- Простите, чика Васо мне еще говорил: "Дорогой мой друг, я хорошо знаю свой народ, с одной стороны, великодушный и добрый, с другой - неблагодарный, злопамятный и изменчивый. Вчера они, заблуждаясь, радушно встречали белоэмигрантов, называя их братьями; плакали, как дети, по убитому королю Александру, гордились своими четниками, вступали охотно в профашистские организации вроде летичевского "Збора" или "Гарде" Стоядиновича. Сегодня они прозрели и пошли с коммунистами, для них ныне кумир "бачушка Сталин", и они пойдут до конца, если даже вырежут народ до половины". И я подумал тогда, Латавра, что и белоэмигранты в огромной массе заблуждаются… Но если они прозреют, поверят нам, коммунистам, то будут стоять насмерть за нашу Советскую державу в борьбе с фашистами…
- Улита едет, когда-то будет, - с сомнением покачала головой Латавра. - Война жестока, нам некогда сейчас заниматься психологией…
- Время просветит, образумит, - сказал Хованский тихо. - Знаете, в каком тяжелом материальном и неравноправном положении очутилась основная масса русских беженцев, какое жалкое существование влачили те четыре тысячи врангелевцев, которые были направлены на строительство горного шоссе Вране - Босильград - Гостивар - Дебаль?!
- Простите, Алексей Алексеевич, - вмешался Граков. - Руководил этим строительством русский инженер-путеец Сахаров, возглавлявший несколько лет югославское управление строительства горных дорог. В Югославии в привилегированном положении были только бывшие царские сановники, сумевшие привезти с собой значительные состояния; да еще лица из белогвардейской элиты, имевшие доступ к огромным ценностям ссудной кассы Петербурга и выданным Врангелю Англией и Францией кредитам и займам.
- Граков! - перебил его Хованский. - Вы не совсем правы, у живущих здесь мнение несколько предвзятое. Да, известно, белые эмигранты подняли в Югославии медицину, геологию, химию, естественные науки и военное дело… Они внесли свой вклад, и немалый, однако наряду с этим оставались ядовитыми источниками, отравляющими неискушенные души ненавистью к Советской России, в результате чего была поколеблена многовековая традиционная дружба между нашими государствами. Конечно, многие в эмиграции, испытав на собственной шкуре, как живется простому люду, изменили свой взгляд на жизнь и политическое мировоззрение. Одни отошли в сторону и превратились в обывателей, другие уже стали понимать, на чьей стороне правда. Яркий пример тому - Федор Евдокимович Махин, полковник царской армии, выпускник императорской Академии генерального штаба, кавалер многих орденов, в том числе высшей военной награды сербской королевской армии - ордена Белого орла, - в 1939 году вступил в компартию Югославии, а теперь руководит отделом пропаганды Верховного штаба НОАЮ . Или, пожалуйста, другой пример - начальник технического отдела Верховного штаба НОАЮ Владимир Смирнов, прозванный партизанами Влада Рус-Мостоубийца. Да и все вы - такой же пример! Начиная с Аркадия Попова, который шлет вам всем привет!
Все зашумели, заговорили наперебой, заволновались. Алексей вкратце рассказал, что произошло в Бледе, как Аркадия живьем закопали в землю, как гестаповец приказал его вырыть и Попову чудом удалось бежать…
- Теперь Аркаша здоров и воюет вместе с партизанами в Словении!
- А где Зорица? - вырвалось у Гракова.
- Зорица молодец! Испекла нам торт, - засмеялся Хованский. - Родила сына. Весь в Аркашку. Около пяти килограммов! Горластый и лобастый, как ухватится за палец, не вырвешь! Иваном решили назвать, в честь деда. Иваном Аркадиевичем его величаем! А глаза - матери…
Латавра, внимательно наблюдая за всеми и особенно за Алексеем, думала: "Иной мир, иные люди! Трудно нам их до конца понять, а им трудно войти в нашу среду… Они еще не столкнулись с самым страшным, где так нужны отвага и жертвы…"
- Прошу все-таки внести ясность, почему в наших интересах было снять с поста и устроить арест Скородумова? - строго спросила Латавра.
