"Барат прав, - подумал Яков. - Какой может быть разговор! Пуля за пулю!" В душе он даже почувствовал гордость, что так метко стрелял. Втайне хотелось, чтобы сейчас здесь был Аликпер. Но вполне хватит и рассказов Барата. Уж в бригаде-то и в поселке он распишет, как Яков победил контрабандиста.
Яков искоса посмотрел на Барата. У того был самый счастливый вид. Ничуть не завидуя, он явно гордился другом. Выставив грудь, туго обтянутую старенькой, выгоревшей на солнце, торчавшей колом от высохшего пота рубахой, он с таким независимым видом отставил ногу и посматривал на Карачуна, будто на ноге был не залатанный чарык, а шитый золотом сафьяновый сапог.
Теплое чувство охватило Якова. "Сагбол тебе, Барат, что для тебя Ёшка всегда хорош, всегда прав..."
Попрощавшись с пограничниками, Яков и Барат сели на лошадей, которых дал им Карачун, отправились в обратный путь. Начальник заставы приказал Дзюбе передать Якову две полные обоймы патронов. Это же целое богатство! Яков и Барат без слов поняли друг друга. Оба отлично знали, где в горах родники, где козлы и архары.
- Ай, Ёшка, большой сегодня день! - радостно воскликнул Барат, когда они отъехали. - Едем в ущелье Кара-Дамак, там всегда есть козлы! Принесем мяса и домой, и в бригаду.
Еще от отца Яков слыхал, что ущелье Кара-Дамак - "Черное горло" - отличное место для охоты. Барат прав: пять патронов при хорошей стрельбе - это три или четыре козла. Можно накормить мясом не только бригаду, которая продолжает работать, пока они с Баратом бегают за контрабандистами, но и семьи.
ГЛАВА 8. ПОДОЗРЕНИЕ
- Эй, Ёшка, ты совсем как мясник, будто в бою побывал, - окидывая Якова внимательным взглядом, проговорил Барат.
У Кайманова, свежевавшего только что подстреленного архара, и в самом деле руки по самые локти выпачканы кровью. Пятна крови на лице и шее: не заметил, как мазнул, отгоняя надоедливых мух.
- Ладно, Барат, в ауле Коре-Луджё отмоемся. Тут недалеко, - ответил Яков, упаковывая разделанную тушу архара в шкуру.
Наконец добыча охотников - около восьмидесяти килограммов отличного свежего мяса - приторочена к седлу. Теперь можно возвращаться домой.
За поворотом горной тропы показался аул. Барат придержал коня:
- Ёшка-джан, смотри, кто там в белом халате?
Возле одной из кибиток стояла Светлана и что-то втолковывала пожилой туркменке.
- Видно, лечит кого-нибудь? А? Как думаешь, Ёшка? - осведомился Барат.
- Наверное, лечит, - согласился Яков.
Ему вдруг захотелось чем-нибудь встревожить Светлану, подразнить, задеть ее самолюбие так же, как это сделала она, когда ночевали в гавахе Ове-Хури.
Кайманов сознавал, что это непростительное для взрослого мужчины мальчишество, тем не менее высвободил ноги из стремени, лег на седло животом, будто тяжело раненный, запачканные кровью руки и голову свесил вниз.
- Ты что, Ёшка, на ходу спать лег, что ли? - удивился Барат.
- Сейчас комедь будем делать. - Яков подмигнул. - Езжай вперед и кричи: "Вох! Вох! Ай, бедный Ёшка! Пропал бедный Ёшка!"
Барат радостно захохотал: замечательную "комедь" придумал его друг.
Едва из-за небольшой тутовой рощицы показалась кибитка, возле которой стояла Светлана вместе с пожилой туркменкой, Барат принялся с такой искренностью и с таким усердием подвывать и вопить горестное "Вох!", что Якову самому себя стало жалко.
- Вох! - закатывая глаза, исступленно голосил Барат. - Ай, Ёшка-джан, ай, дорогой брат! Ав-ва-ва-ва-ва-а-а-а!..
"Перехватывает лишку!" - досадуя на чрезмерное усердие Барата, подумал Яков. Но, кажется, поверили. Яков услышал взволнованные голоса, торопливый топот ног. Да и как не поверить, когда человек с окровавленным лицом и руками лежит поперек седла.
