Я вновь поднялся наверх. Остановился у двери в свой номер. Что мне нужно? Может, оружие? Чушь! При чем тут оружие - просто небольшой осмотр номера, вот и все. Сердце у меня бешено колотилось. Я отошел от двери и двинулся вперед, по переходу, ведущему в другую половину дома. Тут меня снова охватил страх. А ну как кто-нибудь встретится? Скелтоны. Или Фогели. Как я объясню свое присутствие? Что мне здесь делать? В этот момент я как раз проходил мимо двери с табличкой "Salle de Bain". При необходимости зайду и сделаю вид, что пришел в бане помыться. Но никто мне так и не встретился. И вот он, четырнадцатый номер.
Преодоление разрыва между мыслью и действием - процесс зачастую чрезвычайно мучительный. Легко обдумывать, как будешь обыскивать чью-то комнату - когда я стоял перед зеркалом, сомнений у меня никаких не возникало, - но лишь дело дошло до конкретики, до реального проникновения в чужое жилище, легкость куда-то пропала. Наверное, все же мы более цивилизованные существа, чем обычно сами себя представляем. И останавливает нас не только страх разоблачения. Сказывается врожденное чувство уважения к частной жизни, в которую вторгаться нельзя. Это чужая дверь, чужая дверная ручка, а главное - чужая жизнь. Открыть такую дверь столь же непростительно, сколь подглядывать за любовниками.
Я секунду-другую постоял перед дверью, подавляя это чувство вины, перебирая в уме возможные препятствия. Допустим, Мэри Скелтон ошиблась и это не тот номер. Обед закончился совсем недавно, надо дать Шимлеру побольше времени отдохнуть. Это вообще бессмысленная затея: наверняка он спрятал фотоаппарат в каком-нибудь надежном месте. Дверь скорее всего заперта, а пока я буду стараться открыть ее, кто-нибудь может появиться. Кто-нибудь может…
Выход только один. Не следует пытаться проникнуть в номер незаметно. Если в нем кто-нибудь окажется или меня увидят, что ж, я просто ошибся дверью. Месье Скелтон просил меня зайти перед баней. Он живет в другом номере? Извините. И выйду. Все это хорошо, если только увидят меня не Скелтоны. Однако если вот так стоять перед дверью, кто-нибудь увидит наверняка. Набрав в грудь побольше воздуха, я постучал, взялся за ручку и повернул ее. Дверь оказалась не заперта. Не переступая порога, я толкнул ее и позволил свободно открыться. В номере никого не было. Я выждал секунду, потом вошел и закрыл за собой дверь. Дело сделано.
Я огляделся. Номер оказался меньше моего и выходил окнами на хозяйственные пристройки, в которых находились кухонные помещения. Рощица молодых кипарисов, поднимавшихся прямо перед окном, закрывала добрую долю света. Держась как можно дальше от окна, я принялся отыскивать чемодан Шимлера. Довольно быстро я убедился, что такого нет вообще. Может быть, он переложил его содержимое в комод, а сам чемодан держит в камере хранения. Я подергал за ручки ящиков. Все, кроме верхнего, оказались пусты. В верхнем же обнаружились белая, чисто выстиранная рубашка, серый галстук, маленькая расческа, пара носков с большими дырами на пятках, набор чистого, хоть и смятого, нижнего белья, упаковка мыльных хлопьев и жестянка с французским табаком. Фотоаппарата не было. Я изучил ярлык на галстуке. Имя и адрес берлинского производителя. Нижнее белье чехословацкого происхождения. Рубашка французская. Я подошел к умывальнику. Бритва, крем для бритья, зубная щетка и паста - все французское. Теперь стенной шкаф.
Он был просторен, с множеством вешалок, медной перекладиной и полкой для ботинок. В шкафу висели костюм и черный плащ. И больше ничего. Костюм был темно-серый, с протертыми локтями на пиджаке. На подоле плаща виднелась прореха треугольной формы.
Вот и весь гардероб (включая содержимое ящика) "герра Хайнбергера". Очень странно! Если человек может себе позволить остановиться в "Резерве", то одежды у него должно быть побольше.
