Я откинул одеяло, простыню и сел на кровати. Так к утру и помешанным станешь. Я подошел к умывальнику и плеснул в лицо холодной воды. Должно быть, говорил я себе, мне все это снится. Но ведь я точно знал, что бодрствую.
Я отдернул шторы и посмотрел на купающиеся в лунном свете ели. Надо спокойно оценить все факты - спокойно и хладнокровно. Что в точности сказал Бегин?
Должно быть, я простоял у окна очень долго. Во всяком случае, когда я снова улегся в кровать, уже светало. Я изрядно продрог, но в голове было ясно. Теперь у меня имелся план, и моему изможденному мозгу он представлялся безупречным.
Когда в очередной раз я закрыл глаза, в голове у меня мелькнула какая-то мысль. Накануне английский майор сказал нечто такое, что показалось мне необычным, какую-то мелочь. Но мне уже было все равно. Я заснул.
6
Захлопнувшаяся дверь
Я проснулся с головной болью.
Шторы я задернуть забыл, а проникавшее в комнату через открытые окна солнце, несмотря на ранний час, успело прогреть помещение. Днем, наверное, будет настоящая жара. А сделать мне предстоит немало. При первом же подвернувшемся случае надо позвонить Бегину. Затем - начать приводить в действие план. Я с удовольствием отметил, что утром он показался мне таким же убедительным, как в полутьме предутренних часов. Я почувствовал себя лучше.
На террасу я вышел рано и, запивая круассан чашкой кофе, поздравил себя. Вот он я, преподаватель иностранных языков, человек нервный, боящийся насилия. И что же? За какие-то несколько часов мне удалось выработать тонкий, умный план поимки опасного шпиона. А ведь забивал себе голову всякими страхами, мол, к утру в понедельник в Париж не поспею! Какие только шутки не играют с человеком расшалившиеся нервы! После второй чашки кофе даже головная боль начала проходить.
Выходя, я остановился около сидевших за своим столиком Фогелей и пожелал им доброго утра. Выглядели они, как я заметил, необычно серьезно. Улыбки, которыми они встретили мое приветствие, были механическими и вялыми. Кажется, мое удивление не ускользнуло от герра Фогеля.
- Не слишком веселое у нас утро, - заметил он.
- Очень жаль.
- Из Швейцарии дурные новости. - Он положил ладонь на белевший рядом с ним конверт. - Добрый друг умер. Так что извините, пожалуйста, если мы показались вам немного расстроенными.
- Что ж тут извиняться? Примите мое соболезнование.
Им явно не терпелось избавиться от моего присутствия, и я проследовал к выходу. А потом их вытеснило из моих мыслей кое-что другое. За мной следили.
Почта была расположена в глубине деревни, в помещении продовольственной лавки. Спускаясь по склону холма, я заметил, что в нескольких шагах позади фланирующей походкой идет какой-то мужчина. Я остановился у ближайшего кафе и обернулся. Он тоже застыл на месте. Это был арестовавший меня накануне детектив. Он приветливо кивнул мне.
Я уселся за столик, он устроился невдалеке. Я поманил его. Он поднялся с места и подошел ко мне. Вел он себя в высшей степени доброжелательно.
- Доброе утро, - ледяным голосом сказал я. - Насколько я понимаю, вам велено меня сопровождать?
- К сожалению, да, - кивнул он. - Весьма утомительное, знаете ли, занятие. - Он осмотрел свое воскресное одеяние. - Жарко в этом костюме.
- В таком случае зачем же вы его надели?
Его удлиненное хитроватое лицо крестьянина неожиданно приобрело торжественное выражение.
- Я ношу траур по матери. Она умерла всего четыре месяца назад. Камни в почках.
Подошел официант:
- Выпьете что-нибудь?
Он на мгновение задумался, потом заказал лимонад.
- Слушайте, - заговорил я, - мне надо дойти до почты, это в конце улицы, и позвонить месье Бегину. Я отлучусь всего на пять минут. А вы сидите здесь и пейте свой лимонад. Я скоро вернусь.
- Я должен быть все время с вами, - покачал головой он.