Хованский остановился посреди комнаты и, почти докладывая, объяснил:
- Укажу только две основные причины: первая чисто пропагандистская - нельзя было допустить возглавлять антисоветский сброд герою Первой мировой войны, русскому патриоту, воздвигнувшему памятник воинам, погибшим за Югославию. Вторая причина, самая важная, - генерал фон Штейфон, остзейский немец, барон, близко знаком с нашим "другом", тоже остзейским бароном фон Берендсом. К тому же главнокомандующий немецкой армией в Сербии генерал Вейш, доверяя Штейфону, делится с ним своими планами.
- И как же вам удалось заменить Скородумова Штейфоном? - заинтересовалась Латавра, а в глазах ее светилось: "Ну и молодец, Алеша!"
- Это оказалось не так уж сложно. Действовали с разных сторон. Суть была в том, что Скородумов и иже с ними не читали "Майн кампф" Гитлера и не знали его патологически высокомерного отношения к России и всему славянству, полагая, что фашисты будут считаться с ними как с союзниками. Кстати, на этом погорел не только Скородумов, надеюсь, погорят еще многие. Мы нашли людей, которые подсказали Скородумову написать манифест о формировании "Русской армии", которая под его командованием двинется на Москву! И "Великая, Единая и Неделимая Россия будет освобождена от большевизма…" И все в таком духе. Генерал Вейш взбеленился, он вызвал Скородумова к себе "на беседу", которая окончилась тем, что "главнокомандующий "Русской армией"" оказался в тюрьме!
- Теперь все ясно, - дружелюбно сказала Латавра.
- Ну, ребята, - поднялся Черемисов. - Пора и честь знать, да и гостье надо отдохнуть, тебе тоже не мешает, Шурка, - обратился он к Гракову. - Николай, ты будешь ночевать у меня, комендантский час давно наступил, а нам только во двор войти. Доброй ночи, Алексей Алексеевич, доброй ночи, уважаемая Латавра, - и подумал: "Бестолковая баба! Сто раз ей все повторяй!"
Когда все ушли, Алексей сказал:
- Милая и строгая Латавра, вам следует отдохнуть. Располагайтесь в спальне, а я еще поработаю в кабинете, мне предстоит читать шифровку из Центра и то, что привез Граков.
- Спокойной ночи, Алексей Алексеевич! - с грустью произнесла она, опустив глаза, и направилась в спальню. А он, глядя ей вслед, тут же понял, что не может, не в силах совладать с собой, из его груди вырвался тихий, похожий на вздох или стон призыв: "Латавра!" Она быстро повернулась, бросилась к нему, нежность озарила ее лицо, а из широко раскрытых глаз хлынула радость…
2
Утром, сильные, бодрые, омоложенные, словно напившись "живой воды", они принялись за работу. Шифровка из Центра гласила:
"1.42. Центр. Ивану: Ускорить предполагавшуюся отправку "Красавчика" в Локоть. Связь с источником в Витебске, который даст все указания, обеспечит "Могучая", Подготовить список и характеристики агентов НТС, ведущих подрывную работу с военнопленными в лагерях под Берлином. Описать внешний облик старших и радистов диверсионных групп, готовящихся для переброски в наши тылы. Ученые-физики, имеющие отношение к атомному оружию, приезжают на отдых в Блед под чужими фамилиями, учтите. Поздравляем с пятидесятилетием и награждением орденом Красного Знамени. Граф. 1."
- Эту шифровку, Алешенька, мне дали на всякий случай, если не доведется с тобой встретиться. А о награде я ничего не знала. Поздравляю от всего сердца, ты это заслужил! Я дала бы тебе Героя, мой милый Алеша! - Она, нежно обняв его за шею, поцеловала.
