- Вы получили боевое оружие, - снова заговорил Карачун. - Но главное не в этом. Винтовка нужна, когда перед вами явный враг. Гораздо опаснее - скрытый. Не забывайте об этом. У нас тут, на границе, уже есть товарищества по совместной обработке земли, создаются первые колхозы. Враги распускают о них нелепые слухи. Кое-кто верит слухам. Есть семьи, которые даже собираются уходить за кордон. Помимо меткой стрельбы по врагам, мы должны учиться попадать словом в душу человеку. Пограничник обязан знать каждого, кто живет в пограничной зоне, чем дышит, что думает, какое у него настроение; должен помогать людям разбираться в обстановке, не оставлять никого в трудное время, а когда надо - потребовать ответа.
С некоторой торжественностью произнеся эти слова, Карачун сел в общий круг. Начался непринужденный разговор, из которого Яков понял, что Федор Афанасьевич не первый раз приходит к рабочим, что в сенокос и жатву пограничники помогали недавно организованному товариществу, председателем которого стал Балакеши, и что уже не однажды рабочие-ремонтники участвовали в поисках на границе, помогали пограничникам.
Карачун и Дзюба, попрощавшись, уехали, а Яков долго еще раздумывал о том, как ему организовать работу бригады содействия. После обеда он возил с Баратом гравий, то и дело поглядывая на своих товарищей.
Солнце, опускаясь к зубчатым вершинам гор, в упор освещало бурые их склоны, людей, цепочкой растянувшихся вдоль израненной ручьями и потоками дороги, лошадь и телегу, раскинутый неподалеку палаточный городок. Теперь это не только ремонтная бригада, но и боевая единица. Днем люди бригады закрывают бреши и промоины в дороге, ночью должны с оружием в руках закрывать бреши на горных тропах.
Насыпая гравий в телегу и подвозя его к промоинам, Кайманов прислушивался к разговорам. Балакеши, выравнивая полотно дороги, рассказывал о самых известных в этих краях контрабандистах. Все его слушали, временами прерывая рассказ возгласами и репликами.
- Кто такой Чары Ильяс, Балакеши? - сгружая гравий, спросил Яков. Он все еще никак не мог привыкнуть к имени председателя товарищества по совместной обработке земли: "Балай" - ребенок, "Кеши" - человек. Выходит, "Человек-ребенок". В переводе - бессмыслица. Но ему известно было, что у туркмен и азербайджанцев иной раз встречаются совсем неожиданные имена. Например, родился ребенок утром, дают ему имя Гюньдогды - "Солнце взошло", родился зимой - Карягды, то есть "Шел снег". А, например, Амангельды, по-туркменски значит "Счастливо пришел": ждали ребенка, благополучно родился, назвали Амангельды.
Услышав, что Кайманов не знает, кто такой Чары Ильяс, Балакеши в изумлении поднял кверху густую, черную, подбритую на челюстях угловатой скобкой бороду, зачмокал губами и укоризненно покачал головой:
- Ай, Ёшка, все тебе о нем расскажу. Чары Ильяс за терьяк луну с неба достанет, по штыкам пройдет, в ухо верблюда влезет. Второй год через границу ходит, никто не может поймать. Нет человека, который поймал бы Чары Ильяса.
- Если поймать не могут, как знают, что ходит? - резонно возразил Яков.
- Люди знают, - уклончиво ответил Балакеши. - Носчики-терьякеши говорят: "Был Чары Ильяс". Сам он никогда не попадется.
- Ты его видел?
- Как не видел. До того как Чары Ильяс за кордон убежал, видел. В ауле Гиями. Он баем был. Только баи редко терьяк курят, а Чары Ильяс курит. Ростом мал, худой, силы нет, здоровья нет, а поймать никто не может - шибко хитрый. Соберет носчиков и пускает через границу по два, по три. Ага, прошли! Тогда сам идет. Задержат двух-трех, ведут на заставу, он за их спиной проскочит. Прорыв сделает через Мер-Ков или у Ходжа. Здесь его и ждут. А он полмесяца по пескам бродит, обратно у Карагача пройдет. Сколько пограничников ни ставь - как ручей в песок. Был Чары Ильяс, и нет его. Уж и люди его видели, и след найдут, а схватить не могут. След так запутает, ничего не поймешь. Халат на пиджак сменит, женскую одежду наденет, пройдет.
