Когда они очутились в своем окопе, Гасовский тихо рассмеялся. Вот и все. Вы что–то хотели сказать, мол юный друг?.. Лейтенант ласково пнул ногой трофеи и уставился на пленного. Два пулемета да еще пленный в придачу. Это вам не фунт изюму.
Пленный, которого Белкин бережно положил на землю, только теперь очухался и замычал.
- Ого… Братцы! - Лейтенант выпрямился. - А бы знаете, кого приволокли? Да это же господин офицер. Нехорошо, - Гасовский повернулся к Белкину и покачал головой. - Нехорошо, Яков. Господа не любят такого обхождения. С ними надо вежливо, осторожненько… И где ты воспитывался?..
- Так я же легонько…
- Ты, стало быть, больше не будешь? - Гасовский рассмеялся. - Слышали, братцы? Яков обещает. Простим его на этот раз, а?..
Пленный, казалось, силился что–то сказать.
- Хорошо, послушаем… - произнес Гасовский. - Яков, помоги своему крестнику.
Белкин наклонился над пленным и вытащил у него изо рта свою бескозырку.
- Вот чертяка… Кусается, - Белкин встряхнул кистью.
- Пусть, пусть кусается, - почти умильно произнес Гасовский. Он смотрел на пленного. - "Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из клетки…" Так, кажется, поется в детской песенке?
- Что с ним делать будем, лейтенант? - спросил Костя Арабаджи, который не разделял этого восторга. На пленного он смотрел с ненавистью.
- Пойду доложусь, - ответил Гасовский. - Как начальство скажет…
Но он не спешил. Провоевав на суше около месяца, Гасовский уже знал, что на войне спешить не следует. Пусть все идет своим порядком. Дело сделано. Они заслужили отдых. Разве не так?
Уже совсем рассвело, когда они доели кашу. Теперь можно было идти на НП, связаться со штабом полка. Самое время…
Гасовский поднялся, притушил носком ботинка окурок, одернул китель. Он был свеженький, как огурчик. Нечаева отозвал в сторону и велел разобрать один из трофейных пулеметов.
- Спрячь его подальше, - сказал Гасовский. - Иначе его у нас отберут. Скажут: зачем вам два? Слишком жирно.
- А зачем ему лежать без дела? - спросил Нечаев.
- Ты, я вижу, добренький… - певуче произнес Гасовский. - Я не собираюсь таскать каштаны из огня для других, понял? Вот так–то, мой юный друг. Полковник что сказал? "Добудете - ваши будут". Ты что, не слышал?
Нечаев промолчал. Приказы не обсуждают. Даже такие, которые тебе не по душе.
- Так–то будет лучше… - сказал Гасовский. - Этот пулеметик нам еще пригодится. Чует мое сердце.
С батальонного НП Гасовский вернулся через час. Фуражка как–то особенно лихо сидела на его голове.
- Ну, братцы, дела–делишки… - сказал он. - Я только что говорил с Кортиком. Во–первых, благодарит от лица службы. Во–вторых, приказал лично доставить пленного в штаб. Костя, Нечай… Пойдете со мной. Есть вопросы? Предложения? В таком случае, принято единогласно.
- Охота была… - пробормотал Костя Арабаджи. Ему совсем не улыбалось топать в штаб. Сейчас бы завалиться.
- Машину за нами уже выслали, - сказал Гасовский.
- Машину? - Костя встрепенулся, расправил плечи. - Тогда другое дело.
- Вот так–то, мой юный друг, - усмехнулся Гасовский. - За нами уже машины посылают. Яков, а как твой крестник?
- Лежит…
Румын сверкал глазами.
Когда Гасовский подошел к нему, пленный разразился отборной бранью. Но Гасовский прикрикнул на него порумынски, и тот, смирившись со своим положением, дал себя уложить на полуторку и повернуть лицом вниз.
До штаба полка было близко. Штаб помещался в чистой мазанке на краю села. Окна мазанки были занавешены солдатскими одеялами, на столе чадила керосиновая лампа. Видимо, там бодрствовали всю ночь и не заметили, что уже настало утро.
