- Помнишь, товарищ Белограй, это местечко? - спросил бывший гвардии старшина и сам себе ответил: - Как же не помнить! Вон там, на самой Верховине, в пастушьей колыбе мы дневали. Вечером спустились в это ущелье. Ночью пробрались по дну Латорицы к мосту и… и на все Карпаты прогремел наш гвардейский гром. Стоп, механик! - Машина плавно остановилась. - Чуешь?
Белограй замер, с улыбкой на губах слушая тишину. Где-то далеко в горах стонал одинокий голос пастушьей дудки. А может быть, это и не дудка, а струя ветра, расщеплённая буковой веткой или голым ребром скалы.
- Чуешь? - повторил Белограй. - Ещё и теперь аукается в Карпатах тот весенний гром. Поехали, механик!
Спуск кончился. Долины остались позади. Горы вырастали. Снова дорога запетляла на крутых подъёмах. Начиналась вторая, стержневая цепь хребтов, могучая ось Украинских Карпат - Полонины. Высоко взметнулись Полонины и далеко - на сто восемьдесят километров в длину, от реки Уж до Тиссы и на десятки километров в ширину. Чуть ли не половину всей Закарпатской горной области они заполнили собой. На юго-востоке Полонины замыкаются знаменитой Говерло, а на северо-западе - дикими отвесными песчаниками Лаутинска Голица. Между ними тянутся крупные массивные хребты с плоскими, куполовидными, безлесными вершинами, на лугах которых можно разместить неисчислимые стада. Прорезают облака своими острыми пирамидами и пиками только горные гнёзда Свидовец, Котел-Вельки, Ближнице, Петрос - сооружения ледниковой эпохи. По склонам этих гор лежат голубые, прозрачные до дна озёра, названные верховинцами "мирске око". На вершинах Свидовца тысячи лет трудился великий мастер чудесных дел - природа. Ледяными резцами, кропотливой работой воды и лучами солнца созданы там глубокие, с отвесно падающими стенами чаши - горно-ледниковые цирки. Каменные днища их покрыты слоем земли, густой сочной травой, кустарниками можжевельника и цветами. Это лучшие в Закарпатье пастбища - летние храмы горных пастухов.
…Медленно падали снежные пушинки. Сквозь их тихий рой виднелось хрупкое, как первый лёд на горных озёрах, небо. Прозрачный круглый месяц безостановочно, не находя опоры своим обкатанным бокам, мчался по скользкой выпуклости и вот-вот, казалось, готов сорваться, рухнуть на зубцы гор.
Какой бы тогда печальный звон хлынул по долинам и ущельям, как бы сразу темно и пустынно стало в Карпатах!
Вокруг - высокогорные чистейшие снега. Край белизны, не запятнанной даже маковым зёрнышком. Всё в снегу: земля, деревья, горы, камни, склоны, дорога. Каждая былинка прошлогодней травы. Каждая еловая иголочка. Всё обсыпано снегом, всё из него сплавлено, всё в его чудесном блеске. Снег нерушимо лежит на ветках, слой за слоем - ноябрьский, декабрьский, январский, мартовский, от первого осеннего до последнего весеннего. Пушисто невесомый снег, кубический, пластообразный, глыбистый, плиточный снег, искрящийся гранитной крошкой, снег - лебединые крылья, снег - туча, снег, окаменевший в самых причудливых формах - в виде шалаша, хижины, пирамиды, теремка, колокольни.
Если бы прогремел сейчас охотничий выстрел, какой бы переполох поднялся в этом заколдованном уголке Карпат, как бы стали рассыпаться дивные сооружения!
- Стоп! - Дзюба повернул к Белограю свою массивную голую голову, прикрытую меховой шапкой. - Перекур на свежем воздухе, гвардии старшина!
Машина остановилась на краю глубокой пропасти, на дне которой белели сугробы снега. Дорога, хорошо прихваченная высокогорным морозом, певуче хрустела под сапогами Белограя.
- Эй, Иване, давай трошки пободаемся!
Дзюба выставил правое плечо и воинственной припрыжкой, неожиданной для его комплекции, двинулся на Белограя. Тот уверенно принял вызов. Они сошлись, ударились друг о друга так, что еле устояли на ногах.
