- Ему ничего не оставалось делать: Сюрте и Интеллидженс Сервис шутить не любят, - отметила внимательно слушавшая Латавра, - вот почему участь генерала Миллера была предрешена.
- Если мы начнем разбирать операцию "похищения" или скорей убийства Миллера, то прежде всего подозрительна сама записка генерала: "Мы отправляемся на свидание с немецкими военными агентами Штроманом и Вернером". Миллер знал в совершенстве немецкий язык и, конечно, знал, что слово "штроман" означает "страшилище", "пугало"; знал генерал и то, что атташе Германии в Париже не Вернер и что Вернер - фамилия югослава, убитого неизвестными лицами при таинственных обстоятельствах сразу же после исчезновения Кутепова. И еще: зачем эта фраза - "они хорошо говорят по-русски"? И, наконец, самое главное: почему господа генералы заседали до двух часов ночи, допрашивая Скоблина, и каким образом ухитрились дать ему возможность бежать? Проще было бы тут же вызвать полицию, обратиться, наконец, в Сюрте.
- Да, туману напустили господа генералы, ничего не поймешь. И почему так строго судили Плевицкую? Вина ее не доказана, и она в преступлении не созналась. Тоже очень странно! - вздохнул Черемисов. - Хорошая была певичка, я слушал ее с пластинки…
- Спрашивается, почему Миллер, получив такое сомнительное предложение от Скоблина, не взял с собой охраны?! И почему обвиняют Москву, когда они пошли на свидание с немцами? - недоумевал Буйницкий.
- Москва у них во всем виновата, это ведь проще. РОВС в Европе насчитывал более трехсот тысяч активных членов. Около ста тысяч во Франции - целая армия, готовая вести бескомпромиссную борьбу против Советского Союза! Материал и дневник интересны, их ценность в том, что они актуальны сейчас, когда мы подбираем ключи ко многим людям, описанным в его большом списке. Ниточки вьются с тех пор. Держать их в руках - значит управлять действиями наших врагов. - Хованский умолк.
Наступила пауза.
- В разведке, как в жизни, без прошлого нет ни настоящего, ни будущего! - прервал молчание Граков. - Я постараюсь в Берлине кое-кого подергать за эти ниточки. Павский собирал материалы обстоятельно, ссылаясь на факты, документы, компрометирующие целый ряд лиц, все, "что слышал собственными ушами, видел собственными глазами, щупал собственными руками". - И снова принялся листать страницы.
- С какой целью он это делал? И для кого? - пожал плечами Хованский. - Пока неясно; впрочем, задумываться не приходится. Материал заслуживает внимания, его следует переправить в Центр, кое-что должны также знать партизаны.
- Задал нам Павский работенки! - вздохнул Черемисов.
- Сграффито ! - воскликнул Граков. - Вы только послушайте, что он тут в этой папке номер один пишет: "Я, полковник лейб-гвардии Измайловского полка, Иван Иванович Павский, клянусь честью офицера и дворянина, что собранный здесь материал, раскрывающий предысторию уничтожения коммунизма в Югославии, правдив и объективен". И дальше подпись. Полюбуйтесь, каким каллиграфическим почерком написано! Колоссально!
- Рано собрался нас хоронить! Так его растак! - не выдержал Буйницкий и, взглянув на Латавру, с виноватым видом опустил голову.
- Ничего, ребята, я уже наслушалась и у наших бойцов, и за эти несколько дней у югославских партизан, - отмахнулась Латавра. - Мне придется отложить отъезд, надо как следует изучить материал, переснять на пленку в двух экземплярах: один возьму я, другой - Александр Павлович. Для страховки.
- А мне завтра приказано выехать, - сказал Граков. - Впереди еще Любляна! Но я прочту основной материал. Память у меня хорошая. - И Граков полез в карман за трубкой. - Алексей Алексеевич, вы разрешите, мы сейчас пойдем к себе, время позднее: все, что отложили, я возьму с собой и сфотографирую для себя, Латавры и, как понимаю, для югославских партизан. Им это очень пригодится. - И, увидев, что хозяин не протестует, начал собирать бумаги в портфель.
- Тут не так уж много. - Черемисов помогал ему. - Мы быстро управимся! Айда, ребята! Быстрота и натиск решают битву, как сказал Суворов.
И оба направились к двери.
- Какие они славные! - сказала Латавра, протягивая Алексею руки, когда он запер за ними дверь. - Вот мы и одни…
* * *
В полдень пришел Граков. Он был одет по-дорожному.
- Все в порядке, Алексей Алексеевич, вот пленки, а это вам подарок на память. - Протянул Алексею и Латавре по рисунку, написанному гуашью. Это были их портреты. Особенно удался портрет Латавры - глаза были как живые, а выражение лица чуть напряженное, счастливое, оно светилось…
Затем они сидели втроем в кабинете и обсуждали предстоящую встречу Гракова на конспиративной квартире в Любляне со связным партизанского отряда, подразделением которого командовал Аркадий Попов.
