...Когда Кайманов вернулся в бригаду ремонтников, солнце уже село. Расседлав коня, Яков повел его в поводу, отыскивая глазами палатку, в которой могла быть Ольга. Одна из палаток побольше и поновее других из выгоревшей, но еще не слишком заплатанной парусины, стояла поодаль, у самой промывины с бежавшим по дну ручейком. "Видно, тут", - решил Яков. Спутав коню передние ноги, он отпустил его к водопою, обдумывая, как начать разговор с Ольгой. Яков поднялся по галечному откосу бывшего русла потока, обошел палатку, отыскал вход.
У входа на камне сидел Барат, выставив лезвием вперед блестевший в отсветах зари полуметровый нож. Но грозная поза Барата была не опасной: намаявшись за день в карьере, он безмятежно спал.
Кайманов осторожно толкнул друга. Тот вскочил как на пружинах, дико вращая глазами. Узнав Якова, обрадованно воскликнул:
- А-а... Ёшка! Вернулся?
Тот схватил его за рукав, оттащил в сторону:
- Ну как тут?
- А, - махнул рукой Барат. - Днем работаю, вечером твоя жиннета-джанам стерегу.
- Так вот и стережешь с бичаком в руках?
Барат важно кивнул.
- Ну и ну... - Яков развел руками.
- Что ты, Ёшка? Почему сердишься? - с недоумением спросил Барат.
- Да ведь образина у тебя!.. И без ножа, посмотришь, до смерти икать будешь.
- Ай, дугры, Ёшка, правильно, пусть боится, - с достоинством сказал Барат. - Не будет бояться - убежит, а сейчас сидит, как курочка на гнезде.
Барат широко ухмыльнулся: мужчина должен на всех нагонять страх. А если его даже баджи не боится, какой же он мужчина!
- Ничего ты, Ёшка, не знаешь, - сказал он. - К Оле-ханум плохой человек приходил, плохие слова говорил. Хотела она уезжать, коня, тележку просила, я не дал.
- Кто приходил? Какие слова? - Яков не на шутку встревожился. Кто мог прийти к Ольге, если они только что приехали?
- Ничего не знаю. Рамазан-сынок обед привозил, сказал, какой-то человек у Оли был. Никто больше не видел. Рамазан его не узнал, быстро человек ушел.
- Но ты хоть успокоил ее?
Барат не очень уверенно кивнул головой.
- Как успокоил?
- Ай, Ёшка, что ты пристал! Сказал ей, иди в свой хонье, она и пошла.
- И вот так бичак держал?
- Зачем так? Бичак на поясе был.
- Без бичака тоже ладно, - сказал расстроенный Яков. - Она же только приехала, никого не знает, всех боится. А ты ее в палатку загоняешь, по ночам с бичаком сидишь, выйти не даешь...
- Выйти можно, - рассудительно возразил Барат. - Только сразу обратно заходи.
Яков с безнадежным видом махнул рукой.
- Эх, Барат, Барат, келле у тебя не работает, - постучал он себя пальцем по лбу.
- У тебя, Ёшка, келле не работает, - возмутился Барат. - Бросил жиннета-джанам, сам уехал. Что молодой баджи думать будет?
- Ты прав, Барат, - согласился Яков, не зная, как ему говорить с Ольгой.
- Иди, яш-улы, сам говори с ней, я больше не могу, - сказал, отдуваясь, удовлетворенный признанием Якова Барат.
Яков откинул полотно палатки. Ольга, одетая, как одеваются в дорогу, стояла у входа. Она слышала весь разговор, но, ни слова не понимая по-курдски, не знала, о чем шла речь.
- Оля! - позвал Яков.
Она сделала движение навстречу ему, но тут же опустила руки. Обведенные темными кругами глаза ее не могли скрыть тоски и тревоги.
У Якова сжалось сердце. Он подошел к жене, привлек ее к себе, заметив, что Ольга сначала отстранилась от него, а потом припала к его груди и затряслась в прорвавшемся вдруг безудержном плаче.
- Ну что ты? Что ты? - пытался он ее успокоить, осторожно поглаживая по голове рукой, не отмытой еще от острого, с деготьком запаха поводьев. Ему хотелось увидеть ее глаза. Но Ольга еще крепче обхватила его шею, пряча лицо на груди, всхлипывая и вздыхая.