Вторая перехваченная шифровка Байдалакова к Георгиевскому:
"19 января 1942 года. Рекомендую оставаться на месте и не прерывать связь с бывшими друзьями. Имеет ли успех пропаганда наших идей в "Охранном корпусе"? Профессор Ильин находится в данное время в Цюрихе. Адрес: Цюрих, Женевьевы, 12, желательно наладить заблаговременно с ним связь. Посланец подробно объяснит. Посылаем 10000 марок. Магу. Победа."
- Александр Граков все нам объяснит! А вот и он, легок на помине, - сказал Алексей Алексеевич, услышав стук в дверь, и направился в прихожую.
Свежевыбритый, румяный от мороза Граков, весело и плутовато поглядывая на Хованского и Латавру, пожелал им доброго утра и вдруг, став серьезным, поглядел на часы:
- У меня в запасе один час. Полагаю, успеем.
- Прочтите шифровку вашего "Победителя" Байдалакова. - Алексей протянул Гракову записку.
Тот пробежал глазами по строкам:
- Все ясно. В связи с разгромом немцев под Москвой Байдалаков впал в панический страх. А профессор Ильин, сами знаете, фигура в эмиграции видная, ярко выраженный англоман и наверняка связан с Интеллидженс Сервис и Си-ай-си. Зная лавирующую позицию Георгиевского, они там, в Берлине, на всякий пожарный случай хотят закинуть "первую удочку", поэтому и денег столько ему отвалили.
- А откуда у них деньги? Фашисты вроде не так уж щедры - заинтересовалась Латавра.
- Крупные суммы поступают из Смоленска от Околова: золото, драгоценности, картины, безделушки.
- Грабит население?
- Конечно! Посылает добрую часть в Варшаву Вюрглеру, а тот, в свою очередь, не оставаясь сам в обиде, шлет в Берлин Байдалакову и всей его шатии. Драгоценности храним как неприкосновенный запас, а деньги тратим, - отрапортовал Граков.
- Неужели один Околов содержит всю организацию в Берлине? - удивилась Латавра.
- Не совсем. Занялись спекуляцией. Из Парижа по нелегальным каналам переправляются кофе и духи - этим занимаются Поремский и еще кто-то. Из Праги привозят шерсть и хлопчатобумажные ткани. Все это перепродается в Берлине.
- А почему в шифровке они интересуются "Охранным корпусом"? Не проще ли было вам об этом сказать?
- Думаю, это надо понимать так: "Успешно ли работает разведка НТС в "Охранном корпусе"?…" Они ведь все носятся со своей "третьей силой". Мы это выясним, расшифровав ответ Георгиевского.
- Ну ладно, поглядим. А как с вашей предстоящей поездкой в Советский Союз в соответствии с заданием "Радо"? - Латавра внимательно, с нескрываемым любопытством наблюдала за каждым жестом Гракова.
- Под Берлином, в деревеньке Цитенгорст, организован особый лагерь для военнопленных, наиболее пригодных для разведывательной и политической подготовки и засылки в оккупированные области в качестве немецких пособников в административные, хозяйственные, пропагандистские и прочие немецкие органы, а также дли шпионско-диверсионной работы в тылах Красной армии. - Граков вынул трубку, набил ее. - Вы разрешите? Подготовкой ведают Поремский с компанией, а засылку осуществляют Шитц, Редлих и отныне ваш позорный слуга. Впрочем, Редлих недавно уехал.
- Меня интересует программа, которую вы проводите, - пояснила Латавра.
- Я ездил дважды в Гамбург и встречался там не то с "Радо", не то с его представителем. Рассказал ему все наши берлинские дела и ваше, Алексей Алексеевич, предложение. Его заинтересовал лагерь советских военнопленных Цитенгорст и большой лагерь за Кепенигом, откуда мы переводим военнопленных, согласившихся работать с немцами. "Радо" предложил мне связаться в том лагере с одним человеком, который порекомендует мне "выбрать" подходящих людей для Цитенгорста. Я так и сделал, взяв пятнадцать военнопленных. Часть из них поедет со мной, а остальных пристроил к Редлиху. Первая группа с одним нашим человеком и тремя сволочами должна пересечь границу за Витебском. Вторая группа прибудет в Локоть для переброски к партизанам. Там рядом брянские леса, царство партизан. Вот немцы и хотят иметь среди них своих людей. Ха-ха-ха! Эти четверо - настоящие ребята, их "дядя Назар" особенно рекомендовал.