Впрочем, не в том суть. Я-то ищу фотоаппарат. Прощупал матрас, но заработал на этом только царапину на руке от выпиравшей пружины. Все это начинало действовать мне на нервы. Того, за чем я пришел сюда, не обнаружилось. Пора было уходить. Впрочем, нет, оставалось еще одно.
Я вернулся к шкафу, снял с вешалки костюм и пошарил в карманах пиджака. Первые два оказались пусты, но в нагрудном я нащупал нечто напоминающее тонкую книжицу в бумажной обложке. Я потянул за край. Книжиц оказалось две, обе - паспорта, немецкий и чешский.
Я начал с немецкого. Он был выдан в 1931 году на имя Эмиля Шимлера, журналиста, родившегося в Эссене в 1899 году. Уже странно. На вид Шимлеру было далеко за сорок. Я принялся листать паспорт. Большинство страничек оказались пустыми, но имелись две французские визы, обе датированные 1931 годом, и несколько советских, от тридцать второго года. Судя по ним, он провел в Советской России два месяца. Обнаружились также швейцарская виза, датированная минувшим декабрем, и еще одна французская - май того же года. Я открыл чешский паспорт.
Фотография была, несомненно, Шимлера, но выдан паспорт на имя Поля Чиссара, коммерсанта, родившегося в Брно в 1895 году. Дата выдачи - 10 августа 1934 года. Тут было множество погашенных чешских и немецких виз. Судя по всему, герр Чиссар постоянно курсировал между Берлином и Прагой. Присмотревшись попристальнее, я разобрал дату выдачи последней визы: 20 января текущего года, точно восемь месяцев назад.
Я был настолько увлечен этими важными открытиями, что звук шагов услышал, только когда они замерли у самой двери. Впрочем, услышь я их и раньше, сомневаюсь, что можно было сделать что-то большее. А так у меня хватило времени только на то, чтобы сунуть паспорта на место и повесить костюм в шкаф. Как раз в этот момент ручка двери повернулась.
В следующие несколько мгновений я буквально остолбенел. Просто стоял и тупо смотрел, как поворачивается ручка. Мне хотелось вскрикнуть, спрятаться в шкафу, выпрыгнуть в окно, забиться под кровать. Но ничего этого я не сделал. Просто стоял и смотрел.
Дверь распахнулась, и в номер вошел Шимлер.
13
Или… или…
Заметил он меня не сразу.
Переступив через порог, он бросил книгу, которую держал под мышкой, на кровать, сделал было шаг к комоду, и как раз в этот момент наши глаза встретились.
Я увидел, как он вздрогнул. Затем, очень медленно, подошел к комоду и вынул табакерку. Начал набивать трубку.
Тишина сделалась почти нестерпимой. Казалось, на грудь мне давит какая-то тяжесть, не давая дышать. В висках стучала кровь. Словно завороженный я смотрел, как пальцы его методично разминают табачную крошку.
Когда Шимлер наконец заговорил, голос его звучал совершенно спокойно, даже обыденно.
- Боюсь, ничего ценного вы здесь не найдете.
- А я и не… - хрипло заговорил было я, но, не выпуская трубки, он остановил меня движением руки.
- Избавьте меня от оправданий. Поверьте, вы мне нравитесь. Люди вашей профессии не могут обойтись без риска. И очень обидно, должно быть, когда убеждаешься, что рисковал попусту. Особенно, - добавил он, поднося спичку к трубке, - когда оказываешься после этого в тюрьме. - Он выпустил облако дыма. - Желаете встретиться с управляющим здесь, или пройдем к нему в кабинет?
- Я нигде его не желаю видеть и ничего тут не брал.
- Знаю. Да и брать-то нечего. Однако же вынужден напомнить, что вы пришли ко мне без приглашения.
Я понемногу начал приходить в себя.