Из–за пестрой ситцевой занавески появился полковник и без интереса, скорее по необходимости, посмотрел на пленного. Что скажет этот губастый офицерик, который едва держится на ногах?
- Придется подождать переводчика.
- Разрешите мне… - Гасовский шагнул к столу.
- Вот как! Ну что ж, давай переводи… - согласился полковник. И уже отрывисто спросил: - Фамилия, звание…
Гасовский быстро перевел и, выслушав ответ пленного, отчеканил:
- Никулеску… Двадцать четыре года… Сублокотинент. Кавалер ордена "Румынская корона"…
Как только Гасовский произнес его имя и звание, пленный гордо вскинул небритый подбородок.
- Кавалер?.. - переспросил полковник и трахнул кулаком по столешнице. - Стоять смир–рна!..
Пленный вздрогнул и побледнел.
- Пусть рассказывает, - устало произнес полковник. - Все…
Лицо пленного потно залоснилось. Он заговорил быстро, торопливо. Гасовский едва поспевал переводить.
- Он говорит, что их полк участвует в боях с самого начала войны… Он говорит, что сюда они прибыли двадцать пятого. Перед выступлением на фронт полк был переукомплектован. Прибыло пополнение. Но он говорит, что восполнить потери, которые они понесли в районе Петерсталя, так и не удалось… Были уничтожены целые роты. Во втором батальоне осталось восемьдесят человек. Майор Маринеску застрелился. Он говорит, что у офицеров препаршивое настроение. Они потеряли надежду, что Одесса будет ими когда–нибудь взята…
- А он у тебя болтливый, - сказал полковник. - Переведи ему, что если он собирается лгать…
Гасовский перевел.
- Божится, что говорит правду. Готов присягнуть… Спрашивает, что ему будет…
- В живых останется, можешь его обрадовать. Для него война уже кончилась. Кстати, кто там у них командует армией?
- Корпусной генерал–адъютант Якобич, - Гасовский перевел ответ пленного.
- Ладно, можешь его увести, - полковник устало махнул рукой.
Несколько ночей они ползали по передовой, засекая огневые точки противника, присматриваясь и прислушиваясь к тому, что творится во вражеских окопах. Нечаев, правда, ничего не понимал, ни единого слова, но Гасовский, державший ухо востро, радовался. Он слушал внимательно, впитывая в себя чужие слова, обрывки фраз… О чем говорят солдаты? Известно о чем. О доме, об урожае, о детях… А потом тихо ругают промеж себя какого–то сержант–мажора и шепотом, поминутно озираясь, поносят командира роты… А Гасовскому только это и надо.
Он подползал к румынским окопам совсем близко, и когда кто–нибудь говорил ему: "Смотри, доиграешься…", беспечно пожимал высокими плечами. Нечего учить его уму–разуму. Что, рискованно? Но на войне иначе нельзя. Кашевара, который передовой и не нюхал, и то, говорят, убило во время бомбежки. Так что дело не в этом. "Была бы только ночка, да ночка потемней", как поется в песне.
В одну из таких темных ночей, когда они, вдоволь наслушавшись чужих разговоров, уже собирались отползти от вражеских окопов, Гасовскому попалась на глаза жухлая газета, в которую был завернут солдатский ботинок, Костя Арабаджи пнул его ногой, а Гасовский нагнулся и, вытряхнув из газеты ботинок, разгладил ее и спрятал, чтобы просмотреть на досуге. И надо же было случиться, чтобы именно в этой газете оказался датированный 19 августа декрет самого Антонеску об установлении румынской администрации на временно оккупированной территории между Днестром и Бугом.
Утром, развернув газету, Гасовский прочел:
"Мы, генерал Ион Антонеску, верховный главнокомандующий армией, постановляем…"
Декрет состоял из восьми параграфов, которые должны были, очевидно, навечно закрепить на захваченных землях новый порядок.
- Чиновники, назначенные на работу в Транснистрию, - медленно перевел Гасовский, - будут получать двойное жалованье в леях и жалованье в марках…
- Транснистрия? А что это за страна такая? - спросил Костя Арабаджи. - В первый раз слышу…
- Ты, мой юный друг, стоишь на ней обеими ногами, - сказал Гасовский. И повернулся к Нечаеву, вычерчивавшему кроки. - У тебя все готово?