Кто-то схватил лошадь под уздцы. Кайманов почувствовал, как его, тяжелого и громоздкого, стали приподнимать за плечи, стаскивать на землю. Скорбь Барата в этот момент достигла наивысшего предела. Он уже не подвывал и не кричал "Вох!", а только всхлипывал и временами икал.
Якова уложили на землю. Сквозь прищуренные веки он увидел в частой сетке ресниц мелькнувший перед ним белый халат.
- Яша, да что же это? - Трясущимися руками Светлана расстегнула воротник рубашки Кайманова.
Искренне жалея, что затеял всю эту историю, жалея Светлану и втайне радуясь вырвавшимся у нее словам, Яков открыл глаза и сел.
- Салям алейкум! - весело сказал он, считая, что Светлана сразу успокоится и посмеется над шуткой вместе с ними.
Барат птицей слетел с седла и, не таясь, захохотал во все горло, от удовольствия приплясывая вокруг Светланы.
В этот момент, словно выстрел, хлопнула пощечина. Спустя секунду - другая. Первым получил свое Яков, вторым - Барат.
- Безобразие!.. Дубины стоеросовые. Взрослые люди... Как вам не стыдно? - Светлана отчитывала их, гневно сверкая глазами.
Барат замер. Его лучший друг и сам он получили оплеухи! И от кого? От женщины! Вся гордость мужчины, гордость курда поднялась в нем на дыбы. С неукротимой решимостью схватился он за рукоять бичака. Вскочил на ноги и Яков. Но, едва взглянув друг на друга, оба поняли всю безнадежность своего положения: двое здоровенных мужчин, которым в пору шеи быкам сворачивать, наступали на женщину. Разве могли они ответить ей такими же пощечинами? Оба бросились ловить коней, спасаясь бесславным бегством.
В один миг Яков вскочил на коня, бросился догонять уже скакавшего во весь опор Барата. Поравнявшись, оба придержали коней, поехали шагом.
И дернула же их нелегкая так идиотски шутить! Одно дело в бригаде: хлопнешь ли приятеля по спине, придумаешь ли какую шутку - всем весело. А тут - женщина, да еще городская, да еще жена начальника заставы. Ай, как нехорошо!
- Это ты, Ёшка, во всем виноват. Зачем такую шутку придумал? Меня никто еще по морде не бил... - кипел Барат.
- Да, Барат, ты прав. Теперь еще и по другим аулам весть разнесут, - сквозь зубы процедил Яков. - И ты тоже хорош, - накинулся он на друга. - Если бы так не хохотал, ничего бы и не было.
- Где я хохотал? Я плачу! Не слезами, волчьими зубами плачу. Не могу я с бабой, женой Федора, драться...
- А здорово она тебя! - окинув взглядом пыхтевшего от уязвленного самолюбия Барата, сказал Яков. Сейчас он не мог простить Барату, что тот так веселился, когда первую пощечину Светлана отпустила ему.
- Тебя тоже здорово, - огрызнулся Барат.
Добрых полчаса ехали молча.
Там, где выбегавший из аула ручей снова пересекал дорогу, дали попить лошадям, умылись сами.
- Ёшка, скажи, дорогой, - трогая пальцами щеку, спросил Барат. - Что такое дубины сто... сто... Не могу, джанам, очень трудное слово она сказала...
- Стоеросовые? - подсказал Яков.
- Вот-вот, - подтвердил Барат.
- Спилишь арчу, ветки обрубишь, остается одно бревно. Это и есть дубина стоеросовая, - мрачно пояснил Яков.
- Ай, ай, Ёшка, плохо получается! - искренне огорчился Барат. - Выходит, мы с тобой все равно что дрова? А? Как думаешь?
- Дубины! - уточнил Яков.
Неожиданно ему все это показалось довольно смешным. Так дуракам и надо. Тоже "комедь" придумали! Получили по физиономиям, и бежать! И Яков неожиданно громко захохотал, вспомнив, как мгновенно стал серьезным Барат, получив пощечину.
Барат с недоумением посмотрел на друга. На мгновение у него снова сузились в гневе глаза, но, видно решив, что Ёшка смеется только потому, что ему стыдно, Барат промолчал.
Они выбрались к дороге на Дауган, откуда можно было попасть на заставу, чтобы, сдав коней, на попутной машине вернуться в бригаду.
