- Как будто на вас сшиты! - уверенно заявила продавщица - не молоденькая девчонка, а лет тридцати. - Точь-в-точь на вас!
- Да-да-да! - пронзительно вскричала Рокси. - А вам, значит, тоже так кажется?
Она так разволновалась, что на нее начали оглядываться другие. В первую субботу после Нового года в Брайтоне было оживленно. Магазины переполнены - любители скидок надеются приобрести что-нибудь по выгодной цене. В такие дни многие владельцы бутиков дополнительно снижают цены после рождественских распродаж.
Только одна покупательница в зале не обернулась на крик. Будь Рокси не так увлечена туфлями, она бы непременно заметила элегантно одетую женщину среднего возраста, в водолазке, длинном темном пальто и дорогих сапожках на высоком каблуке. Определить истинный пол покупательницы смогли бы лишь те, кто вгляделись бы в нее повнимательнее - или каким-то чудом отогнули высокий ворот водолазки и увидели под ним адамово яблоко.
Мужчина, переодетый женщиной, не оглядывался, потому что он и так следил за Рокси. Он обратил на нее внимание в тот самый миг, когда она попросила принести ей ту пару туфель.
- С "Джимми Чу" всегда так! - сказала продавщица. - Уж Джимми Чу разбирается в том, как надо шить туфли!
- Вы правда думаете, что они хорошо на мне смотрятся? Ходить в них не очень легко.
Рокси нервничала. Четыреста восемьдесят пять фунтов для нее - большая сумма, особенно сейчас: фирма мужа по продаже программного обеспечения на грани банкротства, а ее собственное крошечное рекламное агентство едва сводит концы с концами.
Но она непременно должна их купить! Просто обязана!
На четыреста восемьдесят пять фунтов можно накупить много всего? Ну и подумаешь!
С удовольствием от этих туфель для нее ничто не сравнится!
Рокси не терпелось похвастаться "Джимми Чу" перед подругами. Но больше всего ей хотелось надеть их для Янниса, ее пылкого, страстного любовника-грека, с которым у них роман вот уже полтора месяца. Яннис владеет двумя ресторанами греческой кухни в Брайтоне, и еще у него два заведения - в Уортинге и Истборне. Он не первый ее любовник за двенадцать лет брака, но уж точно самый лучший. Да, вот именно!
Едва вспомнив о Яннисе, Рокси расплылась в улыбке. Вдруг кольнуло сердце. Она уже дважды наступала на одни и те же грабли; пора бы и научиться на собственных ошибках. Рождество для любовных утех - не лучшее время. На работу ходить не надо, и почти все проводят праздники в семейном кругу. Хотя своих детей у Рокси нет - они с Дермотом их не хотели, - пришлось тащиться к родственникам мужа в Лондондерри на целых четыре дня, а сразу по возвращении провести еще четыре дня со своими родителями в далекой норфолкской глуши.
Они с Яннисом уже уговорились о свидании, но в тот самый день, когда они должны были встретиться, ему пришлось лететь в Афины: отец неожиданно свалился с инфарктом.
Сегодня они впервые увидятся после Рождества - Рокси казалось, что прошло больше месяца. Нет, даже два месяца. Целый год. Целая вечность! Она скучала по Яннису. Томилась по нему. Жаждала его.
Да, решено. Она купит эти туфли и наденет их на свидание!
Яннис очень ценил женские ножки. Он любил разувать ее, нюхал ее туфли с таким видом, будто пробовал марочное вино в дорогом ресторане. Ему наверняка понравится, если сегодня она займется с ним любовью в туфельках "Джимми Чу"! Представив себе, что будет, Рокси до того возбудилась, что почувствовала предательскую влагу между ног.
- Знаете, что самое лучшее в таких туфлях? - спросила продавщица. - Их приятно и надевать, и снимать. Они отлично смотрятся с любой одеждой. С вашими джинсами выглядят просто потрясающе.
- Вы так думаете?
Глупый вопрос. Кто бы сомневался! Продавщица наверняка имеет в виду, что эти туфли будут смотреться потрясающе, даже если Рокси наденет на голову мусорный бак, набитый рыбьими головами.
