- Дело Роже Ламона.
Впервые Шуп сам того не желая скользнул взглядом по лицу Херста. Он не ожидал такой атаки; он думал, что полностью удовлетворил их этим бредом про перевод имущества.
- Дело Ламона нельзя продолжать, - процитировал Херст. - Это аморально, это нелегально, и это потопит всех нас.
- Я не думал, что вы шпион, мистер Херст, - Шуп резко поднялся со своего места. - Это был частный разговор между Филиппом и мной. Я думал, что имею дело с честными людьми.
Херст достал из нагрудного кармана сложенный лист бумаги.
- Стилвелл послал это мисс Кинг перед смертью. Она отдала это мне прошлой ночью. Он был еще жив, когда вы приехали на Рю Риволи вчера ночью?
Шуп колебался. Он бросил взгляд на Билла Буллита, который сидел в своем кресле за столом и смотрел в потолок, терпеливо ожидая развязки драмы. Шуп вздохнул.
- Если вы говорили с Салли, вы знаете, как я нашел его, - он провел тонкой ладонью по глазам, вспоминая. - Я не мог поверить, я никогда не думал, что Филипп… Сначала я решил, что это самоубийство. Нечто, чем он решил бросить мне вызов, хотя никогда в жизни я не смогу сказать, почему. Но теперь я уже не знаю…
"Так как если он действительно был убит, ты - подозреваемый номер один", - подумал Херст.
- Кто-нибудь еще был в квартире, когда вы пришли туда?
- Нет. Дверь была приоткрыта. Я вошел и увидел тело, висящее на люстре и скорчившееся в очень странной позе, мужчина с высунутым языком; я никогда не видел ничего подобного, даже во время последней войны, и я позвал Филиппа. Не получив ответа, я заставил себя войти в спальню….
- Он был теплым?
Брови Шупа слегка поднялись.
- Простите?
- Вы касались кожи Стилвелла? Он был еще теплым?
- Я… Да, я дотронулся до шеи Филиппа, слева, мне кажется, и попытался нащупать пульс. Ничего. Но он был теплым, да.
- Что вы тогда сделали? Налили себе выпить?
- Что? Нет, боюсь, я… ушел. Я пошел вниз поискать консьержку, мадам Блум, и попросить ее вызвать полицию. А все остальное вы знаете.
Последовала короткая пауза.
Затем Буллит уронил стул и спросил хрипло.
- Ламон. Как насчет Ламона?
- Я не знаю. Я никогда о нем не слышал. Филипп был мертв.
- Но вы наверняка догадываетесь, - квадратная голова Буллита угрожающе наклонилась вперед, глаза, не мигая, смотрели прямо в лицо Шупу. - Расскажите мне об этом парне. Он из Нью-Йорка, верно?
- Да. Изучал юриспруденцию в университете Колумбии. До этого Принстон. Капитан университетской команды. Не был женат, но всегда пользовался популярностью у женщин - одна из причин, по которой он переехал в Европу. Роже отказался от партнерства прошлой осенью и уплыл в Канаду. Британцы дали ему звание майора, я полагаю.
- Как воспринял это старый Фостер Даллс?
Шуп колебался.
- Конечно, Фостер не интересовался этим. Но, думаю, и не одобрял. Он разослал предупреждение о том, что те, кто уйдет из фирмы, чтобы отправиться на войну, по возвращении не будут приняты на прежнюю работу.
Буллит разразился смехом на всю комнату.
- Настоящий патриот и джентльмен, не правда ли? Боже ты мой.
- Но этот бизнес, - продолжал нажимать Херст, - аморальный и нелегальный, который потопит вас всех, и о котором Стилвелл хотел поговорить? Что это?
Теперь Шуп заметно напрягся. Он продолжал что-то защищать.
- Одним из заданий Филиппа в последние месяцы было архивирование папок, которые хранила фирма. Большинство из них принадлежало Ламону. Он привез их с собой из Германии, когда закрыли берлинский офис.