- Видите ли, дело в том, - вновь начал я, но он опять не дал мне договорить:
- Ну да, ну да, этого я и ждал. По моим наблюдениям, когда кто-то предваряет свою речь заявлениями вроде "дело в том, что…", его слова почти всегда оказываются ложью. Однако продолжайте. Так в чем же дело?
Я побагровел от злости.
- В том, что сегодня утром кто-то украл у меня несколько ценных вещей. Я заподозрил, что это вы. И поскольку месье Кохе не воспринял моих претензий всерьез, пришлось взять дело в свои руки.
- Понятно, - кисло улыбнулся он. - Нападение - лучшая защита. Я угрожаю вам, вы угрожаете мне. Но к несчастью для вас, мы уже переговорили с Кохе на эту тему. - Он многозначительно помолчал. - Насколько я понимаю, ваш счет оплачен.
- Я уезжаю отсюда против воли.
- И таким вот образом свою волю демонстрируете?
- Называйте как угодно. Однако я вижу, что ошибся. Преступник - кто-то другой, не вы. Мне остается принести вам глубокие извинения за то, что сам выступил от имени закона, и удалиться. - Я сделал шаг к двери.
Он преградил мне путь.
- Боюсь, - мрачно заметил Шимлер, - так дело не пойдет. Полагаю, при сложившихся обстоятельствах нам следует остаться здесь и попросить герра Кохе подняться в номер. - Он подошел к звонку и нажал на кнопку. Сердце у меня упало.
- Я ничего у вас не взял. Не нанес никакого ущерба. Вам не в чем меня обвинить. - Голос мой зазвучал тверже.
- Мой дорогой герр Водоши, - устало заговорил Шимлер, - вы уже имели дело с полицией. И этого вполне достаточно. Если вам нравится играть словами, воля ваша. Но только приберегите эти игры для комиссара. Вы вломились ко мне в номер с целью грабежа. А детективам можете говорить что угодно.
Мне сделалось совсем нехорошо. Я лихорадочно искал выход из положения. Если Кохе здесь появится, не пройдет и получаса, как я окажусь в комиссариате. В запасе оставался только один козырь, и я пустил его в ход.
- А кто, - огрызнулся я, - заявит о попытке ограбления? Герр Хайнбергер, герр Эмиль Шимлер из Берлина или герр Поль Чиссар из Брно?
Какой-то реакции с его стороны я ожидал, но не думал, что впечатление окажется таким сильным. Он медленно повернулся и посмотрел мне в лицо. Его впалые щеки сделались мертвенно-бледными, а ироническое выражение сменилось холодной яростью. Он сделал шаг в мою сторону. Я инстинктивно отступил. Он остановился.
- Стало быть, вы все же не гостиничный воришка.
Сказано это было мягко, едва ли не с удивлением, и все же в его голосе прозвучала такая едкость, от которой мне стало по-настоящему страшно.
- Говорил же я вам, не вор я, - непринужденно бросил я.
Он внезапно шагнул ко мне, схватил за ворот рубахи и рывком притянул к себе так, что я едва не прижался к нему лицом. Это было так неожиданно, что я и не подумал сопротивляться. Он заговорил, медленно раскачивая меня взад-вперед:
- Да, не вор, не честный карманник, но мерзкий шпион. И к тому же вероломный. - Он презрительно скривился. - Для всех - застенчивый, простодушный преподаватель иностранных языков с романтической внешностью и печальными мадьярскими глазами, которые могут ввести в заблуждение художника. И давно вы в эти игры играете, Водоши, или как вас там? Вас что, отобрали для этой работы, или вы прошли школу тюремных надзирателей? - Он сильно толкнул меня в грудь, и я отлетел к стене.
Он сжал кулаки и начал подступать ко мне, когда в дверь постучали.
Какое-то мгновение мы молча буравили друг друга глазами; затем он распрямился, подошел к двери и открыл ее. На пороге стоял официант.
- Вы звонили, месье? - послышался его голос.
Шимлер как будто заколебался. Затем:
- Да, но случайно. Извините, пожалуйста. Можете идти.
Он закрыл за официантом дверь, прислонился к ней, посмотрел на меня.