Отправляясь за покупками, Рокси надела узкие, в обтяжку, джинсы "Донна Каран". Они тоже нравились Яннису. Он уверял, что в них у нее роскошный зад. Ему нравилось расстегивать их и медленно стаскивать с нее, приговаривая своим бархатным голосом с сильным акцентом: мол, это все равно что снимать кожицу со спелого красивого плода. Рокси очень заводили его комплименты. Дермот давно перестал баловать ее романтической дребеденью. Пройдется по спальне в носках и трусах, рыгнет раза два - вот и вся прелюдия к любовным ласкам.
- Да! - серьезно ответила продавщица.
- Похоже, на эти туфли скидки нет? Они не включены в распродажу?
- К сожалению, нет. Они из новой коллекции, только что получили.
- Мне, как всегда, везет!
- Может, хотите подобрать сумочку в тон?
- Нет, не надо, - ответила Рокси. - Лучше не стоит.
И все же продавщица показала ей и сумочку. Потрясающую, надо сказать! Рокси поняла, что без сумки туфли кажутся простоватыми. Если она не купит сумку вместе с туфлями, она непременно потом пожалеет.
Из-за того, что в магазине было столько покупателей, и из-за того, что ее голова была занята только тем, как утаить цену от Дермота, Рокси совсем не обращала внимания на других покупателей, включая и даму в водолазке, которая рассматривала туфли чуть поодаль от нее. Рокси решила: как только придет выписка со счета, надо будет перехватить ее и сжечь. Хотя "Джимми Чу" она покупает, между прочим, на собственные деньги!
- Вы получаете нашу рассылку, мадам? - спросила продавщица.
- Да.
- Будьте добры, сообщите ваш почтовый индекс. Мы будем держать вас в курсе последних поступлений.
Рокси продиктовала продавщице свой почтовый индекс; та вбила его в компьютер на кассе.
Стоящий рядом с Рокси переодетый мужчина быстро нажал несколько клавиш на своем маленьком нетбуке. Через несколько секунд на мониторе высветился ее адрес. Но читать с экрана ему не пришлось.
- Миссис Пирс, Дроуввэй, семьдесят шесть?
- Совершенно верно, - кивнула Рокси.
- Отлично. Общая сумма тысяча сто двадцать три фунта. Как будете платить?
Рокси протянула кредитку.
Переодетый мужчина неспешно, покачивая бедрами, вышел из магазина. Он долго тренировался и, как ему казалось, научился ходить как настоящая женщина. Через несколько секунд он влился в толпу покупателей на оживленных брайтонских улицах. Каблуки звонко цокали по сухому холодному тротуару.
15
3 января, суббота
После оживления перед Новым годом всегда следует спад. Вереница праздников заканчивается, люди выходят на работу. А в этом году к тому же еще и кризис, банкротится одна фирма за другой. Констебль Йен Аппертон из дорожной полиции Брайтона и Хоува думал: ничего удивительного, что в холодный январский субботний день народу на улицах немного, несмотря на то что распродажи в самом разгаре.
Его сослуживец, констебль Тони Омотосо, сидел за рулем служебного БМВ-универсала. Сгущались сумерки; они ехали на юг. Миновав Роттингдин, направились к набережной; на перекрестке повернули направо. Вести машину стало труднее; в борт били порывы юго-западного ветра с Ла-Манша. Половина пятого вечера. Последний раз проехать мимо меловых утесов, мимо здания Общества слепых Святого Дунстана и дорогой частной школы для девочек "Ройден-скул", потом вдоль набережной - и домой, на базу. Выпить чашку чаю и быть на связи до конца смены.
Аппертон знал: бывают дни, когда атмосфера как будто наэлектризована и заранее предчувствуешь недоброе. Правда, сегодня он ничего такого не ощущал. Ему не терпелось попасть домой, увидеть жену и детей, выгулять собак и провести спокойный вечер перед телевизором. А потом - отдыхать целых три дня, до следующего дежурства.
Дорога пошла в гору; здесь скорость была уже не тридцать, а пятьдесят миль в час. Мимо них по второй полосе с явным превышением скорости промчалась спортивная "Мазда-МХ-2".