- Ламон работал в Берлине? - быстро спросил Херст.
- Несколько лет. - Шуп посмотрел на Буллита. - Роже руководил восстановлением немецкого офиса после прошлой войны. Долговые платежи американским банкам. Что-то в этом роде.
- Затем он приземлился в Париже со списком нацистских клиентов, когда берлинский офис закрыли, - сделал вывод Буллит. - И он уехал восемь месяцев назад, как только началась война с Францией, чтобы убивать тех же самых немцев. Интересно.
Шуп наклонил свою седую голову.
- Я спрашивал Морриса об этом, но он не смог объяснить.
- Морриса? - повторил Херст.
- Эмери Морриса. Одного из наших поверенных. Эмери работал с Роже Ламоном в Берлине и знал его дольше всех.
- Понятно. Что случилось с бумагами Ламона, мистер Шуп? С теми, которые архивировал Филипп Стилвелл?
Юрист закусил губу, словно пытаясь проглотить слова.
- Я искал их сегодня, - ответил он, - но они просто… исчезли.
Позже, в те несколько минут, что оставались у него перед поездкой по городским больницам, Херст сел и набросал телеграмму Аллену Даллсу в Нью-Йорк.
Глава девятая
После занятия любовью Мемфис снова погрузилась в тяжелое подобие сна, раскинувшись, обнаженная, лицом вниз, распластав руки, как пугало, не обращая внимания на Спатца или на солнечный луч, который уже пробивался сквозь тяжелые занавески. Кровать была антикварная, как и вся мебель в квартире графини, слишком большая для изящных форм семнадцатого века, но не для королевы амазонок или ubermensch из Нижней Саксонии. Ей снился пенис Спатца, она чувствовала его, толстый, мощный и сверхудовлетворяющий, и когда она, раздвинув ноги, изогнулась, чтобы поймать ритм, она явственно ощутила, как его пенис становится острым - как человеческая плоть превращается в сталь - как он, словно кинжал наносит удары и пронзает ее плоть. Она закричала.
И тут же села, дрожа, все еще находясь в полусне.
Спатц не пошевелился.
А она действительно кричала? Или страх, который прятался у нее внутри, сдавил ей горло? Она уставилась на Спатца - профиль идеальной формы, каскад светлых напомаженных волос, морщинки в уголках глаз. У нее была привычка разглаживать эти морщинки кончиками пальцев, потому что возраст был единственным слабым местом мужчины; Спатц был, возможно, на двадцать лет старше ее, и дряблость его кожи была единственным недостатком его прекрасной аристократической внешности. Но она обхватила себя руками и думала: "Почему я боюсь тебя? Потому что ты немец? Или потому, что у тебя на ладони пятно крови?"
Она натянула простыню на грудь и снова легла тихо, как мышка, и продолжала думать. Кровь могла появиться от чего угодно: из-за пореза или занозы. Да, прошлой ночью он уехал из клуба "Алиби" не попрощавшись, и где его носило после этого до того момента, как она появилась в этом доме по улице Фабур в четыре утра, но это не означало, что он ушел и ранил кого-нибудь. Она отбросила мысль о смерти Жако, бегстве Рауля и нашествии немцев - нашествии немцев…
Спатц был немцем, да, но нацистом ли? Нет. Он никогда не принадлежал к числу тех, кто третировал своих женщин и называл это политикой, когда подбивал им глаз. Этот толстозадый юрист и все его вопросы окончательно прогнали сон Мемфис.
- Что именно делает Спатц в немецком посольстве?
- Оно закрыто, мистер, с тех пор, как началась война. Спатц - человек с собственными средствами. Как и большинство моих мужчин.
Она вспомнила, как лежала на кровати Жако, как темно-зеленый бархат ее платья смешивался с синим шелком покрывала, и как Макс Шуп расхаживал по комнате, словно судья.
