Парижский морг находился там же, где и всегда, сразу за набережной Рапе в двадцатом округе, недалеко от Лионского вокзала, куда прибыл один из обстрелянных бельгийских поездов, груженый ранеными и убитыми. На другом берегу Сены напротив морга в радиусе двух миль находились пять больниц, и Херст должен был посетить их все. Он вел машину, а Пети бормотал что-то о мессершмиттах и Вейгане и марш по марнским болотам двадцать лет тому назад. Херст наполовину слушал, наполовину следил за движением, которое было плотнее обычного. Париж пребывал в движении, по улицам ехали машины с привязанными к крышам матрасами. У некоторых из автомобилей были бельгийские номера, но большинство тех, кто мог уехать из Брюсселя на юг, уже сделали это, промчавшись через город под покровом темноты. Он вспомнил о жене, которая осталась в Риме и которую он не любил. Последний раз он получил он нее весточку месяц назад, когда Норвегия сдалась немцам. Она пребывала в отчаянии, так как у нее не было документов, чтобы уехать в Нью-Йорк, и спрашивала, не может ли Херст или посольство помочь ей. Он не ответил тогда на ее письмо, и теперь, глядя на беженцев, везущих вещи на тележках и колясках, он чувствовал угрызения совести и свою вину.
Он оставил машину прямо перед моргом, Пети встал перед машиной, подняв пистолет, как будто в любой момент из-за угла могли выскочить нацисты.
- Не волнуйтесь, босс, - сказал старый француз, пожевывая сигарету уголком рта. - Я постерегу машину.
- Буллит - твой босс, - повторял ему много раз Херст. - Боб Мерфи - твой босс. Согласно этому тотемному столбу я располагаюсь ниже.
Но Пьер Дюпре не обратил на это внимания, и обращение "босс" накрепко прилипло к нему, несмотря на все попытки Херста.
Одно время морг был знаменит своим анатомическим театром, salle d'exposition, где тела выкладывались на мраморные плиты, омываемые снизу холодной водой Сены, природный способ охлаждения. Более миллиона туристов каждый год собирались поглазеть на это жуткое зрелище, некоторые из них получали почти сексуальное удовольствие от увиденного. Но в 1907 году salle закрыли, да и эротические пристрастия Херста были из другой области. Везде стояли носилки, некоторые были прикрыты, некоторые выставлены для опознания: женщины любой внешности и возраста, бессмысленно глядящие в никуда. Хорошо одетые женщины, женщины, которые успели накраситься, прежде чем посадить своих детей в поезд Красного Креста и направиться в Париж, женщины, которые, быть может, мечтали о посещении магазинов на Рю Сент-Оноре, перед тем как взять билеты и стать беженцами. Женщины в возрасте, одетые в черное, женщины, которым было не больше двадцати. Одна девушка лежала лицом вниз, черные вьющиеся волосы спутались на затылке. Херст посмотрел на ее острые выступающие лопатки из-под летнего платья; смотрел на ее бледную кожу. Ему не хотелось видеть ее лица.
- Стилвелл, - произнес человек в белом халате с планшет-блокнотом в руке, провожавший его в передний зал. - Доктор Мориак проводил вскрытие. Tant pis, доктор ушел обедать.
Херст оставил Пети сторожить "бьюик", окруженный толпой мальчишек, чьи родители еще не выслали их из Парижа, и проследовал за доктором в кафе рядом с железнодорожной станцией. У Мориака были мягкие черты лица, роскошные усы и голова в форме яйца, как у Буллита, и сияющая торпедообразная лысина. Он предложил Херсту присоединиться к обеду из жареного ягненка, бобов, молодого картофеля и белого вина из Лотарингии; от еды Херст отказался, но присел на стул напротив доктора.
- Вы хотите знать, когда отдадут тело, да? - мягко сказал Мориак, отправляя в рот кусочек нежного розового мяса. - Его семья - в Америке?
- Для посольства это - обычное дело, - согласился Херст. - Но посол лично заинтересован в этом деле.
- Понятно. Ему нравятся pedes?
Херст проигнорировал провокацию и произнес:
- Посол знаком с отцом Стилвелла.
Мориак надул губы, кивнул и принялся за картошку.
- Что вы хотите знать?
- Как он умер?
Карие глаза доктора взглянули прямо на него с нескрываемым злорадством.
- Он затрахал себя до смерти.
- Доктор…
- Хотите подробностей? Молодой человек умер от сердечного приступа. При осмотре его сердца можно было понять, что оно всю его жизнь не отличалось особым здоровьем. Возможно, повреждение сердечных клапанов вследствие перенесенной в детстве болезни. Ревматический полиартрит. Скарлатина. Не могу сказать. Касательно содержимого его желудка, то я бы добавил, что он проглотил столько порошка из шпанской мухи, что хватило бы и слона свалить.