- Понимаю, но мне не нравится, когда за мной следят. Это очень неудобно. Да и все в деревне поймут, что это вы за мной следите. Мне это не по душе, - повторил я.
- Мне приказано следовать за вами, - упрямо повторил он. - И меня не подкупишь.
- А я и не собираюсь вас подкупать. Просто предлагаю сделать так, как будет лучше нам обоим.
Он снова покачал головой.
- Я выполняю свой долг.
- Очень хорошо. - Я вышел из кафе и двинулся дальше по улице. Было слышно, как официант пререкается с полицейским насчет того, кто должен платить за лимонад.
Телефон на почте был общественным во всех смыслах этого слова. С одной стороны рядом с ним свисала с потолка связка чесночных сосисок, с другой - теснилась кипа пустых мешков из-под мяса. Будки не было. Прикрыв ладонью мембрану и пробормотав в трубку: "Полицейский участок", - я испытал ощущение, будто рядом со мной остановился послушать весь Сен-Гатьен.
- Poste Administratif, - откликнулся наконец чей-то грубый голос.
- Месье Бегин?
- Pas ici.
- Monsieur le Commissaire?
- De la part de qui?
- Monsieur Vadassy.
- Attendez.
Прошло какое-то время. Потом в трубке послышался голос комиссара:
- Алло! Водоши?
- Да.
- Есть новости?
- Да.
- Телефон: Тулон, восемьдесят три пятьдесят пять, спросите месье Бегина.
- Очень хорошо.
Прерогативы комиссара явно исчерпывались тем, чтобы проследить, что я никуда не уехал из Сен-Гатьена. Я попросил соединить меня с номером: Тулон, 83–55. Эта просьба произвела странный эффект. Голос девушки на линии утратил первоначальный протяжный южный акцент и зазвучал отрывисто, по-деловому. Через пять секунд меня соединили с названным номером. Еще две секунды, и я услышал квакающий голос Бегина. В нем звучало явное раздражение.
- Кто дал вам этот номер?
- Комиссар.
- Что-нибудь узнали о фотоаппаратах?
- Пока нет.
- Так чего же вы меня беспокоите?
- Я обнаружил кое-что другое.
- Ну?
- Немец, Эмиль Шимлер, представляется Полем Хайнбергером. Я подслушал его весьма подозрительный разговор с Кохе. Не сомневаюсь, что Шимлер - шпион, а Кохе его подручный. Кохе также захаживает в один дом в Тулоне. Он утверждает, что там у него свидания с какой-то женщиной, но, возможно, это не так.
Стоило мне произнести вслух эти слова, и я почувствовал, как моя уверенность испаряется, словно воздух. Уж больно глупо это прозвучало. В трубке послышался звук, походящий, клянусь, на подавленный смех. Но последующее показало, что я заблуждаюсь.
- Послушайте, Водоши, - злобно проквакал Бегин, - вам были даны определенные указания. Вас попросили выяснить, у кого из постояльцев пансионата имеется фотоаппарат. Вас не просили играть в детектива. У вас есть указания. Четкие недвусмысленные указания. Почему вы им не следуете? Хотите вернуться в камеру? Хватит, не желаю больше слушать эту чушь. Возвращайтесь в "Резерв", поговорите с постояльцами, и как только у вас будет что сообщить, свяжитесь со мной. И ни во что другое не вмешивайтесь, занимайтесь своим делом. Ясно? - Он швырнул трубку.
Мужчина за стойкой с любопытством посмотрел на меня. Должно быть, разговаривая с Бегином, я не сдержался и поднял голос. Я бросил на него уничтожающий взгляд и вышел на улицу.
Там стоял мой детектив, побагровевший от жары и раздражения. Пока я сердито вышагивал по улице, он семенил рядом и шипел мне в ухо, что я задолжал ему восемьдесят пять сантимов плюс pourboire, всего франк двадцать пять. Это я заказал лимонад, повторял он, стало быть, мне и платить. Сам бы он ни за что не стал заказывать лимонад, это было мое предложение. Начальство ему денег на такие расходы не выделяет. Я должен вернуть ему франк двадцать пять. Восемьдесят пять сантимов за лимонад и вдобавок восемь су чаевых. Он бедный человек. Он выполняет свой долг. А взяток не берет.