- Почти.
Цветные овалы и полукружия густо лежали на толстой чертежной бумаге. Окопы, огневые точки, пулеметные гнезда… Нечаев приложил к бумаге линейку и провел карандашом жирную черту.
- А у тебя, Нечай, получается… Художественная картинка, - сказал Гасовский и выпрямился. - Ребятки, я забыл предупредить. Наведите глянец. Батя просил, чтобы мы все явились. Приведи, говорит, своих чертей…
Батей и Хозяином Гасовский называл командира полка.
- Всех? - удивился Костя Арабаджи. - А зачем?
- Наверно, наградить тебя хочет, - ответил Гасовский. - Тебе медаль или орден?
- Лучше орден, - Костя вздохнул и зажмурился, как бы ослепленный лучами Красной Звезды, которая возникла перед его глазами. Ему бы хоть одну звездочку!.. Красную, чтобы носить ее на малиновой суконке… Он представил себе, как разгуливает с орденом на фланелевке по Примбулю, как на него "с интересом" заглядываются девчата, и снова вздохнул, понимая, что этой мечте не так–то просто сбыться. Он, Костя, не был так наивен, чтобы предполагать, будто сам Михаил Иванович Калинин знает в Кремле о его подвигах. Да и то, какие же ото подвиги? Ну, ходил в разведку… Другие воевали не хуже.
Но он не был против того, чтобы и ему привалило счастье.
- Даю двадцать минут, - сказал Гасовский. - Стрижка, то да се. Эйн, цвей, дрей…
Сам он был чисто, до сизости выбрит, и его ботинки сияли.
Белая от пыли полуторка с расшатанными бортами стояла в ложбинке.
Усевшись рядом с шофером, Гасовский щелкнул крышкой портсигара и, не глядя, бросил папиросу в рот. Он явно кичился своим бравым видом, своей удачливостью. Планшетку он держал на коленях.
Мотор полуторки фыркал. В радиаторе булькала и хлюпала вода.
Когда полуторка выбралась на большак, шофер дал газ, и плоская степь завертелась под колесами.
Поначалу дорога была пуста. Но вот показался один грузовичок, второй, третий… Они шли навстречу. "Пополнение прибыло, - сказал шофер. - Из Севастополя".
На грузовиках сидели моряки в касках. В каждой кабине рядом с водителем виднелось курносое личико в синем берете.
Гасовский расправил плечи, приосанился. За те дни, которые он провел на передовой, из его памяти как–то выветрилось, что на свете есть девушки. Он и думать о них забыл. Но стоило ему увидеть первое курносое личико, как его снова "повело".
- Привет, сестричка!.. - крикнул он, высунувшись из кабины, какой–то черноглазой девчонке. - На чем прибыли?
- Здравствуй, братик. На "Ташкенте", - послышалось в ответ, и, прежде чем Гасовский нашелся что сказать, встречная машина пропала в облаке пыли.
Дорога снова опустела и мягко ложилась под колеса полуторки.
- Везет же людям, - с легким вздохом сказал Гасовскому шофер. - Приятно, когда рядом с тобой такая… Женщины, они как–то облагораживают…
- Это ты правильно заметил, - сказал Гасовский. - С ними веселее.
И умолк. Ему захотелось снова увидеть ту, черноглазую, и он тут же дал себе слово, что непременно разыщет ее, где бы она ни была.
От этой мысли он стал почему–то серьезным и до самого штаба уже не проронил ни слова.
Когда полуторка остановилась возле штаба, Гасовский спрыгнул на землю и подмигнул молоденькому вестовому, чтобы тот доложил Бате о том, что разведчики прибыли… Было рои но двенадцать.
Вестовой подкрутил светлые усики, казавшиеся приклеенными, и, нагнувшись к Гасовскому, доверительно сообщил, что Батя настроен миролюбиво. Паренек благоволил к Гасовскому.
Выслушав эту ценную информацию, Гасовский кивнул.