Увидев выражение непонимания на лице Херста, доктор нетерпеливо добавил:
- Вы называете их шпанскими мушками. Считается, что они стимулируют потенцию, так? Но это средство местного применения, просто для d'excitation, не для приема внутрь. У молодого Стилвелла должно было быть сильное расстройство кишечника перед тем, как он умер. Воспаление внутренних органов очень сильное. Также это объясняет и то, почему пенис был все еще активен после смерти. Он был просто naif или дурак, и поплатился за это.
- Мог ли он проглотить это ненамеренно? Скажем… в напитке?
Мориак пожал плечами, работая челюстями.
- Возможно. Желудок был не слишком полным. Остатки обильного обеда, бифштекс.
- Какие-либо следы насилия на теле?
- Конечно, его били, но мы должны принимать во внимание, что это нормально для той компании, в которой его нашли. Его руки были связаны, я видел шрамы на запястьях. Шрамы кровоточили, так что он вряд ли получал удовольствие от подобных забав.
У Херста все сжалось внутри. Связан и отравлен, возможно, он стал невольным свидетелем повешения человека по имени Жако, и его слабое сердце, готовое выскочить из груди от страха, - вот последние моменты жизни Стилвелла. Может, ему рот заткнули, чтобы он не кричал?
- Если я принесу вам бокал из квартиры Стилвелла, вы сможете определить, был ли напиток отравлен шпанскими мушками?
Мориак допил вино.
- Вы путаете меня с химиком, monsieur le diplomate. Советую вам обратиться к этому специалисту. А я должен возвращаться к работе. Как вы заметили, морг переполнен - гнусные немцы - я уезжаю из Парижа сегодня ночью.
- Les vacances? - спросил Херст с иронией.
- Mais oui, - Мориак был невозмутим. - К другу, его дом расположен на границе с Испанией. Я сообщу полиции, что смерть Стилвелла произошла вследствие естественных причин. Можете отправлять его домой, когда захотите.
Глава одиннадцатая
- Мистер Моррис уже пришел? - спросил Макс Шуп.
Мадам Ренар, женщина, которая действительно была управляющей парижского филиала "Салливан и Кромвелл", чуть не подпрыгнула, когда Шуп неожиданно появился за ее столом. Она ненавидела его бесшумную походку, ей казалось, что он за ней подглядывает. Почти двадцать лет ее идеально завитая светловолосая голова склонялась, как при молитве, за столом в приемной, придавая жалкому интерьеру здания некоторый шик. Мадам не жаловала американцев - инфантильных, постоянно подтрунивавших друг над другом, слишком громко разговаривавших, с чересчур раскованными и фамильярными манерами. Своим стандартам она выучилась от матери, неприступной женщины, и в кровати Томаса Кромвелла - старшего партнера-основателя "С. и К.", который открыл парижский филиал прежде всего для собственного удобства. Мсье Томми, как называла его Джейн Ренар, большую часть жизни провел в своей огромной квартире на Булонском бульваре, пережил невзгоды гражданской войны, переехав в Ритц, после чего три года тому назад уплыл в Нью-Йорк, чтобы никогда уже не возвращаться. А мадам Ренар в своем безупречном платье осталась, и весь мир превратился в предмет ее презрения.
Кроме Макса Шупа. От одного только оценивающего взгляда его глаз у нее начинали бегать мурашки на спине.
- Мсье Моррис не счел нужным появиться, - ответила она. - Мсье Кэнфилд все утро отвечал на звонки его клиентов. Пришло сообщение от жены Морриса. Я положила его вам на стол.
Шуп заглянул в открытую дверь кабинета Фрэнка Кэнфилда, был слышен тихий разговор, которым, видимо, он был занят. В остальных комнатах было темно. Кабинет Роже Ламона был пустым, Филиппа Стилвелла - тоже; комната Моно пустовала с тех пор, как французский юрист завербовался в армию. "Штат сокращается один за одним, - подумала Джейн Ренар. - Скоро и мне надо будет подумать об уходе".
- Есть какие-нибудь следы пропавших папок?
Она холодно уставилась на Шупа.
- Нет. У них же нет ног. Они не могут сначала прятаться, а потом появиться, когда мы меньше всего этого ожидаем. Документы украли из этого офиса. Это более чем очевидно. Может, когда мсье Моррис придет, он нам расскажет, зачем.
Брови Шупа изогнулись, удивившись ее дерзости. У него даже и в мыслях не было, что она кого-то подозревает после пропажи документов.