Я почти не слушал его. Итак, мне нужно было выяснить, у кого из постояльцев имеется фотоаппарат. Но это же чистое безумие! Расспросы насторожат шпиона, и он ускользнет. Бегин - болван, я в руках у болвана. Все мое существование зависело от него. Занимайтесь своим делом! Но если поимка шпиона не мое дело, то что же тогда мое? Если он ускользнет, все пропало, мне конец. Кому не приходилось слышать, что в разведывательных управлениях засели сплошь глупцы? Вот еще одно доказательство. Если положиться на Бегина и разведывательное управление в Тулоне, мои шансы на возвращение в Париж, мягко говоря, невелики. Нет уж, большое спасибо, буду думать своей головой. Так надежнее. Шимлера и Кохе следовало разоблачить. И разоблачить их должен я. Необходимо выполнить первоначально задуманный план. Хорошо будет выглядеть Бегин, когда я представлю ему доказательства, в которых он так нуждается. Что до фотоаппаратов, то прямыми расспросами я заниматься не планировал. Буду собирать информацию, в этом ничего дурного нет. Только аккуратно.
- Восемьдесят пять сантимов плюс восемь су чаевых…
Мы дошли до ворот, ведущих в "Резерв". Я дал детективу двухфранковую монету и вошел внутрь. На повороте я оглянулся. Он стоял, опершись о столб, шляпа у него сидела на затылке, и он посылал монете воздушный поцелуй.
У входа я столкнулся со Скелтонами. На них были купальные костюмы, в руках - простыни, газеты, солнечные очки и бутылки с жидкостью от ожогов.
- Доброе утро, - сказал он.
Девушка приветственно улыбнулась.
Я поклонился в ответ.
- На пляж идете?
- Сейчас переоденусь и присоединюсь к вам.
- Только английский свой не забудьте, - бросил он мне вслед, и я услышал, как сестра велела ему "заткнуться и оставить в покое этого славного господина".
Через несколько минут я снова спустился вниз и двинулся через сад к ступенькам, ведущим к пляжу. И здесь мне впервые повезло.
Я почти достиг первой террасы, когда откуда-то спереди до меня донеслись возбужденные голоса. В следующий момент появился месье Дюкло, он поспешно направлялся к пансионату. А буквально через секунду-другую по ступенькам взлетел и помчался следом за ним Уоррен Скелтон. Пробегая мимо меня, он бросил какое-то слово, как мне показалось: "фотоаппарат".
Я поспешил вниз и там понял причину этих гонок.
В бухту под полными парусами входила большая белая яхта. По ее безупречно выдраенной палубе носились люди в белых джинсах и хлопчатобумажных панамах. На моих глазах яхта поворачивала по ветру. Паруса ее трепетали, грот съеживался по мере спуска гафеля; за ним последовали топсель, кливер и стаксель, и пенящаяся у носа вода постепенно успокоилась, покрывшись мягкой, неторопливой зыбью. Загремела якорная цепь.
На террасе собрались восхищенные зрители: Кохе в пляжных туфлях, Мэри Скелтон, Фогели, двое англичан, французская пара, Шимлер и пухлая, приземистая женщина в рабочем халате, в которой я признал мадам Кохе. У иных были в руках фотоаппараты. Я поспешил присоединиться.
Кохе, прищуриваясь, наводил на яхту объектив кинокамеры. Герр Фогель лихорадочно вставлял в аппарат новую пленку. Миссис Клэндон-Хартли разглядывала яхту через окуляры полевого бинокля, болтавшегося на шее у ее мужа. Мадемуазель Мартен, прилаживала маленький нераздвижной фотоаппарат, следуя возбужденным указаниям своего возлюбленного. Шимлер стоял немного в стороне, наблюдая за Кохе. Выглядел он больным и усталым.
- Красавица, а?
Это была Мэри Скелтон.
- Да. А я уж подумал, что ваш брат гонится за этим стариканом французом. Не знал, почему поднялся весь этот переполох.