- Дымом-то как прокурился весь...
- С дороги я, Оля, - словно извиняясь, сказал Яков. - Небось пылью и потом, как от коня, разит.
Ольга подняла заплаканное лицо:
- Хуже, если бы от тебя духами пахло.
Яков наконец отстранил от себя жену, заглянул ей в лицо:
- Оля, скажи, кто приходил к тебе и что сказал?
- Откуда я знаю, Яша, кто он. Говорит, из поселка. Подошел и сказал: "Начальник по горам кочахчи ловит, а твой Ёшка у Светланы сидит... Опозорил он тебя. Уезжай лучше". Сказал и ушел.
Лицо Якова вспыхнуло. При тусклом свете коптилки он продолжал смотреть в заплаканные глаза Ольги.
- Но ты-то веришь, что был я не у Светланы, а на границе с начальником заставы?
Он не стал говорить, что был свидетелем боя пограничников с бандитами - боялся еще больше разволновать жену.
- Верю, Яша, только не уезжай больше.
Так вот какие слова говорил о нем "плохой человек". Кому-то с первого дня Яков помешал. Кому? Кто этот человек? И как быстро успел. Яков с Федором - на границу, он - сюда. Расчет точный: узнает Ольга "новость", сразу уедет, Яков - за ней. Вот и не будет на Даугане Якова Кайманова - сына расстрелянного беляками большевика.
У входа в палатку показалась улыбающаяся физиономия Барата, который, из любопытства конечно, слушал разговор Якова с Ольгой.
Яков махнул было ему рукой, чтобы убирался, но потом передумал и вышел к нему вместе с Ольгой.
- Оля, покажи место, где стоял этот человек.
- Я не помню, Яша, - начала было Ольга, но потом подвела Якова к погасшему кострищу, по обе стороны которого торчали колья с рогатульками, такими же, какими в детстве Яков и Барат ловили змей.
- Я обед готовила, а он подошел, вот здесь, - показала она в сторону промытой потоком ложбины.
Яков покачал головой: вся земля вокруг костра истоптана приходившими обедать рабочими, но в стороне, где начинался спуск к журчавшему по руслу ручью, Яков нашел ясно отпечатавшийся след на еще влажном после дождя, нанесенном сюда потоком песке. Тот ли это был след или не тот? Друг или враг оставил его? Ни Яков, ни Барат не знали. Но на всякий случай Яков тщательно изучил, запомнил его. Небольшая трещинка на пятке - шрам от лопнувшей кожи чарыка, стоптанный, повернутый несколько внутрь носок.
Яков перешел через промывину, увидел еще несколько следов, но не мог определить: те ли это следы дли совсем другие. Был бы здесь Амангельды или хотя бы Федор Карачун, они бы определили.
В детстве Яков и сам занимался следопытством. Но тогда следопытство его было игрой. Теперь, видно, придется изучать это дело всерьез.
Он вымылся в ручье, вошел в палатку, лег на кошму, где Ольга приготовила постель. Надо было все тщательно обдумать. Кому-то не понравился его приезд на Дауган, и он обязан найти этого человека. Но что это за человек? Где он таится?
Несмотря на усталость, Яков долго не мог уснуть. Перед глазами стояли выжженная солнцем котловина, перебегающие по ней пограничники, ящерицей скользнувший между камнями Аликпер. Наплывая на эту картину, все заслоняло багровое пятно на гимнастерке Шевченко, страшная пустота под фуражкой Бочарова.
Жестокий мир, жестокое время! Он, умеющий трудиться и любящий труд, должен не только мостить дорогу, рубить дрова, сеять, убирать хлеб, но и воевать, выслеживать врагов...
"Вот как они нас..." - все время слышался ему негромкий голос Карачуна, заглушавший тяжкие рыдания Аликпера, оплакивавшего своих погибших друзей, приехавших сюда из далекой России и Украины.
Будет ли он, Яков, таким же смелым и отважным, как Карачун, как Аликпер? Или не выдержит, спасует перед врагами?
Нет, не спасует! Не тот закал...