- За мной не пропадет, - сказал он, зная, что вестовой мечтает о трофейном парабеллуме.
Вестовой скрылся в дверях, чтобы через минуту снова появиться на крыльце и кивнуть Гасовскому, что можно идти. Он даже распахнул перед ним двери.
Полковник сидел не за столом, а на кровати, застланной цветастым крестьянским рядном. Лицо у него было доброе, заспанное.
- Что нового, лейтенант? - спросил он, потягиваясь. - Все живы–здоровы?
- Все, - ответил Гасовский. - Явились по вашему приказанию.
- Так, так… - Полковник поднялся и застегнул китель. - Пусть войдут.
Они остановились у двери.
- Садитесь, в ногах правды нет, - сказал им полковник. - Должно, умаялись?
Вдоль стены тянулась длинная деревянная лавка. Нечаев, Белкин, Костя Арабаджи и Сеня–Сенечка уселись рядышком. Только Гасовский продолжал стоять.
- Докладывай, лейтенант.
- Есть кое–что новенькое, - Гасовский открыл планшет.
Доложив результаты ночной разведки, он шагнул к столу.
- Вот… - сказал он. - Последний приказ Антонеску. Требует взять Одессу в течение пяти суток.
- Ишь ты… - сказал полковник.
Водрузив на нос очки в простой оправе, он с минуту вглядывался в бумагу, которую передал ему Гасовский. а потом, зевнув, взял карандаш и размашисто написал на приказе румынского главнокомандующего: "Попробуй!.."
- Вот, возьми, - сказал он, возвращая бумагу Гасовскому. - Вернешь ему при случае.
И сразу стал серьезным, жестким. И Гасовский понял: настоящий разговор только начинается.
- У меня к вам просьба, разведчики, - сказал полковник, поднимаясь из–за стола. - Выручайте.
На этот раз он не приказывал, а просил. И оттого, что он по–отечески просил его выручить, тем самым признаваясь, что ему тоже не сладко, разведчики вскочили, вытянув руки по швам.
Полковник подошел к карте, висевшей в широком простенке между окнами.
- Буду с вами откровенен, - сказал он.
Положение на фронте в последние дни изменилось к худшему. В районе Гильдендорфа противник рвался к станции Сортировочная. На других участках были отмечены ночные атаки. А тут еще самолеты… Вот уже который день они сбрасывали на город сотни зажигательных бомб. Поэтому начались пожары. В Романовне, на Молдаванке…
Когда полковник назвал Молдаванку, Нечаев искоса глянул на Белкина. У того побледнели скулы.
До сих пор Нечаев и его друзья знали только то, что делается на их участке фронта. Что они видели перед собой? Несколько километров пыльной степи, изрезанной окопами и ходами сообщения… Казалось, будто на этих километрах и развертывается главное сражение. А сейчас они поняли, как огромна война.
- Мы, как вы знаете, вынуждены были отойти на несколько километров, - продолжал между тем полковник. - Вот здесь… - он описал рукой полукруг, - между Большим Аджалыкским и Аджалыкским лиманами. И румыны воспользовались. Они подвезли и установили в этом районе тяжелую батарею, - он ткнул пальцем в карту. - Где–то здесь она стоит, проклятая. И теперь они могут обстреливать не только город, но и порт. А в порту… Не мне вам говорить. Сами понимаете, сколько там сейчас кораблей. Порт имеет для нас жизненно важное значение. Ведь подкрепление идет с моря. Вся наша надежда - на корабли. А румыны лупят по кораблям. Пробовали ставить дымовые завесы - не помогает. Фок–и грот–мачты все равно торчат. А противнику лучших ориентиров и не надо.
Стало слышно, как тикают часы на столе.
- Батарея, как я уже сказал, где–то здесь… - повторил полковник. - К сожалению, мы ничего о ней не знаем. А мне вот так, - он провел рукой по горлу, - надо знать ее расположение. И я очень прошу… Знаю, что это не просто. Но мне эти данные нужны, понимаете? К среде…
Часы тикали все так же медленно.
- Понятно, - ответил за всех Гасовский и оглянулся на ребят, стоявших за его спиной.