- Он побежал за аппаратом.
В этот момент как раз появился брат. В руках у него был дорогой "Кодак".
- Вот и мы, ребята, - объявил он, - становитесь, сделаем ваш портрет, который не стыдно будет показать близким. - Он навел объектив на яхту и щелкнул два раза.
Следом за ним, сжимая в руках гигантских размеров рефлекс-камеру, трусил месье Дюкло. Тяжело дыша, он снял с нее чехол и с трудом вскарабкался на парапет.
- Как думаете, когда он снимает, борода у него в видоискателе или снаружи? - прошептал Скелтон.
Послышался громкий лязг - это месье Дюкло взвел затвор аппарата, - затем минутное молчание, за которым последовал мягкий щелчок. Он с удовлетворенным видом слез с парапета.
- Пари готов держать, что он забыл вставить пластину.
- Ты проиграл, - сказала девушка. - Он как раз вынимает ее.
В этот момент месье Дюкло поднял голову и увидел, что мы смотрим в его сторону. На его лице заиграла лукавая улыбка. Он заменил пластину и навел на нас троих фотоаппарат. Я заметил, что Скелтон сделал шаг вперед, чтобы загородить сестру. В следующий момент она уже сбегала по ступеням к пляжу. Месье Дюкло был явно разочарован.
- Скажите, пусть не портит хорошую пластину, - шепнул мне Скелтон.
- Да в чем дело-то?
- Скажите.
Но месье Дюкло уже потерял интерес к групповому портрету, а когда я повернулся, Скелтон побежал вслед за сестрой.
Майор и миссис Клэндон-Хартли стояли наверху, перегибаясь через парапет.
- Славная посудина, Водоши. Судя по виду, сделана в Англии. В семнадцатом году я провел отпуск на яхте, в норфолкских водах. Отличный спорт. Только такая вот штуковина стоит немалых денег. Вы в Норфолке бывали?
- Не приходилось.
- Да, отменный спорт. Между прочим, я еще не представил вас своей благоверной. Дорогая, это мистер Водоши.
Миссис Клэндон-Хартли посмотрела на меня бесстрастно, безразлично, но, как мне показалось, оценивающе. Неожиданно возникло желание, чтобы на мне было одето побольше, чем сейчас. Она слегка усмехнулась и кивнула. Я поклонился. У меня возникло неприятное ощущение, будто любая форма вербального приветствия может быть воспринята как фамильярность.
- Может, сыграем попозже партию в русский бильярд? - бодро предложил ее муж.
- С наслаждением.
- Хорошо. Тогда увидимся.
Миссис Клэндон-Хартли сдержанно кивнула. Это был сигнал к тому, что я могу удалиться.
Скелтоны загорали в дальнем конце пляжа. Они подвинулись, и я сел рядом.
- Извините, что мы так поспешно скрылись, - сказал молодой человек, - но у Мэри с самых детских лет идиосинкразия на фотографии. Правда, Мэри?
- Да. Мою няню бросил один газетный фотограф. Она так и не оправилась от этого удара. "Никогда не верь человеку с фотокамерой, - бывало, говорила она, - даже если это инвалид с большой седой бородой". Терпеть не могу, когда меня фотографируют. Скажите, мистер Водоши, а вам попадались раньше такие швейцарцы, как эта пара?
Я проследил за ее взглядом. Герр Фогель устанавливал свой фотоаппарат на большой железный штатив. Перед объективом, краснея и хихикая, стояла фрау Фогель. Ее муж тем временем поставил камеру на автомат, обогнул штатив и принял театральную позу, обняв за плечи жену. Камера издала негромкое жужжание, затвор щелкнул, и Фогели разразились оглушительным смехом. Покойный друг был явно забыт.
За их ужимками с нескрываемым любопытством наблюдали французская пара и Кохе. Последний посмотрел в нашу сторону, убеждаясь, что и мы наблюдаем за этой сценой. Потом подошел к нам.
- Слушайте, Кохе, - сказал Скелтон, - вы что, наняли эту парочку, чтобы развлекать публику?
- Подумываю, не предложить ли им остаться здесь для регулярных выступлений, - усмехнулся тот.
