- Ради всего святого, зачем?
Он ухмыльнулся:
- Чтобы сделать вас менее подозрительным. Ваша изящная шляпа с головой выдает свое английское происхождение. Лучшее средство - изменить облик.
Я померил обновку. К моему удивлению, она оказалась впору.
Залесхофф кивнул.
- Вчера вечером я прикинул размер вашей головы.
Я нерешительно ощупал шляпу.
- По-моему, в этом реквизите дешевой комедии я буду выглядеть еще более подозрительно.
- Вы просто не привыкли. Дайте-ка сюда.
Я с облегчением отдал шляпу. Залесхофф тут же принялся мять и выкручивать ее, словно губку для мытья посуды. Потом почистил ею свои туфли. Закончив, энергично потер о землю, стряхнул прилипшие листья, придал шляпе первоначальную форму, сделал вмятину на верхушке и протянул мне:
- Должно быть примерно так. Наденьте, а свою отдайте мне.
Я подчинился. Он критически осмотрел меня:
- Гораздо лучше. Хорошо, что вы брюнет. Небритый подбородок прекрасно сочетается со шляпой.
Я закурил сигарету и зевнул. После еды меня потянуло в сон. Глаза слипались.
- Ну вот, спать захотелось. Что скажете? Останемся здесь или поищем другое место?
Залесхофф ответил не сразу, и я посмотрел на него сквозь дым сигареты. Взгляд у него был серьезный.
- Сегодня нам спать не придется. Нужно идти дальше.
- Но…
- Я не сказал вам сразу, потому что хотел, чтобы вы спокойно позавтракали, но положение у нас незавидное.
Сердце у меня упало.
- Что вы имеете в виду?
- На всех дорогах патрули.
- Откуда вы знаете?
- Наткнулся на один из них рядом с деревней. Полицейские и парочка чернорубашечников. Понимаете, мы все еще в районе Тревильо. Пришлось на ходу выдумывать историю, что рано утром я выехал из Тревильо в Венецию, где у меня дела, но машина сломалась. Не придумал другого объяснения, что я делаю на этой дороге в такое время и в такой одежде. Меня отпустили, записав фамилию и номер паспорта. А еще сказали, где находится ближайший гараж. Я не мог вернуться со всеми этими пакетами по той же дороге - требовалось хоть какое-то объяснение - и поэтому сделал крюк по полям. Если они меня запомнили и им придет в голову проверить владельца гаража, то совсем скоро поиски развернутся вовсю. И еще… - Он вытащил из кармана сложенную газету. - Вот.
Я скользнул взглядом по первой полосе. Утренний выпуск одной из миланских ежедневных газет. Что имел в виду Залесхофф, видно было сразу. В центре страницы помещались две фотографии в рамках, каждая размером около трех дюймов. Обе мои.
Над ними чернело объявление: "Внимание, 10 000". Внизу, тоже жирным шрифтом, был набран слегка измененный текст, который передавали по радио накануне вечером. Я внимательно изучил фотографии. Одну копию, очевидно, сделали со снимка, который я предоставил для вида на жительство. Репродукция, несмотря на плохую бумагу, получилась почти такой же четкой, как оригинал. Вторую явно взяли из "потерянного" паспорта - на ней виднелись черные полосы от печати британского министерства иностранных дел.
Залесхофф похлопал меня по плечу.
- Надеюсь, теперь вы понимаете, почему вчера я не хотел, чтобы билетный контролер видел ваше лицо? В других газетах те же фотографии.
- Понимаю… - Я снова почувствовал, как холодные пальцы страха сжимают мое сердце. - И что же нам делать, черт возьми? Если дороги патрулируют и у всех есть эти фотографии…
Он не дал мне договорить:
- Думаете, разумнее сдаться? Ради Бога, давайте не будем впустую тратить силы на повторение этих разговоров. - Залесхофф достал карту. - Нас еще не загнали в угол. На дорогах кордоны, но они не в состоянии патрулировать поля. На моей карте деревни Реминини нет - слишком маленькая; если я не ошибаюсь, мы где-то здесь, - он ткнул пальцем в лист, - то есть всего в тридцати километрах от железной дороги из Бергамо в Брешию. Взгляните: в этом районе все главные железнодорожные ветки идут почти точно на север. Другими словами, если мы пойдем по пересеченной местности в северном направлении, то уже сегодня доберемся до железной дороги, не рискуя столкнуться с патрулем.