Яков уже знал, в каком доме дадут ему квартиру. Решил заехать в поселок, посмотреть, чисто ли в комнатах, высохла ли побелка.
Каково же было его удивление, когда он увидел во дворе пару великолепных лошадей, запряженных в легкую коляску, а на пороге дома Ольгу, вытряхивавшую то ли коврик, то ли половик.
- Оля! Как ты сюда попала? Чьи это кони?.. - начал было Яков, но замолчал. На крыльцо вышел сияющий, видно, в прекрасном настроении, Флегонт Мордовцев. Солнце отражалось в его блестевших как зеркало, начищенных сапогах, мягкими бликами ложилось на тщательно выбритое лицо, веселыми зайчиками играло в волосах. Весь он, от новых, хорошо отглаженных брюк до усов, сиял так, словно только что сошел с плаката рекламы, а не с двуколки, на которой трясся по пыльной дороге добрых сорок пять верст. Яков знал цену этой вальяжной, несколько фатоватой внешности Флегонта: за ней как бы постоянно прятался умный, все замечающий, все понимающий, сильный человек. Правда, сейчас и этот выхоленный, словно сошедший с картинки умник, перед которым с детства робел Яков, лучился довольством и радостью. Кайманов на какое-то время поверил в искренность чувств отчима. Флегонту никакие пути не в запрет: заготовитель сена и фуража для конторы "Гужтранспорт" имел доступ и в пограничную зону.
- Бригаду твою сюда перевели, - обняв Якова и по-родственному облобызавшись с ним, ответил он за Ольгу. - Будете подпорные стенки здесь ставить. А я решил проведать вас. Доехал до щели Сия-Зал, смотрю, бригада палатки снимает. Раз такое дело, захватил Ольгу Ивановну с вещичками, и сюда!
Известие о переводе бригады к Даугану неприятно поразило Якова. Этого еще не хватало! Работать неподалеку от заставы - значит почти каждый день видеть Светлану! А после того, что произошло в ауле Коре-Луджё, ни он, ни Барат видеть ее не могли: не позволяло самолюбие.
- Спасибо, Флегонт Лукич! - с наигранной веселостью проговорил Яков.
Холеное лицо Мордовцева, пара прекрасных лошадей, аристократическая беговая коляска - все это было из того, забытого уже мира, словно сошло со страниц старого журнала, что еще мальчишкой видел Яков у таможенного досмотрщика Сваргина, у которого иногда брат книжки.
"Умный человек отчим, но страсть к лошадям и показному шику застлала ему глаза, - подумал он. - Видно, не понимает, что выглядит барином среди рабочих и меня ставит в неловкое положение. Может, так бодрит Флегонта женитьба? Хочется выглядеть помоложе?.." Не только во внешнем облике, но и во внутреннем состоянии отчима было что-то непонятное. Почему он так сияет? Впрочем, может быть, ему, Якову, все это просто кажется?
- Ну, раз гость в доме, давай, хозяйка, праздничный обед! - обратился Кайманов к Ольге. Подойдя к заждавшемуся его Барату, он взял завернутый отдельно в листья и полотенце большой кусок мяса, сказал: - Поезжай, Барат, один. Видишь, какой гость у меня! Отвезешь мясо в бригаду, сдашь коней на заставу - и возвращайся. Будем обедать! И вы с нами, Флегонт Лукич, отпразднуете удачную охоту.
- Нет, нет, - заторопился Мордовцев. - Я ведь с самого утра здесь. И нагостился, и насчет сена с вашим Балакеши договор подписал, и кони отдохнули. Мы с Олей уже пообедали. Глафира Семеновна снеди мне с собой насовала целый короб! Поеду я, в город надо дотемна успеть. Все-таки погранзона...
- Как знаете. Жалко, что ехать вам надо, выпили бы, посидели, - с видимым сожалением сказал Яков. Он еще не знал, как держать себя с отчимом.
- Не раз еще выпьем. Скоро уж по-настоящему выпьем, за твоего сына или дочь. На такой праздник вместе с матерью приедем.
- Передавайте маме привет! - искренне попросил Яков. Вместе с тем что-то не нравилось ему в поведении Мордовцева, чувствовалась какая-то фальшь и в его словах, хотя видно было, что он действительно торопится.