- Ай, Балакеши, сказки говоришь, - усомнился Яков. - Как так нельзя поймать? Пограничники ловят, вы ловите - и никто не может?
Балакеши поднялся, обвел всех взглядом, как бы приглашая бригаду в свидетели. Все приостановили работу.
- Ты видел, Ёшка, большого Степана, что с Федором приезжал?
- Дзюбу, что ли?
- Правильно, Дзюбу, - подтвердил Балакеши. - Вот он второй год служит. Знает, как командир Лутков в наряде стоял...
- Ты тоже знаешь, вот и расскажи, - сказал Яков.
- И расскажу... - согласился Балакеши. - Лутков сверхсрочно служил. Палец ему в рот не клади! Ждали Чары Ильяса. Во всех нарядах главными командиры были. Лутков тоже главным в своем секрете сидел.
- Ну и что?
- Они сидят, да? - узкие глаза Балакеши округлились. - Полночи сидят, да? Под утро слышат шорох и стук камней: бежит кто-то по тропе, пыхтит. Лутков кричит: "Дур!" Смотрят, терьякеш. Маленький, худой, так запыхался, едва дух переводит. Тише, тише, говорит, дай попить, бегу к начальнику. Семь человек видел, сюда идут, сам Чары Ильяс их ведет! Ну, Лутков видит, последний замухрыш перед ним, а сказал все правильно: ждали они группу в семь человек, самого Чары Ильяса с ними. Дал он терьякешу попить. Как же, помощник, друг пограничников, выследил вооруженную группу! Сам своим людям команду отдает: позицию занимай! Терьякешу говорит: "Дуй по этой тропе прямо на заставу". Тот и дунул. Узнали потом, сам Чары Ильяс был, обошел наряд, свою группу в обход к городу вывел. Ему-то и надо было узнать: есть ли тут пограничники. Утром по следам пошли, все поняли. Так тот Лутков волосы на себе рвал, две недели по горам да пескам за Чары Ильясом гонялся. Где там, разве найдешь! В кобру, в зям-зяма обернется, а уйдет. После уже шаромыги сказали: за сто верст отсюда обратно переходил. Все равно перешел.
- Ну, а что с тем Лутковым было?
- Не знаю, Ёшка. Нет его больше на заставе. Говорят, уволился или куда-то перевели его.
Яков понимал, что в рассказе Балакеши правда переплетается с легендой, но, оказывается, его противник здесь не только Шарапхан.
- А кто тут еще знаменитый кочахчи? - осторожно спросил он.
- Ай, Ёшка! Мало ли кочахчи! По горам табунами бегают. Мусабек за кордоном целый полк носчиков держит. Главарей его все знают: Чары Ильяс, Джафархан, Шарапхан, Анна´, Атагок. Да мало ли кто! Пойди перелови их!
Яков исподволь присматривался к хитроватому, с широким приплюснутым носом Балакеши, которому словно в детстве еще примяли переносицу да так и оставили на всю жизнь. Умные, насмешливые глаза председателя ТОЗа словно испытывали его. Некоторых из бригады, может, и задело, что молодого Кайманова, только вернувшегося в родные края и еще не узнавшего толком, кто такие настоящие контрабандисты, Карачун утвердил старшим бригады. Тот же Балакеши, может, просто испытывает его: каков он, их новый командир?
- Шарапхан тоже такой, как Чары Ильяс? - спросил Яков.
- Ай, Ёшка! Шарапхан совсем не такой! - воскликнул Балакеши.
Если Барат, Мамед, Савалан и тот же Аликпер были ровесниками Якова, не знали многих старших односельчан, то Балакеши очень хорошо были известны богатые жители окрестных селений, баи, их прихвостни, бежавшие за кордон, как только победила Советская власть.
- Чары Ильяс - сын кобры и шакала, маленький, худой, хитрый, - продолжал Балакеши. - Шарапхан совсем другой! Горный барс Шарапхан! Ростом - во! Плечи - во! Глаза - во! Нос крючком, как у беркута! Барс и тот милей Шарапхана. Сын быка и леопарда Шарапхан! Никого не боится, напролом прет. Собирает двенадцать - пятнадцать носчиков и идет. Знает, что пограничников в наряде всегда не больше двух-трех. На заставах людей мало. Как начнет стрелять, сминает наряд - и пошел. Лови его! Шарапхан появился - в горах война! Терьяку несет на миллион. Узнает Федор, что Шарапхан идет, - всю заставу поднимает в ружье! А он ударит в одном месте, рассеет своих - и поди ищи его. В другом месте уходит. Ну, два-три носчика попадутся, сам Шарапхан никогда! Обязательно уйдет.