- На вас вся надежда. - Полковник подошел к Гасовскому почти вплотную. - Получив эти данные, мы заставим батарею замолчать. Навсегда. А теперь идите отдыхайте…
Он махнул рукой, давая понять, что сказал все.
Они повернулись к двери.
Но та открылась, и вестовой шагнул вперед.
- Ну, что там еще? - недовольно спросил полковник.
- Писатели приехали, - подобравшись, ответил вестовой. - Вы им вчера назначили…
- Хорошо, сейчас выйду, - кивнул полковник и надел фуражку. - Пошли, разведчики…
Они вышли на крыльцо.
У крыльца толпились какие–то незнакомые люди со "шпалами" в петлицах. Стараясь казаться веселым, полковник улыбнулся им и, щурясь от яркого солнца, сказал:
- Что, на трамвае приехали? В Мадриде тоже приходилось ездить на фронт в трамваях. Милости прошу к нашему берегу. Но должен предупредить, что могу уделить вам не больше двадцати минут. Устраивает? Тогда договорились…
Гасовский незаметно дал знать своим ребятам, что им здесь делать нечего.
Глава четвертая
Вода была теплая, с каким–то металлическим привкусом. На этот раз старшина–скопидом расщедрился: "Пейте от пуза, приказано удовлетворить…" И они пили прямо из ведра, передавая его друг другу, а старшина стоял рядом и притворялся, будто не видит, как драгоценная влага течет у них по щекам, льется за воротники. Когда ведро опустело, старшина с тяжелым вздохом снова наполнил его до краев и передал Косте Арабаджи. В глазах этого немолодого человека с лицом, изборожденным длинными вертикальными морщинами, была обида. Старшина, как положено старшине, был мужик хозяйственный и не мог спокойно смотреть на такое "безобразие".
Тем не менее, когда и второе ведро опустело, а Костя Арабаджи утерся рукавом фланелевки, старшина самолично, прямо из бочки, налил ему полную флягу и заткнул ее пробкой. Точно так же он наполнил и остальные фляги, которые ему подставили. Берите, знайте его доброту.
- А эту? - Костя протянул старшине вторую флягу.
- Так она же лишняя, - спокойно ответил старшина. - Убери лапы.
Потом старшина выдал каждому сахар по норме, галеты и полный боекомплект. Каждый кусочек сахару, каждую галету он, казалось, отрывал от собственного сердца.
- Да ты не скупись, - сказал ему Костя Арабаджи. - Небось, не свое отсчитываешь.
- Казенное тоже не валяется. Казенное - значит народное, - пробормотал старшина.
- А ты, батя, часом не политрук? - вмешался Гасовский. - Нет? Тогда быть тебе политруком. Очень правильно рассуждаешь…
Патронами набили карманы. Гранаты и ножи подцепили к широким флотским ремням. Гасовский отстегнул кобуру, болтавшуюся у него почти возле колена, и сунул пистолет за пазуху - так вернее. Потом посмотрел на часы. Куда девалась его насмешливость? Ее как рукой сняло. Теперь Гасовский был сосредоточен и хмур.
Первым делом им предстояло преодолеть минные поля, свое и чужое. Но если в своем вились знакомые тропки–проходы, то на чужом, на котором стояли таблички, предупреждавшие об опасности, мины тем не менее были натыканы так густо, что, проползая между ними, ты не раз обливался холодным потом. Кто скажет, что это за бугорок? С виду - простая сурчина, а заденешь ее, и сразу шарахнет так, что костей не соберут.
Сотни противопехотных мин дремали под тонким слоем земли, ожидая своего часа.
Луны не было.
Сердце медленно отсчитывало секунду за секундой, пугаясь каждого шороха и собственного стука.
Гасовский полз впереди - Нечаев видел перед собой подошвы его ботинок и каблуки, подбитые стертыми подковками, которые то и дело взблескивали. Сам он полз на правом боку, подтягивая винтовку. Была дорога каждая секунда.
Около полуночи они добрались до дальних кустарников и почувствовали себя в относительной безопасности. Тут можно было отлежаться и передохнуть.