Я долго обдумывал, где же поставить ловушку. И в конце концов остановился на том стуле в холле, где подмена произошла изначально. Это было естественное решение, к тому же это место хорошо просматривается. В читальне, выходящей в холл с противоположной стороны, висело настенное зеркало в позолоченной раме, слегка выдающееся вперед. Переставив под нужным углом одно из массивных кресел, я мог, сидя спиной к двери, наблюдать за происходящим в холле. А меня оттуда не увидеть, если только не наклониться до сиденья стула и не посмотреть в то же самое зеркало. При всей осторожности вряд ли это кому пришло бы в голову.
Я поспешно завершил обед, прошел в читальню и переставил кресло. Потом принес аппарат. Еще через минуту уже сидел затаив дыхание.
Постояльцы заканчивали обед.
Первыми к двери террасы потянулись Фогели. Потом наступил более или менее продолжительный перерыв. Поднялся с места, стряхивая крошки с бороды, месье Дюкло. За ним последовали Ру и мадемуазель Мартен, майор и миссис Клэндон-Хартли, американцы. Последним ушел Шимлер. Я выжидал. В случае замены сначала надо принести мой аппарат.
Прошло десять минут. Каминные часы пробили два раза. Я не отрываясь смотрел в зеркало, стараясь ни о чем не думать, а то еще стоит мне хоть на неуловимую долю секунды отвлечься, как что-нибудь случится. От напряжения у меня начали слезиться глаза. Пять минут третьего. Только я это отметил, как на террасе мелькнула тень, вроде как кто-то прошел снаружи мимо окна. Но солнце светило с противоположной стороны здания, так что точно нельзя было сказать. К тому же я искал нечто более вещественное, нежели тени. Два десять.
Ожидание становилось слишком нудным. Я слишком доверился теории. В моих рассуждениях было чересчур много "если". Слезы в глазах сменились сильной резью. Я позволил себе оглядеться.
Позади послышался легкий скрип. Я поспешно повернулся к зеркалу. Ничего.
И тут я внезапно вскочил с места и бросился к двери. Но опоздал. Не успел я схватиться за ручку, как дверь с грохотом захлопнулась. В замочной скважине повернулся ключ. Я подергал было за ручку, потом в панике завертел головой. В читальне было окно. Я рванулся к нему, нащупал крючок, распахнул настежь и, перемахнув через пару клумб, помчался к входу в пансионат.
В холле было тихо и пустынно. Стул, на котором я оставил свой фотоаппарат, был пуст.
Моя ловушка сработала. Но попался в нее я сам, лишившись единственного свидетельства своей невиновности.
7
Русский бильярд
В тот день я довольно долгое время провел в номере, пытаясь уговорить себя, что лучшее в сложившейся ситуации - оставить "Резерв", добраться до Марселя и отправиться в восточном направлении на каком-нибудь грузовом судне в роли стюарда или палубного рабочего.
У меня сложился четкий план. Возьму моторку Кохе и сойду в каком-нибудь пустынном месте к западу от Сен-Гатьена. Потом поставлю на замок руль, запущу двигатель, и пусть себе ползет потихоньку в открытое море, пока я сушей буду добираться до Обажа. А там сяду на поезд до Марселя.
Но тут начали закрадываться сомнения. Мне много приходилось читать о молодых людях, плывущих вдаль морями-океанами, нанимающихся на корабли палубными рабочими. Для этого вроде никакой квалификации не требовалось. Ни узлов вязать не нужно. Ни по мачтам карабкаться. Твое дело - подкрасить якорь, счистить ржавчину с металлических поверхностей на палубе и говорить "слушаю, сэр, да, сэр", когда к тебе обращается офицер. Это тяжелая жизнь, и общаться приходится с непростыми людьми. В сухарях попадаются долгоносики, а кроме сухарей, едят еще в основном похлебку. Споры решаются кулаками, и ходить нужно раздетым до пояса. Но у кого-нибудь в команде наверняка найдется гармошка, и после дневной вахты поют песни. В следующей жизни ты обязательно напишешь об этом книгу.