- Но при свете дня…
- Я же вам сказал. Опасаться следует только дорог, а мы будем пересекать только второстепенные. Что касается остального, нужно лишь смотреть в оба.
Последняя фраза вызвала у меня раздражение.
- Черт возьми, Залесхофф, как я могу смотреть в оба, если у меня глаза закрываются! Я совсем без сил. И вы тоже, судя по вашему виду. Ничего не выйдет. И не выпячивайте челюсть - не поможет. Если даже мы доберемся до железной дороги, что тогда?
- Впрыгнем в товарный поезд, который довезет нас до Удине.
- А если товарных поездов не будет?
- Будут. Это крупная транспортная магистраль из Турина. Возможно, придется прятаться до наступления темноты - вот и все. А насчет усталости… Если немного пробежаться, то она пройдет.
- Пробежаться! - Я с трудом верил своим ушам.
- Именно. Давайте сменим туфли на ботинки, и вперед. Здесь небезопасно.
Сил спорить у меня уже не осталось. Я снял туфли, натянул грубые шерстяные носки поверх тех, что были на мне, затем надел ботинки. Они оказались очень жесткими и напоминали обувь водолаза. Мою шляпу вместе с туфлями и бутылкой из-под молока присыпали кучей листьев.
Мы пошли сквозь деревья к полю, которое находилось с противоположной по отношению к дороге стороны рощи, затем Залесхофф достал из кармана маленький игрушечный компас, купленный в деревне. Повозившись с иглой компаса - выяснилось, что она задевает стекло и показывает север там, где ей вздумается, - мы определили в качестве ориентира группу деревьев на склоне холма примерно в километре от нас и тронулись в путь.
Примерно минуту или две мы шли. Потом Залесхофф вдруг перешел на бег.
- Я приведу вас к финишу! - крикнул он мне.
Даже в лучшие времена я питал отвращение к людям, которые хотели привести меня к финишу. Я высказал свое возмущение, однако Залесхофф, похоже, меня не слышал. Разозлившись, я потрусил за ним. Через некоторое время мы притормозили и, тяжело дыша, перешли на шаг.
- Ну, лучше?
Пришлось признать его правоту. Утренний ветер разогнал остатки облаков. Вдали висела легкая дымка, предвестник жары. Где-то поблизости тарахтел трактор, но на полях мы видели только коров. Какое-то время мы шли быстрым шагом, потом стало припекать солнце, и я почувствовал, что усталость возвращается.
- Как насчет отдыха?
Залесхофф покачал головой:
- Лучше не останавливаться. Хотите коньяку?
- Нет, спасибо.
В полях, почти без деревьев и без тени, нас начали донимать полчища мух, разбуженных жарой. К полудню меня мучили сильнейшая жажда и головная боль. По словам Залесхоффа, мы подходили к второстепенной дороге, тянувшейся с востока на запад, однако никаких признаков ее не наблюдалось. Новые ботинки были невообразимо тяжелыми. Колени у меня дрожали. Не помог и двадцатиминутный отдых, когда нам пришлось спрятаться в пересохшей канаве от сельскохозяйственного рабочего, который присел на обочине пообедать. Когда мы наконец смогли продолжить путь, я почувствовал, что у меня отекли ноги. Теперь мы шли медленнее. Спотыкаясь, я плелся позади Залесхоффа.
- Если в ближайшее время я не выпью воды, то упаду в обморок. А проклятые мухи…
- У меня примерно такое же чувство. - Он кивнул. - Но останавливаться нельзя. Сможете пройти еще немного?
- Надеюсь.
Сухая щебенчатая дорога показалась нам оазисом в пустыне. Залесхофф радостно вскрикнул:
- Я знал, что мы уже близко!.. Теперь идите в кусты и ложитесь, а я посмотрю, где раздобыть воды. Никуда не уходите.