- Соблюдайте предельную осторожность, явка может быть провалена и на квартире устроена мышеловка, - наставлял Алексей.
- А разве нет никаких предупреждающих знаков?
Неужели человек, которого берут, не может предостеречь товарищей? Закрыть, скажем, форточку, отодвинуть по-особому штору, поставить на окно что-нибудь, оставить какой-то знак на улице или во дворе?
- Немцы не идиоты, прежде чем брать связника или ворваться в конспиративную квартиру, они фотографируют ее со всех сторон и обследуют все кругом и, конечно, оставят так, как было… Но кое-что сделано: в соседнем дворе под аркой, в нише, в левом углу, где стоят мусорные ящики, будет записка под камнем, в которой поставлены число и месяц. Связник каждое утро выбрасывает мусор и меняет записку. Таким образом, риск несколько уменьшен. Но помните - лишь в какой-то мере! Чуть что покажется подозрительным, уходите. Впереди у вас много крупных дел в Берлине, Витебске, Локоте.
- Значит, так: в Берлине я опущу это письмо, вложив туда свою записку. Адрес: Гамбург, Зееуферштрассе, двадцать один, фрау Батте. Потом забираю своих "молодцов" и еду в Витебск. Дальше все вроде обговорили. Теперь благословите меня и пожелайте удачи, Алексей Алексеевич, и вы, Латавра.
- Погоди, еще раз все проштудируем сначала.
Через полчаса Граков распрощался со всеми и отправился на вокзал. Латавра видела в окно, как он оглянулся на их дом и бодро зашагал по улице.
Несколько дней пролетели; настал час расставания. Хованский проводил Латавру далеко за пределы города, где их уже поджидал Любиша Стаменкович, проверенный опытный боец, не раз побывавший в "Главняче" на допросах самого Драгомира Иовановича.
- Любиша, поручаю тебе товарища из Москвы, доведи до партизанского отряда, а там по цепочке до самой Боснии, куда время от времени прилетают советские самолеты.
Отведя Алексея в сторону, Латавра зашептала:
- А не лучше ли скрыть, что я "товарищ из Москвы", ради элементарной конспирации?!
- Нет, не лучше. Верь людям из народа. Подозрительность до добра не доводит, милая Латавра.
Латавра смотрела на него с удивлением.
- Мы встретимся, не может быть, чтобы не встретились… - прошептала она. - Увы, наверное, только после победы. Мы поедем с тобой в Грузию, в мою любимую Кахетию!…
День выдался на редкость солнечным, метель утихла, но мороз держался. В загородном парке Топчидер, на небольшой лесистой горке, солнечные блики отражались на снегу бриллиантовой россыпью, тишину нарушал только дятел на сосне, постукивая клювом. Природа создала все условия для прощания - голубое по-весеннему небо, смеющееся солнце, сверкающий разноцветными блестками снег, - и даже послала огненного снегиря на ветку. Казалось, все свидетельствовало: "Будет у вас еще встреча, будет!"
5
В Любляну поезд прибыл с опозданием часов на семь - около полудня. Едва ли не на каждой узловой станции приходилось стоять и пропускать немецкие воинские эшелоны, которые мчались на восточный фронт.
Узнав, что состав простоит по меньшей мере часа три, Граков с вокзала направился пешком по узким улочкам искать Петрошково Набрежье, где на берегу реки, неподалеку от Водниковой площади, находилась конспиративная квартира. Через полчаса Граков вышел к Тромостовью и залюбовался открывшимся видом: занесенная снегом Замковая гора, на вершине старинный белый Град, обнесенный стенами, восьмиугольная башня с остроконечным шпилем… В нем проснулся художник, захотелось запечатлеть каждую деталь. Бой часов на башне церкви Святого Франциска заставил его обернуться… и он увидел освещенный зимним солнцем, возвышающийся на каменном постаменте собор с фигурами святых, стоявших в нишах, а над входными воротами, сверкающими позолотой, голубь - Святой Дух. А рядом небольшую изящную колоколенку в стиле барокко…
"Любляна - древний город, возникший кто знает когда на перекрестках водных путей". Граков вспомнил когда-то прочитанное и вдруг заметил, что на колокольне стрелки часов отстают на пять минут; что широкая лестница, ведущая к распахнутым вратам церкви, по которой поднимается монах в черной сутане, подпоясанный веревкой, выщерблена разрывом снаряда… Спохватившись, быстро направился вдоль по улице, свернув в первый же переулок, и, пройдя три дома, шмыгнул в подворотню, отыскал камень и записку со свежей датой. Потом неторопливо зашагал в соседний двор, поднялся по каменной, стертой многими тысячами ног лестнице на третий этаж старинного средневекового дома и, остановившись у единственной низкой, обшитой железом двери, на которой намертво был прикреплен железный петух - колотушка, постучал условленным кодом. В дверях показался рослый человек с копной густых седеющих волос и подозрительно уставился на него:
- Что вам угодно, сын мой?