- А эти, Атагок, Анна, какие?
- Ай, Ёшка, будешь кочахчи ловить, сам увидишь какие. Поймаешь и посмотришь, - задирая кверху черную скобку бороды и обнажая в улыбке белые зубы, отозвался Балакеши. Яков подумал, что с такой физиономией, как у Балакеши, можно стать главарем любой группы контрабандистов.
- Ай, Балакеши, - вмешался Барат. - Зачем говоришь: "Поймаешь"? Вместе будем ловить! Один Ёшка, один Балакеши, один Барат никого не поймают. Все вместе поймаем!
- Поймаем, Барат, поймаем, - согласился Балакеши. - Завтра начнем ловить. Шарапхана - в один карман, Чары Ильяса - в другой. Только, Барат, хоть и любишь ты шашлык, не ходи сегодня к роднику Ове-Хури: там Чары Ильяс с Шарапханом шашлык будут жарить, в кости играть. Проиграешь бичак, чем будешь в зубах ковырять?
Глаза Барата сверкнули гневом, но он сдержался, ответил спокойно:
- Не могу, дорогой. Так люблю шашлык, бичак не пожалею. Пойду хоть с Шарапханом поем. У нас не поешь скоро: жди, пока Балакеши или Ёшка из новой винтовки козла убьют.
Дружный хохот заглушил его слова. Нужно было что-то предпринять, чтобы эти, пока еще добродушные препирательства не переросли в ссору. Товарищи Якова по бригаде, люди прямые и суровые, не терпели бахвальства. Надо было как-то обратить все в шутку.
- Ай, Барат, - с веселой беззаботностью проговорил Кайманов. - Пойдешь играть в кости с Шарапханом, передавай привет. Скажи, Ёшка на границу пришел, старый долг хочет вернуть.
- Скажу, Ёшка, скажу. Увижу Шарапхана, сам за тебя долг верну.
Барат внезапно замолчал, так и остался с открытым ртом, увидев что-то на дороге. Яков обернулся. Ловко орудуя лопатой, Ольга засыпала ямки мелкой щебенкой.
- Оля! Ну что ты делаешь? - Подскочив к ней, он почти выхватил лопату из ее рук. - Тебе же нельзя и двух килограммов поднимать!
- Я потихонечку, - виновато произнесла Ольга. - Скорее закончим, в поселок поедем.
Яков хотел сказать, что двумя-тремя совками щебенки дело не продвинешь, но, подумав, пришел к выводу - Ольга права. Сам он чувствовал себя здесь как рыба в воде. Тут и товарищи, и работа, и охота за горными козлами, а иногда и за контрабандистами. Чего еще можно желать мужчине? А каково женщине, к тому же на сносях, целыми днями быть одной среди мужчин, спать в палатке, готовить пищу на костре, не слышать ни одного родного русского слова?
- Ай, Оля-ханум! - воскликнул Барат. - Ты - наш начальник. Скажешь сейчас домой идти, построимся и с песней на Дауган пойдем. Только подожди немножко, джанам. Барат к роднику Ове-Хури сходит. Самого Шарапхана на шашлык принесет, тогда пойдем.
- Да я что, я, как все, - совсем растерялась Ольга.
- Спасибо, Оля. Терпеливая ты у меня. Ну потерпи еще дня два, а там под настоящую крышу попадем.
До самого ужина продолжались разговоры о контрабандистах, знаменитых главарях носчиков, о хозяине кочахчи Таги Мусабек-бае. Яков чувствовал, не зря его товарищи смакуют эти истории. Все, о чем говорилось, было их жизнью: тропы контрабандистов проходят не где-нибудь, а здесь, в этих горах, по соседству с местом работы. И еще одно подметил он. Видно, в самом деле хитрый Балакеши испытывал его. Требовалось как-то ответить на незлобивые подшучивания старого бригадира. Он прикидывал в уме, что бы такое предпринять, но ничего не мог придумать. И вдруг придумал. В карьере у склона горы подрывник бригады Савалан закладывает в шпуры заряды аммонала, время от времени кричит, чтоб не подходили, поджигает шнур и убегает в укрытие. Раздается взрыв, летят камни. Снова появляется Савалан, начинает долбить гору, закладывает очередной заряд. Как раз то, что нужно.