Предупреждение было излишним. Двинуться с места меня могла заставить лишь крайняя необходимость.
Вспоминая дни, проведенные с Залесхоффом, я больше всего удивляюсь одному - моей непоколебимой убежденности в том, что Залесхофф выносливее меня. Именно он уговаривал сделать еще одно усилие, когда это казалось совершенно невозможным. Именно он, когда мы совсем выбивались из сил, проходил еще километр или два, чтобы найти для нас обоих еду и воду. Да, конечно, Залесхофф не подвергался такой опасности, как я, - и что? Я почему-то считал само собой разумеющимся, что Залесхофф находится в лучшей форме. Я только теперь понимаю, что его превосходство было не физическим, а моральным. Со смешанным чувством вины и восхищения я вспоминаю его серое от усталости лицо, его привычку проводить тыльной стороной ладони по глазам, а также один небольшой инцидент, который случился позже. Залесхофф неожиданно привалился к дереву. Сдерживая раздражение, я спросил, что с ним. Глаза у него были закрыты. Помню, его лицо внезапно напряглось, он вдруг рассердился и заявил раздраженно, что ему в ботинок попал камешек. И все. Залесхофф сделал вид, что вытряхивает камешек из ботинка, и мы двинулись дальше. Разве можно его не любить!
Толчок вывел меня из полузабытья. Открыв глаза, я увидел, как по грязным небритым щекам Залесхоффа струйками стекает пот.
- Еда и напитки.
Он купил немного хлеба и колбасы, а также бутылку разбавленной вином воды у женщины в домике примерно в четверти мили отсюда. Ее муж работал в поле. Залесхофф больше никого не видел, если не считать водителя грузовика, проезжавшего по дороге.
- Лично я предпочел бы простую воду, - прибавил он, - но женщина сказала, что безопаснее добавить в нее немного вина. Я не стал спорить. Не хватало еще, чтобы у нас разболелись животы.
Я слишком устал и не мог много есть. Закончив, мы рассовали по карманам остатки еды, выкурили по сигарете и снова двинулись в путь.
После полудня стало хуже, чем утром. Это был первый по-настоящему жаркий день за все время моего пребывания в Италии. Мы шли, перебросив пальто и пиджаки через плечо. Мухи донимали нас так, что терпеть уже не было никаких сил. Дважды пришлось делать крюк по заросшей кустарником местности, чтобы нас не заметили крестьяне. Мы пересекли еще одну проселочную дорогу. Часа в четыре Залесхофф остановился.
- Если мы и дальше будем так идти, - тяжело дыша, сказал он, - то убьем себя. Железная дорога уже недалеко. Давайте глотнем воды и подождем, пока солнце немного остынет.
Около часа мы отдыхали под деревом, болтая о всяких пустяках, чтобы отогнать сон. Когда мы встали, солнце уже начало опускаться к верхушкам деревьев на западном горизонте. Мухи, похоже, немного успокоились. Залесхофф предложил петь, чтобы поддерживать неизменный темп. Поначалу его идея показалась мне жалкой имитацией воодушевления, но вскоре я, к своему удивлению, обнаружил, что нечленораздельное мычание, которое нам удалось из себя выдавить, здорово подбадривает. Мои ноги двигались словно автоматически, я чувствовал лишь боль в бедренных мышцах и горящие подошвы. Начался долгий пологий спуск.
Приблизительно в половине седьмого отчетливо донесся свисток поезда.
- Слышите, Марлоу?! - воскликнул Залесхофф. - Слышите?
- Похоже, это очень далеко.
- У электричек слабый гудок. Еще пару километров, и мы у цели.
Двадцать минут спустя мы пересекли третью дорогу. Она была чуть шире других, и, прежде чем выйти из укрытия и перебраться на другую сторону, нам пришлось ждать, пока проедут легковой автомобиль и фургон.