- Прощевайте! - воскликнул Флегонт, еще раз по-родственному расцеловался с Ольгой и Яковом, лихо подкрутил ус и сел в коляску. Кони резво взяли с места и помчались размашистой рысью вдоль улицы.
Яков опустил глаза и почувствовал, как его мгновенно прошиб пот. Что за наваждение? На песке, там, где только что стоял, разговаривая с ним, Мордовцев, ясно отпечатался след маленьких, почти женских ног. Удивительно знакомый отпечаток. Точно такой же, какой видел он в гавахе Ове-Хури. Все сходится: и параллельный постав, и энергичный нажим на наружную часть ступни, и размер обуви. Только там был след чарыков, а здесь - хромовых сапог...
Задумчивый, погруженный в свои мысли, Яков вошел в квартиру. Ольга, тяжело ступая, ходила по комнате и даже не посмотрела на него. Руки ее бесцельно перебирали вещи, отбрасывали в сторону. Лицо, покрытое коричневыми пятнами, было мокрым от слез.
Чувствуя жалость к ней, досаду на себя, Яков молча выслушал ее справедливые упреки.
- Целые дни одна. Как приехали, полного дня тебя не видела. Видно, сударку завел?.. Почему дома не живешь?
Яков не прерывал ее. Какая там "сударка"? Милей и дороже Ольги нет для него женщины в мире. Вот такая она и мила ему - расстроенная, домашняя. Мысль о том, что скоро у них будет сын (обязательно сын!), наполняла Якова огромной радостью. Он пропускал мимо ушей упреки Ольги и видел только ее встревоженные глаза, знающие что-то такое, чего сам он не мог знать. Яков соглашался, что не должен так вести себя. В самом деле, жене вот-вот рожать, а его дома не удержишь. Но никогда и ни на какую "сударку" не променяет он свою Ольгу. Скоро наступит день, когда появится на свет сын, и все в поселке услышат, какой горластый хозяин у них в доме. Яков окинул взглядом квартиру, к благоустройству которой сам он не приложил еще никакого труда. С удовольствием отметил, что Ольга уже успела во многом восполнить этот пробел: до белизны вымыла полы, накрыла скатертью стол, повесила на окна занавески. Яков улыбнулся: хорошо, уютно!
- Ты еще и смеешься! - возмутилась Ольга. - Я на сносях, а ты по горам бегаешь, за людьми охотишься... Какая-то баба подошла - волчонка, говорит, родишь. Твоему мужику, говорит, человека убить раз плюнуть...
Якова как громом ударила эта "новость". Что еще за баба? Откуда только узнала о бое на границе? Видно, работает какой-то вражина. Не тот ли самый, что в день приезда с Ольгой говорил?..
- Кто тебе всякой ерунды наплел? - спросил он. - Сама видишь, на охоте был. Смотри, какого жирного мяса привез.
Ольга продолжала глядеть на мужа недоверчиво, хотя в ее взгляде можно было прочитать желание верить ему.
- Зачем ты меня привез сюда? - всхлипывая, сказала она. - Думала, в палатке живем временно, в поселке будет лучше. А тут тоже не слаще. Воды не хватает, какие-то кяризы пересохли. От солнца не знаешь куда деться...
Яков не понимал жену. Он здесь вырос, и ему казалось, что лучшего места, чем Дауган, во всем свете нет. Он привлек Ольгу к себе, осторожно обнял. Как утешить ее?! Пожила бы она летом на равнине, где и в самом деле от жары спрятаться некуда, помянула бы добрым словом Дауган. А горный воздух, а охота! Не с пустыми же руками он сегодня пришел. Правда, воды мало. Кяризы засорились, и теперь воду хоть по норме раздавай. Но если взяться всем поселком, можно и кяризы расчистить, и камышовый родник откопать. Старики говорили: когда сюда пришел Куропаткин с войском, жители кошмами и песком забили родники. А раньше воды было вдоволь. Поискать хорошенько, поработать, снова достаточно воды будет...
Успокаивая Ольгу, Яков думал: "Кто же все время путается под ногами? Кому не по вкусу, что я помогаю пограничникам? Зачем приезжал отчим? Его или не его следы были в гавахе? А если его, с кем он там встречался? Кто мог так напугать Ольгу?.."