ГЛАВА 6. В БРИГАДЕ
Дорога, поблескивая на солнце каменной чешуей, уползает в горы: то взбирается на склоны, то ныряет в темные сумрачные ущелья.
Идут по ней караваны верблюдов, грохочут коваными ободами фургоны, передвигаются вдоль обочин, как волнующийся живой палас, отары овец.
Но не только руку дружбы подает этой дорогой одно государство другому. По той же дороге всего несколько дней назад пограничники и жители поселков Дауган и Пертусу проводили в последний путь людей, погибших от руки бандита.
В горах часто гремят выстрелы, свистят пули, слышны топот ног, предсмертные хрипы и стоны раненых. От этого не уйдешь, не залезешь в гавах, не спрячешь голову под крыло. Это - жизнь, которая окружает Якова и долго еще будет окружать, пока пограничники не поймают последнего контрабандиста, последнего шпиона, но уничтожат последнюю пособническую базу.
Но поскольку дорога построена для торговли и добрых отношений с соседним государством, она всегда должна быть в порядке. Начнут ли таять снега, хлынет ли в горах ливень, вырвутся ли из ущелий селевые потоки - ремонтники начеку! Днем под палящим солнцем, ночью при луне, в любую непогоду они будут возить гравий, засыпать промоины, подрывать аммоналом скалы, тесать камень, класть подпорные стены, исправлять булыжное покрытие. Ни на один день не должно останавливаться движение. Дорога - не только великий путь из одной страны в другую, не только река, по которой текут грузы. Дорога вместе с тем - постоянное место работы многих сотен людей, она дает им хлеб и кров.
С детства Яков относился к дороге, как к живому существу. С малых лет присматривался к приемам работы опытного каменотеса - отца. Ущелье Сия-Зал, куда не попадает солнце, всегда причиняло отцу много беспокойства. Именно отсюда после каждого ливня несся главный поток, размывавший дорожное полотно...
Нагребая гравий, Яков с удивлением смотрел на огромные ноздреватые валуны, миллионы лет назад источенные морской водой. На откосах ущелий он угадывал то отпечаток гигантского пальца, то руки, а то и целой человеческой фигуры.
Когда-то здесь, на месте гор, было морское дно. Страшные подземные силы в тучах пепла с громом и пламенем вздыбили дно из пучины к небу, и море отступило, обнажив словно изрытые оспой подводные скалы.
Работая неподалеку от Якова, Барат насыпал совком-лопатой гравий в телегу. Кайманов с удовольствием окинул взглядом его крепкую фигуру, туго обтянутые синими домоткаными штанами икры, выгоревшую на солнце рубаху неопределенного цвета, линялый платок на голове. На поясе у Барата, в кожаных ножнах, неизменный нож-бичак с самодельной роговой ручкой.
- Барат, - позвал Яков. - Зачем Моисееву лапу целовал? Смотри, какая гора! Иди и целуй ее сколько хочешь!
Барат не ответил. С непривычной суровостью глянул на друга, вполголоса что-то пробормотал. От ругательств воздержался, чтобы не осквернять себя пустым богохульным разговором. Но Яков и не думал уняться. То ли оттого, что так ярко светило солнце, то ли оттого, что ладно работалось рядом с другом, его так и подмывало вывести Барата из терпения.
- Эй, Барат! - продолжая долбить киркой гравий, снова крикнул он. - Почему молчишь? Я тебе дело советую: иди целуй место, где Пей Муса Гамбар сидел.
- Ай, Ёшка, плохие слова говоришь! - сердито поблескивая глазами, огрызнулся Барат. - Никуда не пойду.
Яков знал, что, пожалуй, только ему Барат разрешает так шутить. Будь на месте Кайманова кто другой, уже давно были бы пущены в ход кулаки. Истинный мусульманин редко кому прощает шутки, если они касаются его веры. Но своему другу Барат прощал и это.
- Еще покойная мать говорила, - разогнув спину, убежденно сказал он, - много оспы было на нашей земле. Люди умирали, а у оставшихся живыми лица были, как эти камни. Святой Муса сказал: пусть камни покроются оспой, а люди живут и лица их будут чистыми. С тех пор в горах открылся родник Ове-Хури с целебной водой, а камни стали такими, какими ты их видишь.