- Встречается ли он с кем-либо в клубе "Алиби"?
- Он встречается со мной. Спатц - постоянный посетитель. У него свой столик. И это недешево, скажу я вам.
- С кем он проводит время? С другими немцами?
- Иногда. Иногда с французами, иногда с англичанами. Сегодня вечером он был с американцем - худощавый невысокий парень с усами, как у Гитлера. Не знаю его имени.
- Я знаю, - сказал Шуп.
Мемфис плотнее завернулась в простыню, вспоминая каменное лицо юриста. Выражение, которое, как ей казалось, бывает у ку-клукс-клановца перед тем, как его лицо исчезнет под капюшоном, взгляд обвинителя. Какие-то двадцать простых вопросов и чек на тысячу долларов у нее в руке исчезли во внезапном приливе страха, и ей захотелось поскорее убраться из комнаты покойного.
Поэтому она рассказала ему то, чего юрист не просил ее рассказывать, слова сами слетали с ее губ.
- Американская крыса, тот, кто уже не выпьет шампанского со Спатцем сегодня вечером? Только один раз я видела его за кулисами клуба "Алиби", он занимался мастурбацией с красавчиком Жако в его гримерной.
Салли Кинг очнулась в больнице для иностранцев от света весеннего солнца, который лился через больничное окно. Она поморщилась и отвернулась: боль, словно молния, пронзила ее череп.
- Салли, - услышала она где-то рядом голос: добрый, но с нотками назидания, как голос учителя или родителей, - Мисс Кинг.
Неохотно она снова открыла глаза. Прямая длинная, как дорожка для боулинга, только в три раза шире, палата, а в самом конце - дверь. Кровати, на которых лежали женщины, стояли по обе стороны вдоль стен комнаты. И один мужчина, который сидит на стуле, скрестив ноги, с букетом лилий в руке. Взгляд Салли скользнул по его лицу, которое показалось ей смутно знакомым.
- Джо Херст, - напомнил он ей. - Мы встречались в посольстве прошлой ночью.
- Конечно…
Она попыталась сесть и зря. Ее глаза слипались, и она аккуратно, словно яичную скорлупу, погрузила свою голову на подушку на больничной кровати, судорожно вспоминая. Ей хотелось пить, она ощущала пульсирующую, непрекращающуюся головную боль, и такое смущение, что пыталась сообразить в одежде она или нет.
- Что случилось?
- Я надеялся, вы мне расскажете.
Теперь голос был приятно удивленным с примирительными интонациями, голос любовника, отвергнутого в пылу раздражения.
- Было темно, - громко сказала она. - Кто-то разбил лампочку в коридоре. Он схватил меня за шею.
- Кто?
Она пожала плечами и попыталась сосредоточиться.
- Я похожа на знойную красотку, мистер Херст?
- Кровавые преступления стали очень часты в это время. Вам повезло, что вы остались живы.
- Я потеряла сознание.
- Не по своей воле. Вы помните, как он выглядел? Человек в коридоре?
- Высокий. Выше меня, что встречается нечасто. Может, шесть футов. И сильный. Его руки были, как тиски. Но кроме этого…
- Молодой? Старый?
- Ни то, ни другое. Есть вода?
Он встал и потянулся за кувшином, затем наполнил стакан, держа его своими тонкими, длинными пальцами. Все это время они молчали. В наступившей тишине Салли смотрела на Херста, движения которого были необычайно экономными. Он показался ей спокойным: Херст демонстрировал отличное самообладание.
Он послушно подождал, пока она допила, а потом спросил:
- Волосы светлые? Темные? Усы есть? Или борода?
Она боролась с глупым желанием расплакаться.
- Светлые. Усов и бороды нет.
- Рабочий? Бандит?
- В вечернем костюме… Английский пошив, не французский, - воспоминание пришло к ней внезапно, как неожиданный подарок. - У него был белый шелковый шарф на шее. И глаза были блестящие, как у птицы. Они сверкнули, когда он взглянул на меня.