- Думаю, - осторожно произнес он, - вам нужно зайти ко мне в кабинет. Мне нужно надиктовать вам телеграмму. В Нью-Йорк.
Она взяла карандаш и блокнот и проследовала за ним в кабинет и направилась к любимому деревянному креслу, несколько отстоявшему от стены, чтобы с угрожающим и бескомпромиссным видом сесть перед прекрасным бидермайерским столом Шупа. У него было столько секретов, у этого Шупа, его молчание стоило так дорого. Она тихо сидела и внимала с видом молящегося. Немцы приближаются, и все американцы скоро побегут домой. Она почти физически ощущала панику отъезжающих, которая витала в кабинете Шупа.
Он закрыл дверь кабинета, взгляд механически скользил по сообщению от жены Эмери Морриса: "Муж нездоров и останется дома до выздоровления".
- Вы распространили сообщение о смерти мистера Стилвелла? - спросил он таким тоном, как будто говорил о прогнозе погоды или обеденном меню в Ритце.
На безупречном лице мадам Ренард появился первый изъян; появились морщинки и глаза наполнились слезами.
- Бедный мальчик. Это из-за сердца, правда? Кто знал? Он казался таким здоровым и сильным. Мой отец ушел из жизни так же…
- Да, хорошо, - оборвал ее Шуп. - Сегодня утром я говорил с посольством. Все уже готово. Репатриация останков. Вы закажете венок. Что-нибудь для семьи, с именами сотрудников. Соболезнования. Его можно будет отправить вместе с гробом.
Она сделала короткую запись карандашом в блокноте.
- Я прослежу за всем.
- Что-нибудь еще пропало? - спросил Шуп. - Что-нибудь, кроме вещей Ламона?
- Я не прочесывала помещение. Денег не взяли. Ящики не сломаны. У того, кто это сделал, был ключ.
- Ваш ключ?
- Возможно дубликат.
- Вы знаете об этой конторе больше, чем кто-либо. Вы знаете, в каких коробках полазили, каких из работ Ламона не хватает…
Ее глаза сузились, как у сиамской кошки.
- Месье Шуп, вы же не хотите сказать, что я прервала свой сон и отправилась грабить офис посреди ночи? Если на то пошло, то у меня и так хватает дел по дому, прежде чем эти чертовы немцы ворвутся в Париж и сделают нашу жизнь ничтожной, вы понимаете? Я могу сейчас же уйти!
Она нервно забарабанила пальцами.
- Мне нет нужды дожидаться месье Морриса, и объяснять, что он сделал с собственностью фирмы. Меня это не волнует, comprendez-vous?
Ее проницательность - этой пятидесятилетней женщины с чувственностью работницы борделя, кипящей под строгим костюмом - насторожила его. Шуп не хотел сосредоточивать свое внимание на Моррисе. Или примешивать его к исчезновению документов. Или к смерти Стилвелла. Он не даст мадам Ренар повода распускать слухи среди сотрудников.
Он сидел на своем стуле, соединив кончики пальцев и наклонив седую голову - идеальный образ стареющего юриста - и думал о роли в этом деле Мемфис Джонс. О том потоке слов, который она вылила на него прошлой ночью, и о галерее образов, которую они разбудили: Моррис на коленях в строгом костюме от Сэйвил Роу, и пенис танцора кабаре в его руках. Тот же самый танцор, повешенный в комнате Филиппа Стилвелла. Шуп пожевал губами, словно пробуя на вкус вино. Главное, по его мнению, было не в том, чтобы понять, а в том, чтобы локализовать проблему. И свести до минимума ущерб для фирмы.
- Мне просто интересно, Джейн, знаете ли вы, какие документы исчезли.
Она продолжала сидеть прямо на стуле, ее ухоженные пальцы сжимали блокнот.
- Все документы мистера Стилвелла… И… папки "Ай Джи Фарбениндастри".
- "Ай Джи Фарбен", - повторил он. - Немецкая фирма.
- Да.
Шуп почувствовал внезапный приступ тошноты. Чтобы подавить его, он достал нож для писем и принялся задумчиво вертеть его в руках, словно мог прочесть будущее по его полированной поверхности. "Салливан и Кромвелл", особенно Роже Ламон, были юрисконсультами международного картеля химических мануфактур, одной из которых была "Ай Джи Фарбениндастри". В картель также входили американская фирма, "Элайд Дай энд Кемикал Индастриз"; бельгийский концерн "Сольвей и К°"; а также британская химическая компания. Четыре корпорации имели большие запасы на складах друг друга, а руководящие чины были настолько перемешаны, что их едва можно было различить; но все эти отношения рухнули восемь месяцев назад под топором войны. "Ай Джи Фарбен" перестала быть клиентом "С. и К.". Украденные папки теперь представляли интерес только для историков. Но только ли для них?