- А как же вы нашли в огромном лагере под Кепенигом этого "дядю Назара"? - Латавра пристально смотрела на Гракова.
- По описанию: одноглазый и хромает на левую ногу. Живет в бараке номер семьдесят один, член подпольного комитета лагеря. Они там всех знают, кто чем дышит. Удивительные люди, голодные, оборванные, холодные, в чем только душа держится?! Помочь им ничем нельзя.
- "Дядя Назар" - это бывший офицер нашей армии? Так? - спросила Латавра и заметила: - Жаль, конечно, пленных, но они сами виноваты…
- Вы меня простите, Латавра, нельзя объявлять "врагами народа" людей, которые по неопытности своих военачальников попали в плен, - возбужденно бросил Граков.
- Не говорите глупостей! - вспылила Латавра. - Как смеете вы осуждать действия товарища Сталина!
- Он не осуждает, - положив ей руку на плечо, мягко произнес Хованский. - У себя в кругу мы привыкли обсуждать все, что угодно. А вам, Александр, скажу: не спешите с выводами. Пленных немцы берут все меньше и меньше.
- Спасибо, что Красная армия и ее командиры научились воевать, - не сдавался Граков, сердито попыхивая трубкой.
- Мы тоже Красная армия, - улыбнулся Алексей, - и тоже кое-чему научились. "Лучше смерть, чем иноземное иго!" - некогда сказал Кузьма Минин, а старая русская пословица гласит: "Русский терпелив до зачина".
- Побываю на Руси, все своими глазами увижу, а покуда отправлюсь к Георгиевскому, и в обратный путь с вашего, Алексей Алексеевич, благословения. - Граков начал прощаться. Потом хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул: - Господи! Совсем из ума вон, я при ребятах не хотел открывать. Объявился Чегодов! Приезжал Вюрглер из Варшавы в Берлин и рассказывал, будто Олег сидел в черновицкой тюрьме, бежал оттуда, скрывался, потом пришел во Львов, явился к Брандту. Тот втянул его в какое-то грязное дело, как я понял, быть "подсадной уткой" в тюрьме, чтобы выведать сообщников какого-то видного партизана. А кончилось дело тем, что партизан сбежал, скрылся из Львова и Олег,чтобы оказаться в Витебске. Он ездил в Смоленск к Околову, потом они вместе отправились в Кишинев за спрятанной там типографией. Фантастика какая-то! Брандт ему, как я понял, не очень доверяет, но за Чегодова заступился Околов. К тому же обнаружилось, что в черновицкой тюрьме Олег сидел вместе с Гошкой Кабановым… Я получил шифровку от Лесика Денисенко. Пишет: "Мы с Олегом не бездельничаем!"
Хованский многозначительно посмотрел на Латавру. Его глаза, казалось, спрашивали: "Ну, что скажешь на это? Кто был прав?"
Граков ушел. Заперев за ним дверь, Алексей вернулся в кабинет. Латавра сидела в кресле и задумчиво смотрела в окно, на улицу, где по-прежнему бесновалась метель. Повернувшись к нему, она тихо, с грустью прошептала:
- Я попала в иной мир. Мне до конца вы все не понятны, вы так далеки от нашей действительности, у вас своя, выдуманная Россия. Тяжело вам будет у нас… Даже тебе, мой друг, будет поначалу непросто, ты ведь тоже привык к другому укладу жизни, к людям с чуждой для нас психологией…
Глядя в окно на мечущиеся белые хлопья, Хованский заговорил, подчеркивая каждое слово:
- Каждому разумному и мыслящему существу судьба подарила три якоря спасения - Родину, семью и дар улавливать звуки мира и связь своего "я" с человечеством… Ты, моя любимая, мой второй, надежный якорь спасения. Мне не страшны теперь никакие бури. Им всем нужно помочь. - Он взял ее за руку. - Помочь, потому что мы чекисты! А чекист - прежде всего человек! И если ты хочешь оказать влияние на других людей, ты должна оставаться человеком. Трагедия эмигрантов в том, что у них один якорь спасения - Родина, но и у этого якоря цепи проржавели.