В поселке или в ближайших аулах таился враг. Яков пока что не мог раскрыть и обезвредить его. Не прошло и двух суток, а в поселке уже узнали, что он убил контрабандиста. Пограничники не скажут: у них железный закон. Значит, когда стрелял, приметили из-за кордона, узнали его. Приметить нетрудно. Другой такой каланчи во всем поселке не сыщешь. Да и лицом на отца похож. Тот, кто лично знал Григория Кайманова, не ошибется. У некоторых "бывших" и здесь родни достаточно. Припасенная для Якова пуля может прилететь не только из-за рубежа.
Яков видел, что Ольга с тревогой посматривает на него. Она отлично научилась распознавать настроение мужа, как бы он ни хитрил.
- Охота тебе всякую ересь слушать, - улыбнулся Яков. - Завидуют бабы. У кого еще есть такой муж, как я? А? И сын такой же красивый да большой будет. Вот и злыдничают.
Он снова осторожно привлек к себе жену. Ольга в таких случаях отбивалась от него, смеясь говорила: ничего, дескать, особенного он собой не представляет; только и славы - вымахал с Ивана Великого да ест много.
Якову всегда было приятно разрушать тайную дипломатию Ольги. После первых поцелуев, которые он дарил ей совсем не из тактических соображений, она молча затихала у него на груди.
И сейчас он применил тот же испытанный способ, с тайной радостью рассматривая утомленное беременностью, но по-прежнему милое и привлекательное лицо жены, осторожно поглаживая загрубевшей на каменных работах рукой завитки ее волос, аккуратно собранных в пучок на затылке. Она глубоко и облегченно вздохнула.
- Дочку родишь, пусть на тебя будет похожа, чтобы была такая же красивая, - прошептал Яков.
- Лучше, когда дочка на отца похожа, а сын - на мать, тогда дети счастливее, - возразила Ольга.
- Что ж получится, если дочка в меня уродится? Нос крючком, глаза - буркалы. Не дай бог, еще ростом в меня возьмет, найди тогда ей жениха! Двухметрового гвардейца придется искать. - Яков поглядел на себя в висевшее в простенке, обрамленное чистым полотенцем зеркало. В зеркале отразилось волевое, подсушенное солнцем, с широкими скулами и сильным подбородком лицо. Резкий взгляд серых блестящих глаз и глубокий вырез ноздрей вислого с горбинкой носа дышали неукротимой энергией. Он знал, один его вид многим внушает страх, по меньшей мере, уважение. Но на этот раз Яков остался недоволен своей внешностью.
"Глаза выдают... как у пуганого зайца", - подумал он, хотя на самом деле режущий взгляд его светло-серых, выделяющихся на темном лице глаз никак нельзя было сравнить с заячьим. Обычно люди не выдерживали его взгляда. Стоило ему на кого-либо пристально посмотреть, человек отводил взгляд в сторону. В детстве он не замечал за собой такого. Лишь недавно сделал это открытие.
Из зеркала смотрел на него человек, словно ожидающий нападения, но прежде всего нападающий сам: столько было в его взгляде готовности к борьбе.
"Э, да что это я! - рассердился на себя Яков. - Так не то что жену, самого себя напугать можно".
- Давай-ка, Ивановна, будем обед готовить, шашлык жарить!..
Вымыв руки, он принялся резать мясо на кусочки, вполголоса напевая, всем своим видом показывая, что приготовление шашлыка сейчас - самая главная задача. На самом деле Яков сознавал, что для него уже началась долгая и трудная игра, в которой проигравший заплатит жизнью. Готов ли он к борьбе? Пока нет. Хорошо стрелять - еще не все. Надо, чтобы голова работала. Только ли договориться о сене приезжал Мордовцев? С кем он встречался? Кому принадлежит след со шрамом на пятке? Эти вопросы мучали его. Пока что Яков не решил, говорить ли о своих подозрениях Карачуну. Но ведь следы у гаваха Ове-Хури и возле дома очень похожи: та же маленькая, почти женская, нога, хотя обувь и разная. Не передали ли носчики терьяк Флегонту? Яков мог поручиться, что в коляске у Мордовцева ничего не было. Но кто знает, может, терьяк где-то спрятан и он зря отпустил Флегонта? А мать!.. Если ошибка, мать не простит. Да и сам Флегонт теперь не чужой человек...