Тони Омотосо даже охнул:
- Он там что, ослеп?
Обычно, заметив патрульную машину, водители сбрасывали скорость; немногие решались обогнать инспекторов дорожной полиции, даже если не превышали скорости. Тот, кто сидит за рулем "мазды", либо угнал машину, либо больной на голову, либо просто их не видел. Хотя не заметить их трудно, даже в сумерках: окраска у них люминесцентная, и на капоте и на бортах крупно написано: "Полиция".
Хвостовые огни "мазды" скрылись за поворотом.
Омотосо прибавил газу. Аппертон наклонился вперед, включил проблесковый маячок, сирену и спид-камеру. Рукав застрял в ремне безопасности; он досадливо дернул его. Аппертон всегда нервничал, когда его напарник за кем-то гнался.
Они стремительно догоняли "мазду". Спид-камера зафиксировала семьдесят пять миль в час. На повороте водитель, правда, притормозил, но тут же снова дал по газам. Аппертон пробил номерные знаки "мазды" по базе, но никакого результата не получил. Выходит, "мазда" не числится в угоне и все документы в порядке.
Камера зафиксировала скорость в восемьдесят одну милю в час.
- Пора с ним поболтать, - буркнул Аппертон.
Омотосо рванул вперед, догнал "мазду" и помигал водителю фарами. В такие минуты всегда непонятно, решит ли нарушитель сбежать или проявит благоразумие и остановится.
На "мазде" зажглись тормозные огни. Машина притормозила у обочины. Судя по силуэту в окошке, в машине всего один человек, женщина. Она встревоженно оглядывалась на них через плечо.
Аппертон выключил сирену, проблесковый маячок оставил и включил аварийную сигнализацию. Потом вылез из машины и, наклонившись навстречу ветру, пошел к водительской дверце "мазды", поглядывая через плечо на проносящиеся мимо машины.
Женщина чуть опустила стекло и испуганно посмотрела на него. Аппертон вгляделся в водительницу. Разменяла пятый десяток; лицо довольно суровое, но не лишенное привлекательности; густые кудри растрепались на ветру. Помада наложена кое-как, все лицо в потеках туши, как будто она только что плакала.
- Извините, - произнесла она хрипловато и неуверенно. - Наверное, быстро ехала, да?
Аппертон пригнулся поближе, чтобы определить, не пахнет ли от нее спиртным. Правда, все было ясно и так. Наверное, если бы он сейчас чиркнул спичкой, изо рта у дамы вырвалось бы пламя. Кроме того, в салоне сильно пахло табаком.
- Мадам, у вас проблемы со зрением?
- Нет… м-м-м… нет! Я недавно ходила к офтальмологу. У меня зрение почти идеальное.
- Значит, вы всегда обгоняете патрульные машины на большой скорости?
- Ох ты… А разве я вас обогнала? Не заметила. Извините! Только что поругалась с бывшим мужем… понимаете, у нас с ним общий бизнес. И я…
- Мадам, вы пили?
- Только бокал вина за обедом… Маленький бокальчик!
Скорее уж не бокальчик, а целую бутылку, и не вина, а бренди, подумал Аппертон.
- Мадам, прошу вас выключить мотор и выйти из машины. Проведем тест на алкоголь.
- Вы не з-заведете на меня дело? - Язык у женщины стал заплетаться еще сильнее. - Видите ли… машина нужна мне по работе. М-меня уже привлекали…
Ничего удивительного, подумал Аппертон.
Дама отстегнула ремень безопасности, не без труда выбралась из машины и зашагала неизвестно куда - Аппертону пришлось вытянуть руку, чтобы остановить ее. Ей даже дуть в трубочку не обязательно, подумал он. Достаточно держать трубочку в пределах двадцати ярдов, и результат зашкалит.
1979
16
9 марта, пятница
- Джонни! - завопила мать из спальни. - Заткнись! Перестань стучать! Ты меня слышишь?
Стоя на стуле в своей комнате, он вынул изо рта очередной гвоздь, поднес к стене и начал забивать столярным молотком. Тук! Тук! Тук!