- Вам сильно повезло, друг мой. Давно уж я так не выходил из себя. Убить вас был готов.
Я попытался унять дрожь в голосе.
- Что ж, теперь, когда вы пришли в себя, можно поговорить спокойно. Только что вы заметили, что лучшая защита - это нападение. По-моему, назвав меня шпионом, вы по-детски попытались осуществить эту идею на практике. Верно?
Он промолчал. Ко мне начало возвращаться самообладание. И даже быстрее и проще, чем я думал. Главное сейчас - дознаться, что он сделал с фотоаппаратом. А потом уж я вызову официанта - пусть звонит Бегину.
- Если бы вы знали, - продолжал я, - чего я из-за вас натерпелся, проявили бы снисходительность. Голова все еще трещит от вашего удара вчера ночью. И если вы еще не засветили мои пленки, хотелось бы получить их назад до появления полиции. Понимаете, меня не отпускают в Париж до тех пор, пока дело не прояснится. Ну вот, теперь оно прояснилось, и я рассчитываю на ваше благоразумие. Между прочим, с аппаратом-то вы что сделали?
- Это что, ловушка? - Он посмотрел на меня с хмурым удивлением и, помолчав немного, добавил: - Понятия не имею, о чем вы говорите.
- Дурака валяете? - пожал я плечами. - О господине по имени Бегин приходилось слышать?
Он отрицательно покачал головой.
- Ну так, боюсь, скоро услышите. Он служит в Sûreté Générale, прикрепленной к управлению морской разведки в Тулоне. Говорит вам это что-нибудь?
Он медленно вышел на середину комнаты. Я изготовился к защите, не упуская при этом из виду кнопки звонка. Шаг-другой, и я до нее достану. Если еще раз тронется с места - пора. Но он стоял не шевелясь.
- Слушайте, Водоши, мне кажется, мы просто не понимаем друг друга.
- А мне так не кажется, - улыбнулся я.
- Хорошо, в таком случае я вас не понимаю.
- Ну к чему отпираться? - нетерпеливо вздохнул я. - Будьте же благоразумны. Пожалуйста. Что вы сделали с моим фотоаппаратом?
- Это что, неудачная шутка?
- Ничуть, и скоро вы в этом убедитесь. - Чувствуя, что ситуация выходит у меня из-под контроля, я начал раздражаться. - Предлагаю обратиться в полицию. Имеете что-нибудь против?
- В полицию? Ничуть. Это в любом случае надо сделать.
Возможно, он блефовал, но мне сделалось немного не по себе. Без вещественного доказательства в виде фотоаппарата, я был совершенно беспомощен. Пришлось сменить тактику. Секунду-другую я угрожающе смотрел на него, потом слабо улыбнулся.
- Знаете, - робко заметил я, - у меня возникло нехорошее подозрение, что я совершил дурацкую ошибку.
- Лично я в этом не сомневаюсь. - Он настороженно глянул на меня.
- Послушайте, - вздохнул я, - мне действительно очень жаль, что я доставил вам столько неудобств. Чувствую себя последним дураком. Вот уж месье Дюкло позабавится.
- Кто? - Вопрос прозвучал как пистолетный выстрел.
- Месье Дюкло. Славный старикан, немного болтливый, правда, но очень симпатичный.
Я заметил, что Шимлеру пришлось приложить некоторые усилия, чтобы взять себя в руки. Он подошел ко мне и проговорил со зловещим спокойствием:
- Кто вы такой и что вам от меня надо? Вы из полиции?
- Ну, с полицией я в некотором роде связан… - на мой собственный слух это прозвучало достаточно тонко, - а имя мое вам известно. Нужно же мне немногое: что вы сделали с моим фотоаппаратом?
- А если я повторю, что понятия не имею, о чем идет речь?
- В таком случае я сделаю так, что вас подвергнут официальному допросу. Более того, - я пристально посмотрел на него, - станет известно то, что вы, кажется, предпочли бы сохранить в тайне, - что ваше имя вовсе не Хайнбергер.
- Полиции это и так известно.