Но обернется ли в моем случае все именно так? Я был склонен в этом сомневаться. Может, мне просто не везет, но приключения мои никогда не проходили по "классической" схеме.
Весьма возможно, зачистка ржавчины потребует высокой квалификации. Сухопутного штафирку, решившего, что он может справиться с такой работой, просто на смех поднимут. Или не будет вакансий. А если будут, то только на прогулочном судне, идущем до Тулона. Или понадобится какое-нибудь странное разрешение, которое надо получать в полиции за три месяца до рейса. Или у меня найдут дефекты в зрении. Или на работу берут только людей с опытом. В действительности всегда сталкиваешься с различными преградами.
Я закурил сигарету и еще раз проанализировал свое положение.
Ясно было одно. Бегин не должен узнать, что у меня больше нет второго фотоаппарата. В противном случае мне не избежать повторного ареста. Комиссару не терпелось выдвинуть обвинение. И без вещественного доказательства в виде аппарата у меня не было ни малейшего шанса доказать следователям свою невиновность. Какого же дурака я свалял! Теперь мне более чем когда-либо необходимо было самому разгадать эту загадку. Придется рисковать. Я должен быть уверен, что обе камеры у Шимлера, я должен иметь твердые аргументы, чтобы убедить Бегина. Оставалось только одно - обыскать номер, где остановился немец.
Перспектива обыска пугала. Допустим, меня поймают на месте. Тогда к моим нынешним бедам добавится еще и обвинение в воровстве. И все же обыска не избежать. И он должен быть успешным. Когда лучше - прямо сейчас? Сердце у меня билось чуть чаще обычного. Я посмотрел на часы. Около трех. Для начала нужно было точно выяснить, где в данный момент находится Шимлер. Следовало сохранять выдержку и действовать со всевозможной тщательностью. Эти слова успокаивали. Выдержка и тщательность. Не терять головы. Туфли с мягкими подошвами? Совершенно необходимо. Пистолет? Абсурд! Нет у меня никакого пистолета, а если бы и был… Фонарь? Кретин! Сейчас же светло. И тут я вспомнил, что даже не знаю, в каком номере он остановился.
Я тут же почувствовал облегчение. Чуть не засмеялся. Посмотрел в зеркало и сделал гримасу, будто чрезвычайно раздражен чем-то. Да, так лучше. Именно это я и должен испытывать - досаду, раздражение подобным провалом своих планов. Но про себя-то я знал, что ничуть не раздражен, а, напротив, от души рад такому повороту событий. Я презирал себя. И не было нужды твердить, что, несмотря ни на какие чувства, будь то раздражение или облегчение, факт остается фактом: я не знал, в каком номере остановился Шимлер. Но толковый человек уже давно бы это выяснил. И если я так защищаю собственные интересы - испытываю облегчение при встрече с трудностями, - то да помогут мне небеса.
Вот в таком настроении я вернулся на террасу, надеясь, что там никого нет. Увы. В углу на шезлонге, покуривая трубку и читая какую-то книгу, сидел герр Шимлер. Знай я его номер, сейчас был как раз удобный случай заглянуть туда. Я уже повернулся, чтобы уйти, но так и не сдвинулся с места. В конце концов, ничего дурного не будет в том, чтобы затеять разговор с этим человеком, прощупать, с кем я имею дело. Одна из фундаментальных опор любой правильной стратегии - изучение противника.
Но думать о том, что хорошо бы изучить способ мышления герра Шимлера, оказалось легче, чем заняться этим в действительности. Я подвинул плетеный стул и сел в тени рядом с ним и откашлялся.
Он переместил трубку из одного угла рта в другой и перелистнул страницу книги, даже не удостоив меня взглядом.