- Черта с два были бы чистыми твои люди, если бы не доктор да не Али-ага.
- Доктор тоже хорошо, - миролюбиво согласился Барат. - Но Пей Муса Гамбар лучше: сразу всех спас!
Спорить Барату явно не хотелось. Но он знал - от Якова ему так просто не отделаться. Бросив на телегу с гравием кирку и лопату, разобрав вожжи и направив лошадь к видневшейся в конце долины дороге, Яков снова обращается к шагающему рядом другу:
- Эй, Барат! Правда, что ты ничего не боишься?
- Я - курд, а курды ничего не боятся!
То, что курды смелые, Кайманову хорошо известно. Но ему почему-то хочется еще подразнить друга, пошутить над ним.
- А вот к роднику Ове-Хури ночью, наверное, побоишься пойти и оставить там свой бичак. А, Барат?
Барат с явным презрением посмотрел на Якова. Тот уже пожалел, что зашел слишком далеко. У родника Ове-Хури они видели следы леопарда и даже беспощадного хозяина гор - барса. Кроме леопардов и барсов к воде ползут гюрзы и кобры. В темноте наткнуться на какую-нибудь ядовитую гадину проще простого, но Барат только улыбнулся:
- Спорим на козла?
Яков почесал затылок. Отступать поздно. Он знает: Барат не отступит, умрет, а пойдет к роднику и оставит там свой нож. А это значит, что ему, Якову, придется потом отправляться на охоту и тащить для всей бригады горного козла. С тех пор как ему выдали на заставе настоящую винтовку, в бригаде его считают первым добытчиком мяса.
- Ладно! - согласился Яков. - А испугаешься, тебе идти за архаром.
Они ударили по рукам.
- Эй, Савалан! Мамед! Балакеши! - подъезжая к работавшим на дороге товарищам, объявил Кайманов. - Барат говорит, что пойдет ночью к Ове-Хури и оставит там свой бичак.
- Если пойду, - добавил Барат, - Ёшка принесет с охоты козла и будет на всех, жарить шашлык.
- О-о! - раздался дружный возглас одобрения.
Теперь уже все были заинтересованы в том, чтобы Барат пошел к Ове-Хури. Но кобры и барсы - не главная опасность, которая подстерегает любого, кто осмелится ночью бродить по горам. Что, если Барат встретится с контрабандистами? Кажется, подтрунивая над другом, Яков зашел слишком далеко.
Послышался дробный стук копыт: из-за поворота дороги выехал Карачун. В седле, на красивом скакуне, он казался еще худощавее и стройнее, особенно рядом со следовавшим за ним могучим и неповоротливым Дзюбой. К седлу Дзюбы приторочены три английские десятизарядные винтовки, аккуратно завернутые в брезент.
- Салям! - спешившись, приветствовал Карачун рабочих по-туркменски: в бригаде только один Яков русский, остальные - туркмены, таджики, курды.
После обычных приветствий и расспросов: как дела? как чувствуют себя жены и дети? - Карачун сел в тени палатки. Тут же, кто прямо на траве, кто на камнях, уселись и рабочие. Пошла по рукам пачка папирос, привезенная начальником заставы. Запахло табачным дымком.
Яков уже догадался, зачем приехал Карачун: будет вручать винтовки. А каждый получивший нарезное оружие становится хозяином гор. Одно смущало: патроны на заставе выдают строго по счету.
Прежде чем обратиться к рабочим с речью, начальник заставы снял фуражку, пригладил волосы, несколько раз откашлялся.
- Государство доверило нам охрану границы, - начал он. - Но только силами одних пограничников с такой задачей справиться трудно. Вот мы и решили обратиться к вам за помощью. Вижу, среди вас нет ни одного терьякеша...
- Ай, зачем терьякеш? Терьяк плохо, не надо терьяк! - послышалось одновременно несколько голосов.
- Терьяк не только губит наших людей - туркменов, таджиков, курдов, но и подрывает экономические основы Советского государства, - продолжал Карачун. - А забрасывают его к нам носчики баев, помощники агентов империалистических разведок. И вот получается... К примеру, заключили мы договор с соседями на покупку десяти тысяч тонн хлопка. За хлопок должны платить сахарным песком. Правильная торговля?