- Эй, Барат, - позвал он друга и шепотом, так, чтобы никто, кроме него, не услышал, попросил: - Пойди в палатку, возьми и припрячь немного аммонала, кусочек шнура. Вечером комедь будем делать.
- Ай, Ёшка, ай, молодец! - обрадовался Барат и с таинственным видом отправился выполнять поручение.
Улучив момент, Яков подошел к Ольге:
- За ужином недалеко от палатки будет взрыв, не пугайся!
- Целый день взрывы, Яша. Чего ж ночью-то взрывать?
- Надо, Оля, надо...
Наступил вечер. Хорошо после работы умыться родниковой водой, потом плотно поужинать. И не какую-нибудь бурду есть, а настоящий вкусный суп и не менее вкусную кашу, приготовленные настоящей хозяйкой. Ольга хорошо готовит. С шутками и прибаутками рабочие усаживались вокруг костра. Яков подмигнул Барату, обратился к председателю ТОЗа:
- Эй, Балакеши, я все думаю, как кочахчи ходят по горам и нас не боятся? Мы ведь можем их поймать! А? Как думаешь? Теперь ведь у нас и винтовки есть.
Узкие глазки Балакеши засверкали любопытством: неужели и правда разговорами запугали Ёшку?
- Как им бояться? - ответил он неопределенно. - Бойся не бойся, а идти надо. Не захочет кто идти, Таги Мусабек-бай все равно заставит.
- А скажи, Балакеши, бывало так, что кочахчи на рабочих нападали?
Яков делал вид, что откровенно трусит.
Балакеши смотрел на него с удивлением, а тощий Савалан - подрывник бригады - даже есть перестал: что, мол, такое с Ёшкой?
- Ай, Ёшка, - с оттенком едва скрываемого презрения сказал Балакеши. - Русские говорят: "Ворона куста боится". Я не думаю, что ты такой!
- Кочахчи, наверное, могут и бомбу бросить? - продолжал Яков.
По его знаку сидевший поодаль Барат незаметно поджег шнур.
- Какую бомбу? Кочахчи костер увидят, сами бегут куда глаза глядят.
За палатками всплеснулось пламя. Рвануло так, что в ушах зазвенело. В ручей посыпались камни. Один из них на излете ударил Якова в спину. "Перестарался чертов Барат".
- В ружье! - громко крикнул Кайманов.
Все вскочили. Савалан, Мамед, Нафтали схватили винтовки.
- Ёшка, - испуганно произнес Балакеши, - бомба вот так мимо меня пролетела! Там надо искать!
- Без команды не стрелять! - крикнул Яков.
Первым не выдержал Барат. Повалился на землю и принялся хохотать так, что даже Ольга, все-таки испугавшаяся взрыва, стала улыбаться.
- Охо-хо-хо-хо! - не выдержал и Яков. За ним, поняв, в чем дело, захохотали Савалан и Мамед.
- Что смеетесь? Говорю, бомба летела... - начал было Балакеши, но, увидев обрывок шнура в руках Барата, махнул рукой: - Ай, Ёшка, лучше уж пускай надо мной смеются, чем я скажу, что ты трус...
- Не скажешь, Балакеши, никогда не скажешь. Я хочу друзьям в глаза прямо смотреть.
Оживленные и весёлые рабочие вернулись на свои места у костра.
ГЛАВА 7. СНОВА НАРУШИТЕЛИ
После ужина Барат, что-то напевая вполголоса, подтянул ремешки чарыков, плотнее запахнул куртку, подпоясался и, заткнув за пояс бичак, направился в сторону ущелья, поднимавшегося к роднику Ове-Хури. Все сидевшие у костра переглянулись.
Кайманов был доволен, что Барат так просто после всех страшных рассказов и взрыва за палаткой отправился к роднику. Спор есть спор. Иного он и не ожидал от своего друга. Придется теперь ему, Якову, добывать горного козла на шашлык. Но кто знает, что может случиться с Баратом ночью? В горах, как и в песках, вода - главное благо. Любая группа контрабандистов, зная, где расположен родник, может зайти туда напиться. А что может сделать один Барат со своим бичаком? Яков молча поднялся и, перекинув через плечо ремень винтовки, подмигнул оставшимся у костра:
- Тс-ссс... Сейчас еще одну комедь устрою. Не ходите за мной...