- Джонни, чтоб ты сдох, перестань стучать! Прекрати сейчас же! - завизжала мать.
На полу, на равном расстоянии друг от друга, лежали экспонаты его коллекции: цепочки от унитазов с верхним бачком. Все пятнадцать штук. Он нашел их на свалках в окрестностях Брайтона - точнее, нашел все, кроме двух, которые украл из туалетов.
Он вынул изо рта еще один гвоздь. Приложил к месту. Начал забивать.
В комнату вбежала мать; от нее несло духами "Шалимар". На ней была черная шелковая кофта свободного покроя, чулки сеточкой и светлый кудрявый парик, который слегка сбился набекрень. На лице грубый макияж. Она нагнулась и проворно стащила с ноги туфлю на шпильке. Замахнулась ею, как кинжалом:
- Ты меня слышишь?!
Не обращая на нее внимания, он продолжал забивать гвоздь.
- Джонни! Ты что, оглох?!
- Я не Джонни, - промямлил он с гвоздями в зубах, не переставая стучать молотком. - Меня зовут Ра! Мне надо повесить цепочки.
Взяв туфлю за мысок, мать ткнула его шпилькой в ногу. Тявкнув, как побитая собака, он оступился и упал со стула. Мать опустилась на колени и принялась осыпать его ударами - острым концом каблука.
- Никакой ты не Ра, ты Джонни! Понимаешь? Тебя зовут Джонни Керридж!
- Я Ра! Так сказал врач!
- Ты дурачок! Сначала из-за тебя ушел отец, а теперь ты сводишь меня с ума. Никакой врач так не говорил!
- Врач написал: "Ра".
- Врач написал в твоей дурацкой истории болезни буквы: "Эр. А." - "ребенок-аутист"! Вот что ты такое. Ты бесполезный, проклятый ребенок-аутист! А зовут тебя Джонни Керридж. Усек?
- Меня зовут Ра!
Защищаясь, он свернулся клубком. Один удар пришелся в щеку; на ней вспухла кровоточащая царапина. Он вдыхал густой, терпкий запах ее духов. У нее на туалетном столике стоял большой флакон; однажды мать сказала ему, что "Шалимар" - самые классные женские духи и что он должен радоваться, что у него такая классная мать. Но сейчас она вела себя совсем не классно.
Зазвонил звонок, и рука с туфлей застыла в воздухе.
- Ах ты, дьявол! - сказала она. - Видишь, что ты натворил? Из-за тебя я опоздала, придурок ты этакий! - Она снова ударила его каблуком в бедро - так сильно, что проткнула толстые джинсы. - Черт, черт, черт!
Мать выбежала из комнаты, крича:
- Да впусти же его! Пусть подождет внизу!
Хлопнула дверь ее спальни.
Ра осторожно, морщась от боли, встал с пола и, хромая, вышел из комнаты. Он нарочно шел не спеша. Спустился по лестнице - они жили в двухэтажном четырехквартирном доме в жилом комплексе "Уайтхок". Когда он добрался до нижней ступеньки, в дверь снова позвонили.
Мать крикнула:
- Открой дверь! Впусти его! Не хочу, чтобы он ушел! Нам это нужно!
По лицу текла кровь; она в нескольких местах запачкала футболку и джинсы. Ра с мрачным видом доковылял до входной двери и нехотя распахнул ее.
На крыльце стоял пухлый потный тип в плохо сидящем сером костюме. Вид у него был сконфуженный. Ра уставился на него в упор. Толстяк уставился на него в ответ; лицо у него побагровело. Ра узнал его. Он уже несколько раз бывал у них.
Ра развернулся и, задрав голову, крикнул:
- Мама! Здесь вонючка, которого ты терпеть не можешь! Он пришел трахнуть тебя!
1997
17
Рейчел дрожала. Изнутри поднимался темный, кошмарный ужас. От холода трудно было думать. Во рту пересохло; очень хотелось пить и есть. Ужасно хотелось воды и чего-нибудь съестного. Она понятия не имела, сколько сейчас времени; вокруг было черным-черно, и она не видела часы, не могла определить, что сейчас на улице - день или ночь.