- Правильная, - раздались голоса.
- Кочахчи банками несут к нам терьяк, отравляют народ, уносят советскую валюту. Вместо того чтобы платить за наш сахар хлопком или шерстью, баи, засылающие к нам контрабандные группы, расплачиваются у нас же взятыми за опий деньгами. Одна банка терьяку стоит сто пятьдесят тысяч рублей. А сколько таких банок забрасывают к нам по всей границе? Какие это огромные убытки нашему государству! Но убытки еще не самое главное. Сами знаете, если уж хлебнул терьякеш этой заразы, то и жену, и детей, и родину - все продаст! Ему лишь бы покурить. Раз покурил, два покурил, сегодня он не работник, завтра, смотришь, его завербовали, шпионом сделали. Такой за терьяк любую государственную тайну выдаст!..
Говорил Карачун просто и свободно. Видно, не первый раз выступал перед ремонтниками. Все, даже слабо владевшие русским языком, прекрасно понимали его.
- Я полагаю, - продолжал он, - что в вашей бригаде каждый достоин боевого оружия, а значит, и доверия. Давайте же вместе охранять священные рубежи! Не пропустим ни одного нарушителя границы. Чтобы не с голыми руками встречать врагов, вот винтовки, которые доверяет вам Родина. Вы сами решайте, за кем их закрепить, кого выбрать старшим, потому что прежний руководитель Балакеши, как я слыхал, в бригаде больше работать не будет.
- Ай, зачем думать! - первым отозвался Барат. - Ёшка старший, раз Балакеши председателем теперь в ТОЗе. Винтовки надо дать Мамеду, Асахану Савалану, Нафтали Набиеву - лучшим охотникам. Большой шашлык кушать будем!
- Но, но! - забеспокоился Карачун. - Если все патроны на козлов да архаров переведете, чем будете бандитов встречать? Учтите, ни одного выстрела зря. Стрелял, отчитайся, в кого стрелял и зачем. Вы теперь - боевая единица. Дисциплина должна быть строгая. Ты, Яков Григорьевич, теперь за всех в ответе.
Карачун раздал английские винтовки, когда-то отобранные у контрабандистов, Нафтали, Мамеду и Савалану. У Якова уже была русская трехлинейная, о достоинствах и безотказности которой рассказывал ему еще отец.
Новое назначение одновременно тревожило и радовало Кайманова. Шутка сказать, командир бригады содействия! Кроме четырех винтовок есть в бригаде хорошее ружье у Балакеши. Да и берданка Якова не списана со счета. Шесть стволов - сила! Но радость то и дело сменялась беспокойством: командир должен быть самым знающим и умелым. Его слово - закон. И не потому, что он называется командиром, а потому, что командир смелее, умнее и опытнее остальных. Он - пример для всех. А какой пример Яков, если в двух шагах от палатки не мог следы прочитать?
С завистью вспомнил он немыслимо точную стрельбу Аликпера - первого помощника начальника заставы Пертусу, тоже командира бригады содействия.
Надо обязательно повидаться со следопытом Амангельды. Далеко еще Якову до Аликпера и Амангельды. А без их знаний и умения не выполнишь самого пустякового задания. Вооруженные контрабандисты - не горные козлы. "Шарапхан из своего маузера в темноте на звук без промаха бьет", - вспомнил он слова Карачуна.
Еще бы не бить, когда каждая банка опия сто пятьдесят тысяч рублей стоит! Носчиков у таких главарей, как Шарапхан, иной раз больше десятка. Посчитай, сколько это денег стоит! К тому же еще за спиной Шарапхана Таги Мусабек-бай - хозяин. Говорят, что кроме Шарапхана у Мусабека главарями Чары Ильяс, Джафархан, Атагок, Анна... Всего лишь неделя, как приехал сюда Кайманов, но узнал уже десяток имен бандитов. "Да, Ёшка, - мысленно назвал он себя на курдский лад, - нелегкое дело свалилось на тебя. Будешь теперь отвечать за каждого контрабандиста. А попробуй уследи, если они через границу толпами прут".