- Ого! - засмеялся Иван. - Вот тебе и "папаша"! Да у тебя, друже, ещё богатырские силы. Держись!…
Ещё раз столкнулись и опять разлетелись в разные стороны. И пошло и пошло… Они раскраснелись, тяжело дышали. Пар клубился над ними, а снег был вытоптан и размётан до щебёнки.
- Добре, добре! - крякал Дзюба.
Шофёр, заложив руки в карманы своего кожаного пальто, курил, молча улыбался и терпеливо ждал сигнала Дзюбы, чтобы ударить Белограя тяжелой гирей по голове…
Ранним утром, на восходе солнца, заиндевевший "мерседес" спустился на Закарпатскую равнину. Пока машина мчалась по гладкому шоссе, вдоль Латорицы, от Свалявы до Мукачево, она успела побывать в нескольких зонах весны: весны воздуха, света, весны воды, весны цветов. По ту, северную, сторону города Свалявы фруктовые сады ещё были голые, на горных склонах кое-где лежал ноздреватый, тяжёлый снег и не пробивался ни один пучок травы. Но весна чувствовалась уже в необыкновенно мягком и тёплом воздухе. Весна шумела в бурных горных ручьях. Весна поднималась на прозрачных своих крыльях над горными, талыми водами, над пашнями. Весна смотрела ясными очами с высокого чистого неба. Весна перебегала от одной зеркальной лужи к другой и перед каждой прихорашивалась.
За Свалявой, по южную её сторону, на берегах Латорицы зазеленели ивы. Вся пойма реки была залита изумрудной травой.
В Пасеке белым дымом вспыхнул терновник. Отрезок дороги от Чинадиево до Колчино машина прошумела между двумя цветущими шпалерами яблонь.
Под Мукачевом, по обе стороны дороги, лежали чёрные, вспаханные, заборонённые и засеянные квадраты полей. По склонам холмов карабкались белоногие, с свежепобелёнными стволами сады: каждое дерево окутано розовым, белым или красноватым облачком. В виноградниках хлопотали люди. Над огородами стлался дым - там сжигали прошлогоднюю ботву. Босоногие, в одних рубашонках, мальчишки, уже чуть тронутые загаром, бродили с удочками по берегу Латорицы. Козы щипали молодую травку на южном валу канала. Голуби ворковали под черепичными крышами домов. Тёплый ветер, атлантический гость, дул с равнины, с Большой Венгерской равнины.
Не видел уже Иван Белограй этого скромного и в то же время торжественного шествия ранней весны по закарпатской земле.
В тот же день он был убит у подножья Ночь-горы.
4
Во второй половине апреля, в субботу, незадолго до захода солнца, из Будапешта вышла открытая с длинным мотором и огромным багажником двухместная машина. За рулём золотистого, обитого изнутри кожей "линкольна" сидел водитель в синем с белыми оленями на груди свитере. Это был Файн - заядлый рыболов, охотник, альпинист, пловец (он купался в Дунае чуть ли не круглый год). Выезд Джона Файна был привычным для знавших его будапештцев. Американец уже в течение двух лет каждую субботу выезжал на далёкие прогулки: то на озеро Балатон, то на юг, к Сегеду, где Тисса уходила в Югославию, то к отрогам Альп, на границу Румынии, то в знаменитый своими винами Токай, расположенный на краю Большой Венгерской равнины, неподалёку от Советского Закарпатья.
На этот раз "линкольн" взял курс на восток. Промелькнули города, стоящие на автостраде: Монор, Цеглед, Сольнок, Дебрецен. Последний, уже ярко освещённый электрическими огнями, был самым крупным. Здесь дорога разветвлялась. Можно было ехать к Трансильвании, к Карпатским горам или на Ньиредьхазе и к Тиссе, на Токай.
Джон Файн направился на Ньиредьхазе и Токай.