Идти стало сложнее. До сих пор наш путь пролегал по открытой местности, частично занятой полями, где лишь иногда встречались невысокие изгороди или каменные заборы, обозначавшие границы участков. Ближе к железной дороге участки стали меньше, причем некоторые были огорожены проволокой. Показалась довольно большая фабрика с двумя высокими трубами. Затем, когда мы, задыхаясь, взобрались на пологий холм, Залесхофф указал на тонкую, похожую на серое облако полоску у самого горизонта и сообщил, что это холмы под Бергамо. Прошло совсем немного времени, и мы увидели железную дорогу.
Она выныривала из лощины примерно в четверти мили впереди и ниже нас. Ее вид почему-то привел меня в уныние. Мы дошли до цели, но худшее было еще впереди. Изгибающиеся рельсы выглядели очень неприветливо.
- Ну и что теперь? - тоскливо спросил я.
- Теперь подождем до темноты.
Мы нашли выемку, скрытую высокой травой и грудами бурых камней, и разделались с остатками еды. В глазах резало, словно в них насыпали песок, и они то и дело норовили закрыться, но спать, как ни удивительно, совсем не хотелось.
- Лучше надеть пальто и шарфы, - посоветовал Залесхофф. - Скоро похолодает.
Мы лежали молча, наблюдая, как солнце увеличивается в размерах и краснеет, опускаясь в перистые иссиня-черные облака. Стало темнеть. Дождавшись почти полной темноты, мы покинули укрытие, вплотную подошли к железной дороге и двинулись вдоль путей в сторону, противоположную лощине. Когда показались огни, было уже совсем темно.
Как на всех остальных станциях в итальянской провинции, тут не было платформ - только белые оштукатуренные здания, аккуратные деревянные заборы и подстриженная живая изгородь. Чуть дальше переезд и сигнальная будка. Прожектор на стандартном бетонном столбе выхватывал светлый круг перед зданием вокзала. Там стояли, мирно беседуя, двое мужчин: железнодорожник и чернорубашечник с ружьем за спиной.
- Что здесь делает тип с ружьем? - шепотом задал я глупый вопрос.
- А вы сами как думаете? - ответил Залесхофф. - Придется возвращаться и переходить через пути чуть ниже.
Мы пошли назад у проволочного забора вдоль железной дороги, потом пролезли под ним и перебежали через рельсы. На другой стороне мы не стали перебираться через забор, а медленно пошли к станции.
Рельсы возвышались над землей не больше чем на два фута, и нам приходилось буквально ползти на четвереньках, чтобы остаться незамеченными. Ограда свернула влево, и я увидел впереди себя массивные силуэты железнодорожных платформ с накрытым брезентом грузом. Через несколько секунд мы смогли выпрямиться - от здания вокзала нас отделял состав.
На боковых путях стояли около двадцати платформ, и все, похоже, с грузом. Мы пошли вдоль состава, пока не добрались до буферов последней платформы. Тут Залесхофф остановился.
- По-моему, то, что надо, - прошептал он. - Все груженые и готовые к отправке. Вероятно, их поставили тут вчера вечером. Дайте мне ваши спички.
Я молча протянул ему коробок. Он зажег спичку и, прикрывая пламя ладонями, поднес к краю платформы, рядом с которой мы стояли. Я увидел металлический каркас и табличку. Пока спичка не погасла, мне удалось прочесть: "ТУРИН - ВЕНЕЦИЯ, УПР. СНАБ. ВМС".
- Управление снабжения флота, Венеция, - прошептал Залесхофф. - В Удине мы так не попадем - состав еще раз поставят на запасные пути, - но продвинемся в нужном направлении.
Он протянул руку к одной из веревок, закреплявших брезент, и развязал ее. Потом схватился за железную скобу, вскарабкался на платформу, упираясь ногами в углубления, и откинул отвязанный край брезента. Я последовал за ним и через секунду скользнул под брезент. Мои ботинки уперлись во что-то твердое и скользкое.
- Что это, черт возьми?
В темноте послышался смешок.
- Ячеистый контейнер. Станьте на колени и пощупайте. Об этом вы должны кое-что знать.