Он осторожно пошел за Баратом, стараясь не сдвинуть камень, не наступить на сучок. Свет костра некоторое время сопровождал его слабыми отблесками. Вскоре все поглотила темнота. Лишь постепенно глаза стали привыкать к мраку. При свете звезд и только еще поднимавшейся из-за гор луны Яков вышел на тропинку. Он слышал голос негромко напевавшего и уверенно шагавшего по камням Барата. Самый дорогой друг Кайманова не боялся ни змей, ни барсов, ни леопардов, легкой походкой поднимался все выше и выше по распадку. До Якова доносился шум осыпавшихся под ногами Барата камней, шорох веток. На миг почудилось шипение потревоженной змеи - и снова все стихло... Неожиданно просвистел сыч, ухнул филин, всплеснулся и упал хватающий за душу вой шакала. Ему ответил откуда-то издалека оборвавшийся на высокой ноте тоскливый плач. Яков невольно остановился и прислушался. Но выли, кажется, настоящие звери, хотя свист сыча показался подозрительным: так могли перекликаться и контрабандисты. Барат, по-видимому, не обратил на это никакого внимания и продолжал идти вперед. Вскоре темной стеной подступили заросли кустарника.
Ориентируясь по голосу Барата, Кайманов стал осторожно пробираться сквозь кусты, зная, что, если и была здесь какая-нибудь живность, кобры или даже сам хозяин гор - барс, Барат спугнул ночных хищников. Правда, за барсом и леопардом водится привычка пропускать по своему следу человека, делать круг и нападать сзади. Раздвигая стволом винтовки кусты, Яков безошибочно определял по едва различимым в темноте очертаниям скал - далеко ли до гаваха. Впереди показалась открытая каменистая прогалина; черной пастью под нависшей глыбой зиял вход в гавах, где в ливень спасались они с Ольгой. "Бедная Ольга, - неожиданно тепло подумал о ней Яков, - лежит, наверное, в темноте и думает о своем непутевом муже". Вот и опять он куда-то ушел на ночь глядя. И хоть совесть его чиста, все равно жалко ему Ольгу.
Вот и площадка у самого гаваха. Спрятавшись в кустах, Яков прислушался: что там делает Барат? Перед глазами возникла недавняя жуткая картина - расплывающееся багровое пятно натруди Шевченко, разбитый череп Бочарова. Может быть, сейчас кто-то уже целится в Барата или в самого Якова? Он слышит негромкое бульканье воды, царапанье черпаком по камням.
Наконец от пещеры отделилась тень. Все так же негромко напевая, Барат прошел мимо. Не заметив, что за ним следят, стал спускаться к заросшему кустами ущелью.
"Беспечный Барат, как ребенок, - с неудовольствием подумал Яков. - Хорошо, что не боится, плохо, что неосторожен!"
Кайманов поднялся к роднику, присел на корточки и, заслоняя собой свет, чиркнул спичкой. Неверный, колеблющийся огонек осветил часть свода, кристально чистую, прозрачную лужицу воды с шевелившимися на дне песчинками от бьющих снизу струй. У родника лежал нож Барата. Спор есть спор. Свой драгоценный бичак Барат положил у самой воды, рассчитывая, что до утра никто сюда не придет.
Яков прислушался. По отщелку, как по трубе, доносились сюда, к роднику, шорох осыпающихся под ногами Барата камней и его негромкая песня. Снова неподалеку ухнул филин, откуда-то из-за ближайшей горы послышался плач шакала.
С детства привыкший к горам, Яков не чувствовал страха. Но в нем до предела была напряжена каждая жилка. Все время не оставляло ощущение опасности. Ночь вокруг полна неясными шумами, шорохами и вскриками, будто хозяева темноты недовольны вторжением в их владения: люди заняли место у драгоценной воды, подойти к которой многие звери могли только ночью.
"Смелый Барат, - снова подумал Кайманов. - К роднику он хоть с ножом шел, а возвращается совсем безоружным и не боится. Вон как поет..."
Он забрал нож друга и стал спускаться по отщелку, стараясь идти так, чтоб Барат не заметил его, не услышал его шагов.