Джо Херст не стал сразу задавать следующий вопрос. Он достал из нагрудного кармана носовой платок и предложил его Салли. Значит, она плачет; должно быть, это реакция на боль или на то, что к ней вернулось сознание, или на осознание того, что произошло с Филиппом - внезапно воспоминание о мертвом теле Филиппа снова вернулось к ней, и она заплакала еще сильней, охваченная беспомощным отчаянием.
- Это из-за Филиппа? - она всхлипывала, вытирая лицо. - Это из-за него они пытались убить меня?
- Я думаю, они что-то искали в вашей квартире, - сказал Херст. Веселость и уверенность исчезли из его голоса, и он снова превратился в бесстрастного дипломата. Она сочла, что не очень уместно возвращать ему промокший платок, который он дал ей, и потому крепко сжимала его между пальцами. "Он искал что-то. Копался в моих вещах".
- Значит, - сказала она осторожно, - что бы они ни искали, этой вещи не было в квартире Филиппа. Иначе он не пришел бы ко мне.
- Возможно, это так. Филипп отдавал вам что-нибудь на хранение, мисс Кинг? Документ? Что-то из юридической фирмы, может быть?
Она покачала головой.
- Ничего, даже кольца.
Графиня приехала в свою парижскую квартиру в десять часов утра и остановилась у входной двери с собственным ключом в руке. Ее шофер Жан-Люк вынимал ее вещи из багажника автомобиля, который она предпочитала водить сама, и почтительно стоял вместе с ее горничной на расстоянии трех футов за спиной графини, пока она возилась с непокорным ключом. Когда она распахнула дверь и, пройдя в фойе, начала снимать перчатки и шляпу, на ее изящном кукольном личике были заметны следы усталости из-за раннего часа отъезда и смены часовых поясов, из-за удручающих новостей с фронта, которые она узнала по приезде в город. Жан-Люк остановился в дверях квартиры графини и произнес равнодушно: "Мадам".
Она повернула голову и, ей хватило несколько шагов, чтобы оказаться рядом с ним: с неподвижным от изумления лицом она рассматривала спящую в ее кровати пару. Вызывающе пахло сексом, выпивкой и табаком.
- Очень хорошо, Жан-Люк, положи сумки в комнату господина Ле Конта, - сказала графиня ровным голосом, но, когда отвернулся, он подумал, что ему послышалось взрывное "batard", сказанное графиней шепотом.
Глава десятая
Как и многим парижанам, Пьеру Дюпре надоел долгий экономический кризис, и он наполовину симпатизировал Гитлеру. Это было не потому, что социалисты под руководством Блума не давали никаких поблажек Франции - может быть, сейчас было самое время дать фашизму шанс. И в этой войне, в которую они ввязались, все из-за чьего-то обещания Польше, стране, которую Пети никогда не видел и никогда не хотел видеть! Безусловно, сепаратный мир был выходом из ситуации. Больше никаких боев с Англией, которых он повидал достаточно, когда ему было семнадцать, и он работал врачом в траншеях где-то под Верданом. Нет, Пети уже говорил Херсту: отдайте Эльзас Адольфу и верните парней домой.
Но из-за отступления французской армии этим утром он был в раздражении. Вспоминал старые времена. Себя самого, с открытым ртом, во Фландрии, и облако горчичного газа в воздухе.
Во всем были виноваты дети, он был уверен в этом, - все эти пустые, испуганные и глупые лица, смотревшие на него из окон госпиталя. Им было от полутора до двенадцати лет, некоторые из них теперь сироты и живут в чужом городе, их безопасный голландский мирок превратился в ад под атаками мессершмиттов. Медсестры рассказали ему, что многие матери погибли - голландки, фламандки - они подставляли под пули себя, защищая детей. Пети был знаком звук пули, проходящей через плоть, отскакивающей от стальных рам и врезающейся в пухлое кожаное сиденье. Пять поездов было обстреляно, когда они убегали на юг через Бельгию, и морг заполнялся быстро; для опознания на Лионском вокзале была организована временная площадка. Конечно, некоторые семьи были просто разделены: мать в больнице, дети оставлены где-то в окровавленных вагонах; но в той парижской суматохе, и при том давлении, которое оказывало правительство, требуя, чтобы всех беженцев немедленно отправляли в провинцию, как знать, встретятся ли они когда-нибудь?