- Остались одни "березки да российские широкие просторы", - грустно сказала Латавра. - Но Чегодова следует проверить!
- Проверим, - согласился Алексей, но заговорил о другом: - Конечно, этим людям до конца не понять, не пустить глубокие корни в народную толщу. Даже Алексею Толстому, махине, талантищу, сколько потребовалось чуткости и ума, прежде чем найти правильный путь и загореться пафосом созидания нового государства, этой неоспоримой притягательной силой идей социализма. Недаром свой лучший роман он назвал "Хождение по мукам". А вот Куприну уже не хватило времени найти себя… А Федор Иванович Шаляпин? Как быть с ним?
- Шаляпин все еще сводит счеты с большевиками, - кивнула Латавра. - Великий талант, но алчный самодур!
- Обижен на советскую власть за то, что реквизировала у него коллекцию холодного оружия, боится, что если придется петь в Большом театре "Фауста", то ему не подадут во втором акте настоящего жареного поросенка.
- Поросенка? - удивилась Латавра.
- Помнишь, когда на пиру Мефистофель начинает петь "На земле весь род людской…", вносят на блюде бутафорского поросенка; так вот, Федор Иванович, подписывая контракт, вставляет требование подавать ему настоящего жареного поросенка и в случае невыполнения этого пункта контракта требует неустойку. Таковы причуды гения.
- Причуды гения… - как эхо повторила Латавра.
- Ты сейчас думаешь о Сталине, - угадал Алексей. - После своего пятидесятилетнего юбилея Владимир Ильич говорил: "…наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение, - именно в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное, смешное". Вот так-то, моя дорогая!
- Я грузинка и горжусь тем, что с именем Сталина идут в бой, ложатся под амбразуры, что его имя гремит на весь мир! Горжусь тем, что советский народ уже переломил ход истории нашей страны. Но для победы, Алеша, нужны силы каждого из нас. Страшна измена, потому… Семь раз перепроверь, Чегодов может всех вас провалить…
Хованский не сводил с нее глаз, она вся была как натянутая струна; высоко подняв руки и вскинув гордо голову, горячо и вдохновенно говорила, ее гортанный, чуть хрипловатый голос звучал пророчески, взгляд устремленных на него больших черных глаз излучал уверенность и силу. Он любовался ею и думал про себя: "И эта чудесная женщина принадлежит мне! Она боится за меня, за всех нас… Но Олег Чегодов, я уверен, надежен…"
3
В Берлин Гракову уехать не удалось. Он пришел на квартиру к Хованскому вместе с Жорой Черемисовым только на третий день. Алексей его встретил, провел в кабинет. Граков объяснил, что побывал под Белградом, в Земуне, у Георгиевского, который в последний момент заменил служивший ключом шифра сборник стихов Гумилева "Белый жемчуг" на "Черный жемчуг".
- Пришлось задержаться, съездить в Нови Сад к приятелю за этим проклятым "Черным жемчугом". - И Граков достал из кармана зашифрованное послание "Мага" Байдалакову в Берлин, в котором тот рекомендовал председателю просить балерину Рклицкую, нелегально приехавшую во Францию, связаться через Игоря Сикорского, конструктора "летающих крепостей", с его близким приятелем Алленом Даллесом, руководителем политической разведки Соединенных Штатов в Европе.
"У меня есть возможность, - писал Георгиевский, - связаться с Рклицкой и самому, но дама эта практичная и, хоть и является членом нашей организации, даром делать ничего не станет. Да и в наших интересах без липы снабдить Рклицкую заслуживающим внимания материалом для Даллеса". Далее Георгиевский писал, что торопиться к сотрудничеству с американцами не следует, надо подождать, как будут дальше развиваться события на Восточном фронте.