Я опустился на колени и понял, почему Залесхофф смеялся. Железнодорожная платформа была нагружена крупнокалиберными снарядами для морской артиллерии, установленными вертикально в деревянные ячейки. Я ощупал их холодную гладкую поверхность и рым-болты, ввинченные для транспортировки в то место, куда однажды будет установлен взрыватель. Все пропахло смазкой и машинным маслом.
Протискиваясь между рядами деревянных ячеек, я услышал, как Залесхофф опускает на место брезент.
- Теперь можете поспать, - сказал он.
Я закрыл глаза.
* * *
Через несколько минут - как мне показалось - я сквозь сон почувствовал, что платформа резко дернулась. На самом деле прошло несколько часов. Под стук колес я опять погрузился в сон.
Следующее, что я помню, - слепящий луч света, пальцы, стискивающие и трясущие мое плечо, и голос, кричащий на меня по-итальянски.
15
Серп и молот
Обычно я сплю крепко и просыпаюсь с трудом; для меня это долгий и медленный процесс возвращения сознания, путешествие по стране причудливого хаоса и странных образов. Но в то утро я проснулся быстро, зажмурившись от слепящего луча фонарика в руках бригадира, и сразу же вспомнил, где я и почему. Сон внезапно сменился реальностью.
За плечо меня тряс Залесхофф. Потом я почувствовал удар по ногам. Но глаз не открыл. Послышался торопливый сердитый голос:
- Оставьте его в покое. Сейчас слезем.
Я открыл глаза. Было еще темно, и на темно-синем небе мерцала единственная звезда. Над бортом железнодорожной платформы виднелись голова и плечи человека в мундире.
- Пошевеливайтесь! - рявкнул он.
Я с трудом встал. Залесхофф уже перекинул ногу через борт.
- Где мы? - шепотом спросил я.
- В Брешии. Говорите по-итальянски, - тихо ответил он.
Я спрыгнул вниз вслед за ним и в полутьме разглядел четырех человек. Трое в рабочих комбинезонах; четвертый, в мундире и с фонариком в руке, по-видимому, был бригадиром. Не успели наши ноги коснуться земли, как все четверо шагнули к нам и схватили под руки.
Бригадир направил на нас фонарик.
- В весовую, - коротко приказал он. - Пусть посидят, пока я свяжусь с начальником склада и полицией. Держите их крепче. Давай, пошевеливайся!
Он дернул меня за руку, и мы пошли вдоль лабиринта рельсов и шпал к массивному темному зданию.
Площадку по ту сторону здания освещали невидимые прожектора. Я слышал пыхтенье маневрового локомотива, толкавшего цепочку вагонов, и затихающий лязг буферов. Вдали виднелся отраженный свет уличного освещения. Было холодно. Один из тех, кто держал Залесхоффа, что-то произнес, второй засмеялся в ответ. Дальше мы шли молча.
Темное здание оказалось локомотивным депо. Ярдах в пятидесяти от него бригада рабочих при свете прожекторов грузила мостовым краном автомобильные шасси на длинные двухосные платформы. Рельсы огибали сигнальную будку. Мы перебрались через еще одну ветку и подошли к маленькому строению; через широкое окно в стене я увидел голую электрическую лампочку, висевшую над неким подобием конторки. Бригадир толкнул дверь, и нас провели внутрь.
Помещение было крохотным. На высоком табурете перед конторкой, которая оказалась регистрирующей частью платформенных весов, установленных на соседних путях, сидел молодой человек; когда мы вошли, он соскользнул с табурета и удивленно уставился на нас.
Теперь я разглядел бригадира - темноволосого мужчину с серым лицом и маленькими остроконечными усиками. Он выглядел умным и злым.
- Ты закончил проверять груз цемента? - недовольно спросил бригадир.
- Да, синьор.
- Тогда ступай на свое место. Тут тебе делать нечего.
- Да, синьор. - Бросив на начальника испуганный взгляд, юноша вышел.
- Так! - Бригадир разжал пальцы, стискивавшие мою руку, и жестом велел остальным, чтобы отпустили Залесхоффа. Затем указал на противоположную стену комнаты: - Становитесь туда, оба.
Мы подчинились. Плотно сжав губы, бригадир хмуро нас разглядывал.