Я слышал, что если упорно смотреть человеку в затылок, то в скором времени он обязательно обернется. Добрых десять минут я не сводил с герра Шимлера глаз, мысленно уговаривая его повернуться. Думаю, за это время я вполне усвоил антропометрию его затылка. Но никакого эффекта это не возымело. Мне удалось даже разглядеть название книги, которую он читал. Это было "Рождение трагедии из духа музыки" Ницше на немецком - одна из нескольких немецких книг, которые я заметил на полке в читальне. Я оставил попытки состязаться с Ницше и перевел взгляд на море.
Солнце палило нещадно. Горизонт был покрыт колеблющейся дымкой. Воздух над каменной балюстрадой дрожал от жары. В саду вовсю стрекотали цикады.
Я смотрел, как гигантская стрекоза, описав круг над цветущим кустарником, взлетела и исчезла в сосновых ветвях. В такой день не хотелось думать о шпионах. Я знал, что мне следует позвонить Бегину и продиктовать ему перечень имеющихся в наличии фотоаппаратов. Ничего, подождет. Может, попозже, когда жара спадет, я прогуляюсь до почты. Детектив в своем плотном темном костюме будет маяться за воротами, в тени сухих пальм, и мечтать о стакане лимонада. Я завидовал ему. В обмен на душевный покой я охотно бы носил в жару черное, потел, ждал, вел наблюдение и изнывал от желания выпить стакан лимонада. Хорошая жизнь! А мне приходится ходить украдкой, как преступнику. За мной следят.
Интересно, что думает обо мне Мэри Скелтон? Да ничего, наверное. А если что-то и думает, то наверняка - что я вежливый, в чем-то небезынтересный молодой человек со склонностью к языкам, что оказалось весьма кстати. Я вспомнил ее слова, сказанные, когда она думала, что я не слышу: "Славный господин". Вполне подходит к соседу по пансионату. Если такие девушки, как Мэри Скелтон, проявляют к тебе интерес, это, мягко говоря, не может не радовать. Своего брата она знает как облупленного. Это очевидно. Не менее очевидным было и то, что она думает, будто и он знает ее как облупленную. Об этом можно судить по тому, как он с ней обращается. Но она…
Герр Шимлер захлопнул книгу и постучал чубуком трубки по деревянной ручке шезлонга.
Сейчас или никогда. И я нырнул.
- Ницше, - заметил я, - не лучший спутник по такой жаре.
Он медленно повернулся и внимательно посмотрел на меня. Сейчас на его впалых щеках было побольше румянца, чем накануне вечером, а из голубых глаз исчезло несчастное выражение. В них отражалось другое, более определенное ощущение - подозрительность. Я заметил, как у него сжались губы.
Он принялся набивать трубку.
- Наверное, вы правы. Но я не искал спутника.
При любых иных обстоятельствах такой отлуп поверг бы меня в тяжелое молчание. Но сейчас я продолжал гнуть свое:
- Выходит, в наше время люди читают Ницше?
Дурацкий вопрос.
- А почему бы и нет?
- Право, не знаю, - пробубнил я. - Мне казалось, он вышел из моды.
Шимлер вынул изо рта трубку и искоса посмотрел на меня:
- Да вы хоть отдаете себе отчет в собственных словах?
Мне это надоело.
- Откровенно говоря, нет. Просто захотелось поговорить.
Какое-то время он смотрел на меня, затем его лицо осветилось улыбкой. Это была очень славная улыбка и заразительная. Я улыбнулся в ответ.
- Много лет назад, - сказал я, - один мой однокашник, бывало, часами втолковывал мне, какой великий человек Ницше. Я лично споткнулся на "Заратустре".
Он зажал трубку в зубах, потянулся и посмотрел на небо.
- Ваш друг заблуждается. Ницше мог стать великим человеком. - Он щелчком сбросил книгу с колен. - Это его самая ранняя работа, и в ней есть зерна величия. Можете себе представить, он считает Сократа декадентом. Мораль как симптом декаданса! Безупречное построение. Но как вы думаете, что он писал об этом же почти двадцать лет спустя?
Я промолчал.