- Знаю. Сожалею, но вынужден сказать, что придерживаюсь весьма невысокого мнения об умственных способностях местных полицейских. Понимаете, о чем я?
- Честно говоря, нет.
Я улыбнулся и, обходя его, направился к двери. Он схватил меня за руку и развернул лицом к себе.
- Послушайте, кретин вы этакий, - яростно прошипел он, - даю слово, что ничего не знаю о… - Он оборвал себя на полуслове. Похоже, что-то решил. - Садитесь, Водоши, - предложил он.
- Но…
- Садитесь. На стул.
Я сел.
- А теперь слушайте. Не понимаю, что с вами происходит, но вы явно вбили себе в голову что-то насчет меня. Как бы там ни было, у меня такое впечатление, что факт сокрытия моего настоящего имени подтверждает ваши подозрения. Верно?
- Более или менее.
- Что ж, отлично. Однако причины, по которым я использую имя Хайнбергер, не имеют к вам ни малейшего отношения. Причины эти известны герру Кохе, полиция знает мое настоящее имя. Вы же, не имея о них ни малейшего представления, намерены предать это дело гласности, если я не предоставлю вам информации, которой не владею. Верно, опять-таки?
- Более или менее. То есть если вы действительно ею не владеете.
Последние слова он пропустил мимо ушей и сел на край кровати.
- Не знаю, как вам это стало известно. Наверное, от местной полиции, и до паспортов в шкафу вы добрались. В любом случае я должен остановить дальнейшую утечку информации. Видите, я с вами совершенно откровенен! Я должен вас остановить. И единственный возможный способ сделать это - объяснить мотивы, которыми я руководствуюсь. Ничего такого особенного в них нет. Мой случай далеко не уникален.
Он умолк и принялся раскуривать погасшую трубку. Наши взгляды встретились, и я снова уловил в его глазах ироническое выражение.
- Водоши, вид у вас такой, будто вы ни единому моему слову не собираетесь верить.
- Прямо такой вот вид? - грубовато парировал я.
Он задул спичку.
- Ладно, увидим. Но вы должны запомнить одно. Я вам доверяюсь; хотя и выбора у меня нет. К тому же я не могу заставить вас поверить мне.
В паузе, возникшей после этих слов, ощущался намек на вопрос. На какое-то мгновение я размяк. Но только на мгновение.
- Я не доверяю никому, - коротко бросил я.
- Ну что ж, коль вы настаиваете… - Он вздохнул. - Но это долгая история. И началась она в 1933 году…
- Я редактировал в Берлине социал-демократическую газету "Телеграфблат". - Он пожал плечами. - Теперь она больше не выходит. В штате у меня было несколько сильных журналистов. Газета принадлежала одному владельцу лесопилки из Восточной Пруссии. Это был хороший человек, реформатор по натуре, большой почитатель английских либералов XIX века: Годвина, Джона Стюарта Милля и других подобных деятелей. Он сильно переживал смерть Штреземана. Время от времени он присылал мне передовицы на тему человеческого братства и необходимости перехода от борьбы между капиталом и трудом к сотрудничеству, основанному на христианском учении. Должен сказать, он был в наилучших отношениях со своими работниками; но насколько я понимаю, хозяйство его было убыточным. А затем пришел тридцать третий год.
Беда послевоенной немецкой социал-демократии заключалась в том, что она одной рукой отстаивала то, с чем боролась другой. Она верила в свободу капиталиста эксплуатировать рабочего и в свободу рабочего объединяться в профсоюзы и бороться с капиталистом. Она пребывала в иллюзии, что возможности компромисса безграничны. Она верила в возможность создания Утопии в рамках Веймарской конституции и в то, что самая действенная политическая концепция - это реформы, а дыры, возникшие в днище прогнившей мировой экономической системы, можно залатать материалами с верхней палубы. Ну а хуже всего то, что она верила, будто силу можно превозмочь доброй волей, а с бешеной собакой справиться - поглаживая ее по шерсти. В 1933 году немецкую социал-демократию покусали так, что она скончалась в муках и агонии.