузьмич, - Гойда снял фуражку, поклонился.
- А, это ты, Васыль, - сотни мельчайших морщинок побежали по твердому, будто высеченному из гранита лицу Певчука: он улыбнулся. - Здорово, механик!
Гойда и Певчук были знакомы. Каждый раз, поднимаясь с поездом в горы, Василий видел могучую фигуру обходчика или у шлагбаума переезда, с жёлтым флажком в поднятой руке, или с фонарём перед входом в большой тоннель, или на краю пропасти, у моста через горную реку Латорицу.
Железнодорожники обменялись рукопожатием. Гойда кивнул в сторону Белограя.
- Это мой друг, демобилизованный старшина, собственник вот этой роскошной машины.
Кларк приложил руку к козырьку фуражки, скромно добавил:
- И слесарь яворского депо! Третий разряд. - Он засмеялся и энергично встряхнул тяжёлую мозолистую руку Певчука.
- Слесарь? - с деланным разочарованием проговорил Певчук. - Только и всего? А я думал, вы - министры. Не меньше.
- Будущие министры, папаша. Мы живём, сами знаете, в такое время, когда и чёрная кухарка должна уметь управлять государством. - Кларк оглянулся через плечо на машину. - Так как же насчёт водички, Тарас Кузьмич? Наша красавица пить захотела. Одолжите ведёрко.
- Напоим вашу красавицу, не турбуйтесь. Куда же это вы прямуете, будущие министры?
- Да так, никуда. Катаемся. Совершаем туристское турне по Закарпатью. По случаю счастливого выигрыша.
- Какого такого выигрыша?
- Васек, расскажи папаше о пользе государственных займов, а я пока своё шофёрское дело сделаю.
Кларк выпустил из мотора горячую воду, вытащил из колодца ведро холодной, заправил машину и вернулся на крылечко под черепичным навесом. В его руках была белая булка, кольцо колбасы и бутылка водки.