- Что слышно, Пети? - спросил Херст, выезжая в большой машине из больницы для иностранцев. - Кто-нибудь из нас выберется живым?
- Вам нужно собирать вещи, босс, - ответил он. - Сейчас. Взять машину и бежать на юг, пока не закрыли дороги. Это не ваша война.
- Буллит мне не позволит. Для него это - предмет гордости: "Ни один американский посол никогда не бежал из Парижа". Что означает, что никто из сотрудников не может уехать. Он пообещал ФДР не высылать его, если правительство распустят. Я думаю, он надеется на мученическую смерть на баррикадах нацистов. Он уже продиктовал письмо президенту, которое следует отправить в случае его смерти.
- Это не тема для шуток, - возразил Пети, - Вы слишком молоды, чтобы помнить прошлую войну. Чертовы фрицы - просто мясники, поверьте мне. Конечно, мы будем защищать город до последнего вздоха, но танки… Если фронт уже прорван…
- Есть одна большая проблема с линией Мажино, - объяснил Херст. - Она не такая длинная. Рядом с Арденнским лесом есть небольшая брешь, и если Гитлер отправит свои танки туда, мы все обречены. Те кто сидят там, дома, представляют себе нечто вроде Великой китайской стены, а на самом деле граница с Бельгией - это всего лишь ряд оборонительных башен с сигнальными флагами и азбукой Морзе. Вы, французы, привыкли к окопной войне и пехоте. Но грядущая война будет в воздухе.
Воздушная война. Это означало бомбы, старинные здания Парижа будут разрушены, как на кадрах польских кинохроник, которые видел Пети. Клоки волос и обломки костей, воткнувшиеся в кожаные сиденья поездов, трехлетние дети, раненые и парализованные ниже пояса. Пети достал кисет с табаком и папиросную бумагу, одной рукой закрутил сигарету, а другой ощупал пистолет в кармане. Он взял его с собой, чтобы защищать босса; говорили, что беженцы воруют машины и откачивают бензин. Пети нравилась машина босса, темно-синий "Бьюик 37", привезенный из Нью-Йорка на корабле "Нормандия", двухместный, с откидным верхом, с задним сиденьем и хромированной решеткой радиатора, широкой и длинной, как нос океанского лайнера. "Уехать из Парижа. Собраться и уехать. Я не смогу смотреть, как "бьюик" прошьют очередью из автоматов".
- Если немцы придут с воздуха, лучше, если у нас будут те самолеты, которые обещал l'ambassadeur, - предположил он, внимательно Посмотрев на Херста. - Говорят, их две или три тысячи. Ожидаются со дня на день.
Херст не ответил. Он обгонял запряженную лошадьми повозку, груженую мебелью, но, в любом случае, ответить было нечего. Хвастаясь, Буллит рассказал премьер-министру Рейно, что Соединенные Штаты могут предоставить им воздушный флот, но у Рузвельта не было двух тысяч самолетов, чтобы одолжить их Франции и даже Черчиллю, не говоря уже о нейтралитете Америки, о движении Линдберга "Америка прежде всего" и о борьбе президента за переизбрание на осенних выборах. Пети понимал, что из-за Атлантики помощи ждать не приходится. Но когда его copains или соседи просили, он намекал на то, что это - секретные сведения. План на случай непредвиденных обстоятельств. Уверенность, на которую у него не было права. Он предупредил свою Эммелин, чтобы та в любой момент была готова уехать на побережье.