- За неделю до отъезда месье Ламона документы были в работе, - добавила мадам Ренар.
Несмотря на эмбарго фирмы на немецкий бизнес. Шуп перевел взгляд с ножа для бумаг на лицо женщины.
- Почему?
Она пожала плечами.
- Я узнала бы об этом последней. Месье Ламон никогда не прибегал к услугам секретаря. Он печатал все сам, vous voyez.
Он вспомнил эту привычку Ламона, шутки, которые был вынужден терпеть этот нью-йоркский житель, сравнения с машинистками и военными корреспондентами, печатающими новости с фронта - предположение о том, что на самом деле это его мемуары, или "Великий американский роман", который он сочиняет за закрытой дверью своего кабинета. Он всегда относился ко всему со свойственной ему мудростью, не позволяя Джейн Ренар делать за него его работу.
"Это Джейн, - подумал Шуп, - это она распустила слухи о том, что Ламон презирает женщин".
Шуп был юристом по ценным бумагам. Он разбирался в финансах, а не в химикатах. Он никогда не работал с Ламоном, Моррисом или их клиентами. Но как управляющий партнер парижского филиала он должен был быть в курсе всех дел, которые проходили через его контору. Что производила "Ай Джи Фарбен"? Красители, конечно. Нитраты. Это был новый способ извлекать никель из золота - Ламон работал над этим патентом несколько лет назад. И Моррис тоже.
Нелегально. Аморально. Потопит нас всех…
Тот надоедливый тип в офисе Буллита - Херст. Он задавал сложные вопросы. У него назойливые манеры и он не отступит - Шуп знал такой тип людей. Всегда попадались клиенты, которые не шли на компромисс, которые не понимали, что жизнь всегда возвращает то, что было потеряно, что фирмы и войны существуют, несмотря на интересы отдельных людей и их смерти…
- Как насчет телеграммы, месье Шуп? - спросила мадам Ренар. - Той, которую вы собирались мне продиктовать в Нью-Йорк?
Он уставился на нее, как будто видел ее в первый раз. "Фирмы и войны, - подумал он, - они должны существовать".
- Мистеру Джону Фостеру Даллсу, - начал он. - Ходят слухи, что вчера немецкая армия перешла реку Мез. Точка. Прошу разрешения закрыть филиал и как можно скорее эвакуировать персонал фирмы из Парижа. Точка…
Консьержка Филиппа Стилвелла была горбатой седоволосой женщиной по имени Леони Блум. Она пристально и подозрительно посмотрела на Джо Херста, когда тот постучал в маленькую дверь, выходившую во двор красивого старого здания, где жил Филипп Стилвелл, и спросила его, не немец ли он.
- Американец, - ответил он на своем дипломатическом французском, - из посольства.
- Он - шишка из Вашингтона, ты, старая мышь, - ворчал Пети за спиной Херста. - Немец, скажешь тоже!
Он часто сталкивался с такими невежественными людьми, как мадам Блум, и полагал, что "босс" взял его с собой именно для этой цели.
Она повернулась к стакану, в котором хранились ее искусственные зубы, решительно вставила их себе в рот и ответила на вульгарном французском, которым разговаривал Пети:
- Я подала документы на визу два месяца назад. Хочу навестить свою племянницу в Америке. И с тех пор я ничего не получила. Ничего! Думаю, вы пришли, чтобы вручить мне все лично?
- Вы подавали на визу?
- Конечно! Два месяца назад! А вы об этом ничего не знаете? Никто ничего не знает, когда дело касается старой еврейки, и приближаются нацисты. Но у меня есть племянница! И она живет в Нью-Джерси! Вы не можете запретить мне навестить ее!
- Не буду даже пытаться. Я не из консульского отдела, - объяснил Херст. Он достал свою визитку и протянул ей. - Я пришел поговорить о вашем квартиранте. Филиппе Стилвелле.
- Бедный мальчик, - сказала она коротко. - Вы пришли куда надо. У меня есть кофе. Коньяк.
Он попросил Пети остаться у машины, а затем последовал за Леони Блум в темное и тесное помещение, которое она называла домом.
- Бедный Филипп, - повторила она, доставая чашки и бокалы. - Всегда был таким хорошим мальчиком. Всегда таким уважительным. И так закончить…
Она остановилась на секунду и внимательно посмотрела на него, зажав в руке бутылку коньяка.
- Вы знаете, как он умер?
- Я знаю, каким его нашли.
- Ужасно, - она покачала головой. - Я видела. Когда тот адвокат позвал меня - месье Шуп. Он трясся, как лист на ветру. Бледный, как гусиное перо. И неудивительно! Я до сих пор не могу в это поверить.