Ночь он провёл у костра, на виду у токайских рыболовов. Утром он с увлечением предался воскресному отдыху. В Тиссе вода была ещё прохладная, но Джон Файн смело вошёл в нее, искупался, шумно поплавал. Потом он разложил костёр, обогрелся, наловил удочкой рыбы, сварил уху, выпил бутылку вина. В полдень он крепко заснул у потухшего костра, а с заходом солнца двинулся в обратный путь. Прогулка закончилась именно так, как в прошлую субботу и в прошлое воскресенье. Если бы за Джоном Файном и следили, его трудно было бы в чём-либо заподозрить.
Только много времени спустя выяснилось, что в субботу вечером Джон Файн, остановившись на безлюдной дороге неподалёку от Ньиредьхазе, открыл вместительный багажник и выпустил на волю скрывавшихся там пассажиров: Кларка и его ассистента Ярослава Граба, закарпатского украинца по происхождению. Прощание было коротким, безмолвным: всё было уже сказано раньше, в посольстве.
Под покровом темноты и начинающегося дождя Кларк и Граб благополучно обошли большой город с запада, выбрались на его северную окраину, к железнодорожному полотну. Здесь, затаившись в придорожном саду, они дождались товарного поезда и ещё задолго до полуночи были на подходе к пограничной станции. Не доезжая до семафора, они соскочили на землю и бесшумно скрылись в темноте. Через полчаса они постучали в глухое оконце небольшого дома, одиноко стоявшего у линии железной дороги. Путевой обходчик ждал их. Он открыл дверь, взглянул на гостей и, опустив голову, молча повёл Кларка и Граба на чердак, заваленный душистым сеном. Морщинистый, горбоносый железнодорожник был достаточно опытным содержателем потайной квартиры для нарушителей, чтобы проявить излишнее любопытство. Кларк оценил его сдержанность.
- Готово? - спросил он, отряхиваясь от дождя и вытирая мокрое лицо.
Хозяин утвердительно кивнул головой.
- А как у них… у наших попутчиков?
- И там всё в порядке.
- Когда можете переправить?
- Подождём хорошего тумана, Отдыхайте. Не заждётесь.
Неслышно ступая, хозяин спустился вниз, плотно закрыл чердачную дверь. Кларк, не раздеваясь, сел на охапку сена неподалёку от слухового окна и положил рядом с собой пистолет. Свернув толстую козью ножку, он с наслаждением закурил.
Дождь перестал, в просветах между тучами прорезались звёзды. Скоро ветер разметал остатки облаков, и небо окончательно очистилось.
- Разгулялась погодка, будь она проклята! - выругался Кларк.
Он поднялся и подошёл к чердачному окну, выходившему на восток, к границе, смахнув пыль и паутину, приник к стеклу. В ярком лунном свете хорошо был виден большой железнодорожный мост, переброшенный через Тиссу. Сейчас же за ним и за тёмными пятнами приречных садов начинался Явор, в который Кларку и Грабу предстояло пробраться.
На ясном небе чётко вырисовывались трубы кирпичных заводов, купол монастыря, элеватор… Отливали металлическим блеском оцинкованные крыши домов. Роились бесчисленные огни. Приглядевшись, Кларк увидел, вернее угадал, хорошо ему знакомый по фотографиям силуэт башни бывшей Народной рады с огромными часами.
Сильные прожекторы, установленные на высоких железных мачтах, с четырёх сторон заливали ярким светом район железнодорожного узла с его белокаменным четырехэтажным вокзалом, водокачкой, депо и многочисленными путями.
Десятки людей в течение нескольких лет работали над тем, чтобы. Кларк возможно больше знал о Яворе и его населении, чтобы он мог рассчитывать на сообщников, чтобы у него была надежда благополучно прорваться через границу. И всё-таки полной уверенности в успешном исходе своей длительной, может быть, безвозвратной командировки у него не было.
Какими близкими и доступными кажутся отсюда эти яворские дома, эти искрящиеся тёплые огни. При нормальных условиях до них можно добраться за полчаса. Но кто знает, сколько времени и энергии уйдёт на то, чтобы преодолеть это ничтожное пространство тайно. Не исключено, что в Яворе уже во всех деталях известен план Кларка. Советские разведчики умеют работать.