- А что, это мысль. Два швейцарца. Не пожалеете. Классный юмор. Оглушительный успех в Нью-Йорке. Бесподобная пара.
Кохе даже несколько растерялся.
- Не обращайте на него внимания, - сказала девушка. - Это он так шутит. Кстати, мне только кажется, или между теми двумя, с кем вы только что разговаривали, что-то есть?
Управляющий улыбнулся и уже собирался что-то ответить, когда сверху донесся пронзительный возглас:
- Аль-берт!
Я выглянул из-под тента. Через парапет, сложив руки чашечкой, перегибалась мадам Кохе.
- Аль-берт!
Кохе даже головы не поднял.
- Голос с минарета сзывает на молитву верующих, - пояснил он с легкой улыбкой и, кивнув мне, направился к ступеням.
- Знаете ли, - мечтательно проговорил Скелтон, - будь я на месте Кохе, непременно бы дал этой дамочке хорошего пинка под зад.
- Животное, - пробормотала его сестра и повернулась ко мне: - Как насчет того, чтобы немного поплавать, мистер Водоши?
Они с братом были превосходными пловцами. Пока я своим неторопливым брассом едва одолел пятьдесят метров, они уже огибали яхту, покачивающуюся на якоре посреди бухты. Я медленно поплыл назад к берегу.
Теперь в воду зашли и швейцарцы. По крайней мере герр Фогель. Фрау Фогель же возлежала на резиновом матрасе, сотрясаемая пароксизмами смеха, в то время как ее муж бултыхался рядом, поднимая тучи брызг, и тоже хохотал от души.
Я вернулся под тент и вытер волосы. Потом лег, закурил сигарету и принялся раздумывать.
Ситуация с фотоаппаратами несколько прояснилась. В уме я подвел итог своим наблюдениям:
Герр Фогель, фрау Фогель - "Фойгтлендер" в футляре.
Месье Дюкло - старомодный "рефлекс".
Мистер Скелтон, мисс Скелтон - "Кодак Ретина".
Месье Ру, мадемуазель Мартен - маленький нераздвижной фотоаппарат (Франция).
Месье Кохе, мадам Кохе - кинокамера (Пате).
Герр Шимлер - фотокамеры не имеет.
Майор Клэндон-Хартли, миссис Клэндон-Хартли - фотокамеры не имеют.
Три последних имени заставили меня задуматься.
Скорее всего англичане просто не из тех, кто любит фотографировать. А миссис Клэндон-Хартли, наверное, вообще не одобряет это занятие. Что касалось герра Шимлера, то я начинал подумывать, что на этого немца, пожалуй, не стоит тратить время. Бегину нужна информация? Что ж, она у меня будет. Кохе? Ладно, там видно будет. Я перевернулся на живот и выкатился из-под тента. Песок был горячим, солнце палило вовсю. Я прикрыл голову полотенцем, и когда Скелтоны, изрядно уставшие, стряхивая с себя капли воды, подошли ко мне, я уже уснул.
Молодой Скелтон ткнул меня в бок.
- Пора выпить чего-нибудь, - сказал он.
Суть хорошего плана, говорил я себе за обедом, заключается в его простоте. А мой план был очень прост.
Мой фотоаппарат у кого-то из этих двенадцати. У меня же был точно такой же, как у этого человека. Бегин говорил, что когда этот тип обнаружит утрату своих фотоснимков, он или она всячески постараются вернуть их себе. В настоящий момент все, что ему или ей известно, так это что пленка со снимками все еще в аппарате. Таким образом, если представится возможность совершить обратную замену, он или она непременно ею воспользуются.
Моя идея заключалась в следующем: оставить имеющийся у меня "Контакс" на каком-нибудь видном месте, притом тогда, когда он непременно бросится постояльцам в глаза, самому же укрыться в месте, где меня никто не заметит, но откуда мне будет видно все, и ждать развития событий. Если ничего не произойдет, стало быть, подмена еще не обнаружена. В таком случае все останется как прежде, никакого вреда не будет. Ну а если произойдет, тогда я точно узнаю, кто шпион.