- Что от этого рассуждения разит гегельянством. И он совершенно прав. Идентичность - это определение, применимое только к простым, непосредственным, мертвым предметам, а основа движения и жизни - противоречие. Лишь в том случае, если предмет заключает в себе противоречие, он движется, обладает импульсом и энергией развития. - Шимлер пожал плечами. - То, что молодой Ницше осознавал подобно Гегелю, в позднем возрасте он презирал. Поздний Ницше обезумел.
Мне было непросто следовать за ходом его мыслей.
- Я что-то не видел вас купающимся, - неловко проговорил я.
Он бросил на меня короткий сердитый взгляд:
- Вы что, нарочно хамите?
- Ничуть. Просто меняю тему разговора.
- В таком случае вы делаете это очень неуклюже. - Он отвернулся и добавил: - Я действительно не купаюсь, но, если угодно, мы могли бы сыграть партию в русский бильярд. Или это, по-вашему, bagatelle?
Это было сказано с вызовом. У Шимлера был вид человека, с трудом мирящегося с неизбежностью.
Мы вошли внутрь дома.
Стол для русского бильярда стоял в углу просторной комнаты. Мы начали игру в тишине. Он легко разгромил меня за какие-то десять минут. Сделав победный удар, Шимлер с насмешливой ухмылкой распрямился.
- Вряд ли вы получили большое удовольствие, - сказал он. - Вроде вы не слишком сильны в этой игре. Хотите попробовать что-нибудь другое?
Я улыбнулся. Его манера обращения отличалась резкостью, почти грубостью, но в то же время было в этом человеке нечто неотразимо симпатичное. И я почувствовал, что мне хочется дружеского общения. Я почти забыл, что он - Подозреваемый Номер Один. Вскоре мне напомнят об этом факте.
- Да, - сказал я, - давайте сыграем во что-нибудь другое.
Он расставил шары, намелил кий и нагнулся над столом, чтобы сделать первый удар. При свете, падающем из окна на его лицо, довольно широкие скулы словно бы заострились, подчеркивая тонкие щеки, выделялся большой лоб. Превосходной лепки череп, с этим бы согласился любой художник. Руки тоже были хороши - крупные, но тонко оформленные, твердые, четкие в движениях. Пальцы, слегка обхватывающие кий, непринужденно прижимали его к большому пальцу левой руки. Говоря, он не сводил глаз с красного шара.
- У вас, кажется, были какие-то нелады с полицией?
Сказано это было так, будто он спрашивал который час. За этим последовал триплет.
Я попытался ответить так же непринужденно:
- Превосходный удар! Так, недоразумение с паспортом.
Он обогнул стол, выцеливая следующий удар.
- Вы ведь югослав?
На сей раз в лузу упал один шар.
- Нет, венгр.
- А, ясно. Трианонский договор?
- Да.
Следующим ударом Шимлер промахнулся.
- Этого я и опасался. Все очки потерял. Остаток - ноль. Ваш черед. Расскажите мне про Югославию.
Я наклонился над столом. В эту игру можно сопротивляться.
- Я не был там почти десять лет. А вы ведь немец, верно?
Мне удалось уложить красного.
- Отличный удар! На глазах растете. - Но на вопрос он не ответил.
Я зашел с другой стороны:
- В наши дни не так-то часто встретишь немца, проводящего отпуск за границей.
Я снова забил красного.
- Прекрасно! У вас все получается. Так о чем это вы?
- Говорю, в наши дни нечасто встретишь немца, проводящего каникулы за границей.
- Да? А мне что до этого? Я живу в Базеле.
Это была откровенная ложь. Я так разволновался, что следующим ударом положил своего, даже не задев чужого.
- Не повезло вам! А мне же - напротив. Где тут у нас мелок?
Я молча передал ему мелок. Он тщательно обработал кий и снова принялся за игру. Счет быстро рос в его пользу.
- Сколько там у меня набежало? - проворчал он наконец. - Шестьдесят четыре, кажется?
- Да.
Шимлер снова нагнулся над столом.
- Вы хорошо знаете Германию, герр Водоши?
- Никогда там не бывал.