Он бросил ее здесь умирать или собирается вернуться? Ей надо выбираться отсюда. Как угодно.
Она прислушалась - не слышно ли шума машин, чтобы можно было хотя бы понять, день сейчас или ночь. А может, рокот прибоя подскажет, что она еще у моря. Но до ее слуха время от времени лишь доносился слабый вой сирены. И всякий раз в ней оживала надежда. Может быть, ее уже ищет полиция?
Ведь пропавших без вести должны разыскивать?
Конечно, мама с папой уже сообщили о том, что она пропала. Сказали полицейским, что дочь не приехала к ним на рождественский обед. Они наверняка волнуются. Она их знает, знает, что они приехали к ней домой, чтобы проверить, что с ней случилось. Какой сегодня день? Рейчел запуталась. День рождественских подарков - второй день Рождества? Или уже следующий?
Ее затрясло еще сильнее; холод пробирал до костей. Хотя… наверное, хорошо, что она дрожит. Четыре года назад, закончив школу, она устроилась работать на сезон посудомойкой на одном французском лыжном курорте. Однажды, в метель, японский лыжник сел на последний кресельный подъемник, который шел вверх. Кто-то из смотрителей решил, что все уже поднялись наверх и собрались на вершине горы, и выключил рубильник. Утром, когда подъемник снова включили, японский лыжник поднялся на вершину - обледеневший, мертвый, совершенно голый, с широкой улыбкой на лице.
Никто не мог понять, почему он голый и почему улыбается. Потом местный инструктор, с которым у Рейчел был мимолетный роман, объяснил ей: на последних стадиях гипотермии, общего охлаждения, людям мерещится, будто им жарко, и они начинают снимать с себя одежду.
Она понимала, что должна как-то согреться, чтобы избежать переохлаждения. Поэтому совершала единственно возможные движения: каталась, каталась по полу, влево-вправо по своей дерюжной подстилке. Каталась и каталась. Совершенно сбитая с толку темнотой, она иногда заваливалась на бок, перекатывалась на живот, потом снова оказывалась на спине.
Надо выбираться отсюда. Все равно как. Надо. Но как? Господи, как?
Она не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не может кричать. Она голая; кожа покрылась мурашками, такими крупными, что кажется, будто в нее впились миллионы иголок.
Пожалуйста, Господи, помоги мне!
Рейчел в очередной раз перекатилась на бок и ударилась о борт микроавтобуса. Послышался громкий металлический лязг.
Потом она услышала бульканье.
Запахло чем-то тухлым, резким. Соляркой, поняла Рейчел. Снова бульканье. Буль… буль… буль… Вдруг уткнулась лицом в какую-то лужу - вонючую лужу. Защипало в глазах, стало трудно дышать. Она разрыдалась.
Наверное, из какой-то канистры вытекает солярка!
Если она вытекает, значит, свинчена крышка. Горловина у канистры круглая и тонкая! Рейчел перекатилась на бок и почувствовала, как что-то шевельнулось в вонючей, влажной, липкой жиже, скребануло по полу.
Звяк… звяк… дззыннь!
Она с трудом подвинула канистру к борту микроавтобуса. Прижалась к ней, подвигала ее, развернула горловиной к себе. Потом прижалась к острой горловине связанными руками. Острый край впился в кожу. Изогнулась, придвинулась ближе… Канистра откатилась в сторону.
Пожалуйста, только не это!
Она извивалась и выгибалась, пока канистра не шевельнулась снова, пока она снова не ощутила острый край горловины, не прижалась к ней, сначала потихоньку, потом посильнее. И начала покачиваться на месте, растирая липкую ленту на запястьях: влево-вправо, влево-вправо. Ей показалось, что ее путы ослабли - совсем чуть-чуть.
Вполне достаточно, чтобы ощутить надежду.
Она продолжала тереть, раскачиваться и тереть. Дышала носом: вдох-выдох. От ядовитых испарений кружилась голова. Соляркой пропитались лицо, волосы, все ее тело.
Напряжение в руках ослабло еще на чуть-чуть.