Это хорошо понимают в Управлении стратегической службы. Именно поэтому Джон Файн, воплощение бездарности и напыщенной глупости, благодаря своим высоким покровителям из Пентагона остался благоденствовать в весеннем Будапеште, а он, талантливый, умный Кларк, вынужден рисковать жизнью.
Недовольный этими мыслями, Кларк нахмурился и быстро отошёл от окна. Он не ожидал от себя такой слабости духа. И когда она проявилась! В самом начале труднейшего похода, на пороге советской земли. Растяпа! Слюнтяй! Его начинало знобить.
Мысленно отругав себя, он достал из кармана плоскую склянку с коньяком и щедро хлебнул из неё.
- Ну, вот, кум, - сказал он, завинчивая пробку, - первый этап нашего путешествия закончился вполне благополучно.
Молчаливый и мрачный Граб, деловито ворочая квадратными челюстями, сосредоточенно жевал копчёную колбасу.
"Животное, - подумал Кларк, с отвращением прислушиваясь к чавканью Граба, - гиппопотам!"
В больших планах Кларка Ярославу Грабу была отведена весьма и весьма скромная роль. Он, как местный человек, хорошо знающий правобережье Тиссы и всё Закарпатье, 20 с лишним лет проживший в городе Яворе, должен провести Кларка через границу и через район, прилегающий к ней. Выполнив эту роль и установив связь с неким Чеканюком, старым своим приятелем, кумом, он мог возвращаться в Венгрию тем же путём, каким пришёл. В случае полного успеха дела, то есть если Граб в точности исполнит указания Джона Файна, он получит договорённое количество долларов и сможет уехать, как ему было обещано, вместе со своей семьёй в Америку.
Инструкция Джона Файна предусматривала поведение Граба и на тот случай, если ему придётся столкнуться лицом к лицу с советскими пограничниками. В критическую минуту он должен покончить с собой. Для этого ему достаточно поднести ко рту уголок воротника рубашки и разгрызть зубами вшитую туда ампулу с ядом.
Если Ярослав Граб вынужден будет выполнить этот пункт инструкции Джона Файна, то количество долларов, обещанное ему за провод Кларка, увеличивается в 10 раз. Деньги при таком исходе дела получит семья, нашедшая себе приют в Западной Германии, в лагере для перемешенных лиц. Если же Граб живым попадет в руки пограничников, его семья не только ничего не получит, но и подвергнется жестоким репрессиям.
Глядя сейчас на своего поводыря, Кларк мысленно издевался над его надеждами на благополучный исход своего "отхожего промысла". В любом случае, и при неудаче и при удаче, Граб должен умереть. Что там жизнь какого-то Граба! Кларк не пожалел бы и десятка чужих жизней ради того, чтобы обеспечить себе спокойное существование в Яворе. С таким сильным противником, как советская разведка, надо бороться изощрённо, не брезгая никакими средствами.
Кларк рассчитывал, что замести свои следы ему не удастся. Граб шёл с ним вовсе не в качестве проводника, как полагал, а в качестве ширмы. Кларк своевременно позаботится, чтобы Граб, выполнив своё дело, как можно быстрее попал в руки пограничников. И он уверен, что Граб в нужный момент по собственной инициативе разгрызёт ампулу с ядом, - другого выхода у него нет: он не сдастся живым. В годы войны Граб служил в карательных войсках: взрывал Воронеж, поджигал Киев, расстреливал в Закарпатье.
В течение 15 лет учился Кларк механически владеть своими нервами и чувствами, быть покорным исполнителем приказов своего холодного, расчётливого разума. Он многого достиг, но всё же, как показало сегодняшнее испытание, не добился полной победы над собой. Ему следовало бы сейчас заснуть или в крайнем случае ещё раз тщательно проверить, нет ли в его плане какого-нибудь просчёта, а он думает чёрт знает о чём, завидует оставшемуся в посольстве Джону Файну.
Пятнадцать лет назад полковник Франклин Кларк определил своего единственного сына в один из секретных американских колледжей, готовивших высококвалифицированные кадры разведчиков. Десятилетнему мальчику, наряду с обычными для всякой школы предметами преподавались специальные. Через 5 лет Кларк получил общее среднее образование и всецело был переключён на изучение искусства тайной жизни в тяжёлых для всякого разведчика условиях России.