- А стоило бы как-нибудь съездить. Славные люди. - Красный шар подкатился вплотную к крупному. - Слабовато ударил. По-прежнему шестьдесят четыре. - Он выпрямился. - У вас очень хороший немецкий, месье Водоши. Словно вы много лет прожили в Германии.
- В Будапештском университете мы говорили в основном по-немецки. К тому же я преподаю языки.
- Ах вот как? Ваша очередь.
Я играл плохо, потому что никак не мог сосредоточиться. Выбил три шара за борт. Один раз вообще промахнулся. В голове у меня вертелись разные вопросы. Что этот человек хочет у меня выведать? Ведь не просто так он задает эти вопросы. Какой в них смысл? Неужели он подозревает, что я нарочно делал эти снимки? А к вопросам, на которые не было ответов, примешивалась мысль, что никакой Шимлер не шпион. Было в нем нечто такое, что делало абсурдным подобное предположение. Некое достоинство. И потом, разве шпионы цитируют Гегеля? Разве читают они Ницше? Ну, он бы на это ответил так: "А почему бы и нет?" И верно, какое это имеет значение? С таким же успехом можно спросить: "А из шпионов получаются хорошие мужья?" Почему бы и нет? Верно, почему?
- Ваша очередь, друг мой.
- Извините, задумался.
- Ах вот как, - слегка улыбнулся он. - Верно, игра не особенно занимает? Может, прервемся?
- Нет-нет. Просто вспомнил кое о чем, что должен был сделать, да не сделал.
- Надеюсь, ничего серьезного?
- Нет, что вы.
Как бы не так, очень серьезно. Я должен позвонить Бегину, полагаясь на его милосердие, объяснить, каким образом я лишился фотоаппарата, и попросить, чтобы номер Шимлера обыскали так же, как в свое время мой. Предлог - чужое имя. Если бы только мне удалось установить нечто подтверждающее его связь с фотоаппаратом, нечто способное убедить меня, что я не совершаю глупой ошибки. Может, все-таки стоит рискнуть? Скажем, я с невинным видом спрошу, есть ли у него фотоаппарат. В конце концов, что в этом дурного? Тот, кто захлопнул дверь в читальню и забрал второй аппарат ничуть не усомнится в том, что я причастен ко всей этой истории.
Я уложил дуплет.
- Нечаянно, - признался я.
- Похоже на то.
- У меня в жизни только одно хобби, - сказал я, огибая стол и готовясь сделать очередной удар. Я промахнулся, и он подошел к столу.
- Правда?
- Да. Фотография.
Он прищурился, прикидывая, куда бить.
- Что ж, интересное, наверное, занятие.
- А у вас аппарат есть? - Я задал роковой вопрос и пристально посмотрел на него.
Он медленно распрямился и посмотрел на меня.
- Герр Водоши, не будете ли вы любезны помолчать, когда я готовлюсь к удару? Мне предстоит особенно трудный. Я собираюсь послать от борта белого и тут же, снова от борта, красного.
- Извините.
- Это мне следует просить у вас прощения. Дурацкая игра по-настоящему занимает меня. Совершенно антиобщественное занятие. Как наркотик. Она отучает тебя думать. Как только начинаешь думать, хуже играешь. Есть ли у меня фотоаппарат? Нет у меня никакого аппарата! Не припомню, когда в последний раз держал в руках. Чтобы ответить на такой вопрос, думать не надо. И все же этого отвлечения достаточно, чтобы рассеять чары. Удар не получится.
Это было сказано торжественным тоном. Судьбы мира зависели от того, будет удар успешным или нет. И все же в его выразительных глазах угадывалась насмешка. И мне показалось, я угадал ее причину.
- Вижу, - заметил я, - никогда мне не научиться этой игре.
Но он уже снова склонился над столом. Наступила пауза, послышался негромкий стук, и два шара свалились каждый в свою лузу.
- Потрясающе! - раздался чей-то голос.
Я повернулся. Это был Кохе.
- Потрясающе, потрясающе, - пробурчал Шимлер, - только это не война. Герр Водоши проявил величайшее терпение. Игра явно не по нему.