В колледже изучалась история Коммунистической партии Советского Союза, история Советского государства. Кларк штудировал "Коммунистический манифест", заучивал его наизусть, закреплял в памяти даты истории партии, читал в подлиннике современные советские книги. Изучал советские и старинные русские песни, жизнь и быт советских людей, их привычки, характерные слова, пословицы, манеру разговаривать. И, само собою разумеется, он обучался там актёрскому искусству, хитрости, снайперской стрельбе, акробатической ловкости, обращению с ядами и многому другому. Он освоил профессии паровозного слесаря, шофёра, парикмахера. В среде инженерно-технических работников он мог бы чувствовать себя так же легко, как и среди солдат. Если бы потребовали обстоятельства, он стал бы цирковым артистом или баянистом и даже преподавателем математики.
Трудно было в школе, но зато теперь Кларк обладал способностью улыбаться даже в минуты смертельной опасности. Беспечный с виду, он всегда готов мгновенно выхватить из кармана пистолет и пустить своему противнику пулю в сердце или в голову. Он умел прыгать с высоты трехэтажного дома, плавать и нырять, как рыба, быстро ходить на лыжах по снежной целине, превосходно лазать по скалам и деревьям, легко, не теряя сил, голодать по трое суток кряду, стойко переносить длительную жажду, пить водку стаканами. Разве способен на это Джон Файн?
И среди своих соотечественников Кларк не переставал быть человеком тайной жизни. Покорно исполнительный, он втайне ненавидел своих преуспевающих начальников, этих белоручек, никогда не рискующих жизнью. Ненависть, рождённая завистью, нисколько не мешала ему выслуживаться, делать карьеру. А сделать её он решил во что бы то ни стало, любой ценой. Он не остановится на полдороге, несмотря ни на какие опасности. Что такое жизнь без состояния, без высокого положения?
Кларк твёрдо знал, что никогда не продвинуться ему вверх по служебной лестнице, если он не преодолеет эту третью или четвёртую, во всяком случае решающую ступеньку - карпатскую. Не видать ему не только полковничьих, но и майорских погон, если он не справится с порученным делом. Нет, он сделает всё. Он откроет себе дорогу в самые важные, секретные кабинеты Пентагона, он догонит и перегонит Джона Файна, который благодаря своим долларам и связям занял видное, не принадлежащее ему по праву место в мире разведчиков. Надо вырваться вперёд, выскочить из этой отвратительной трясины безвестности, из ряда незаметных людей. Пусть сейчас по его пятам неотступно следует смерть, но зато потом, через 5-6 лет, крупный счёт в банке, полковничьи погоны, собственная вилла, роскошный "лимузин", выгодная женитьба на дочери какого-нибудь государственного сановника или денежного туза и неоспоримое право свысока смотреть на тех, кто сейчас сам смотрит на него так. О, ради этого Кларк готов на всё!
Кларк и его спутник ночь и день отсиживались на чердаке железнодорожной будки. Вечером второго дня путевой обходчик вывел своих заморских гостей заброшенными, дичающими садами к Тиссе, наглухо закрытой туманной мглой.
На берегу реки, в глубокой воронке, Кларка дожидались "попутчики" - три плечистых, одетых в одинаковые куртки парня. Барашковые воротники подняты, кепи глубоко, по самые уши, надвинуты на головы. Лица тёмные, неразличимые. В руках у каждого автомат, на ремне снаряжённые диски, гранаты.
Это была "группа прикрытия", ещё одна хитрость и тайна Кларка. Все трое с оружием в руках служили немецким фашистам. После войны были в бандах, скрывавшихся по ту, северную сторону Карпат, в труднодоступных районах. Выползали оттуда по ночам: убивали из-за угла советских работников, терроризировали местное население. Они бежали, когда были разгромлены и уничтожены основные логовища бандитских шаек.
За кордоном быстро нашлись новые хозяева - американцы. Все трое выгодно сторговались с ними и вот сейчас снова шли на советскую землю, готовые опять убивать, грабить, жечь.