Правая его рука висела на черной повязке, была скрыта и, видимо, сжимала пистолет. Граков произнес слова пароля…
В небольшой кухне, за чашкой дымящегося кофе-суррогата, Граков завел разговор об Аркадии Попове. Лицо хозяина просветлело, он вдруг весь переменился, встал, полез в старинный буфет и, достав оттуда бутылку, налил в бокалы густое красное далматинское вино.
- Мы ведь с Аркадием партизанили! Сейчас он командует отрядом: воюет неплохо. А я лечусь, сын мой, - и он поднял правую руку на повязке. - Прости, Господи, прегрешения наши… Будьте здоровы! - И патер Йоже поднял бокал.
Выслушав рассказ патера-партизана о том, как его ранили, когда отряд вырвался из облавы, Граков передал патеру письмо Зорицы, свой рисунок и шифровку. Патер достал с полки молитвенник.
- Здесь замурована шифровка из Бледа. - Положил молитвенник перед Граковым. - Рад за Аркадия. - Патер Йоже сел в кресло, положив поудобнее раненую руку. - А теперь на словах: из подслушанной Марией Хорват в отеле "Топлица" беседы профессора, доктора Рудольфа Ментцеля, обладателя "золотого партийного знака", и бригадного генерала войск СС, возглавляющего имеющие военное значение научные работы в университетах Германии, удалось узнать интересное… - Патер поправил повязку. - Ментцель отдыхал в январе в Бледе. "Немецкие ученые, - говорил доктор, - пришли к убеждению, что следует привлечь внимание Гитлера к проекту "ядерная физика как оружие"". Понимаете? Я плохо в этом разбираюсь. В феврале в Берлине соберется совещание, вопрос ставится о "дебюте уранового проекта".
Вдохновитель проекта - Вернер Гейзенберг, талантливый физик, убежденный в великом значении своей личной миссии для победы Третьего рейха.
В молитвеннике еще один листок. Советские и союзные разведки должны это знать, сын мой, я же буду молить Бога не допустить свершиться козням антихриста, чреватым уничтожением всего живущего. Буду молиться и за Страну Советов…
Они проговорили еще около часа и расстались. Граков, прохаживаясь по городу, размышлял над рассказом патера. "Что еще за урановое оружие? Передам в Гамбург "Радо", пусть физики в Москве думают".
На другой день, к вечеру, Граков без всяких приключений прибыл в Берлин.
Байдалаков сидел у себя в кабинете за письменным столом. Оторвав взгляд от газеты, он с любезным выражением лица поднялся и, расширив руки, принял Гракова в объятия. Долго расспрашивал о положении в Югославии, о Георгиевском, о "Шюцкоре", четниках, летичевцах…
Прослушав доклад Гракова, вождь НТС приосанился и успокоительно заметил, что некоторые успехи Красной армии - это лишь последние ее предсмертные судороги. Но по его бегающим глазам можно было догадаться, что в своих словах он не уверен. Помолчав, он опасливо прошептал, наклонившись к уху Гракова:
- Гитлер совершает ошибку. Вздумал сразу поставить русский народ на колени… Без нас, без "третьей силы"?! Дудки! Он видит в эмиграции лишь резерв для "зондеркоманды". Дудки! Население Советского Союза свирепеет против немцев! Мы, "третья сила", закончим эту войну! - Байдалаков опасливо погрозил кому-то пальцем, отошел к окну, включил радио, стал в позу и, заглушая голос диктора, громким баритоном объявил:
- Для вашего путешествия в Витебск и Локоть все оформлено. Подготовленные вами военнопленные проверены немцами и лично мной. Это настоящие офицеры нашей революции, преданные "солидаризму". Несколько сот их, переброшенных в советские тылы, через год обрастут тысячами. А на освобожденных территориях мы создадим до окончания войны целые армии, которые и станут костяком нового государства!
Слушая Байдалакова, Граков вспомнил предупреждение Хованского о коварстве вожаков НТС, которые принуждением и обманом вербуют ослабевших от голода и невыносимой лагерной жизни советских военнопленных.
На другой день Граков выехал "по делам фирмы" на встречу с одним из агентов "Радо" в Гамбург; а через неделю сидел в купе вагона, который шел в Варшаву; в поезде ехала группа из бывших военнопленных. Из Варшавы ему предстояло ехать через Витебск в Локоть.
Глава вторая.
"СОЛИДАРИСТЫ" В СМОЛЕНСКЕ
Человек, умертвляющий свет, становится зверем.
Рука, испепеляющая очаг, - беспала.
Глаза, наполненные местью, - незрячи.
Лицо, перед мукой немое, - лишь камень.
Сапог у головы ребенка - что может быть страшнее?
Р. Кутуй
1
Уже много дней Георгий Околов приходил домой в плохом настроении. Его супруга Валентина Разгильдяева, в прошлом счетовод Смоленского облисполкома, неглупая, но легкомысленная (ей это нравилось) женщина, догадывалась, что нового ее мужа расстраивает не столько то дождливый, то снежный октябрь, сколько вести с фронта. Она не читала прессу, хотя Околов приносил домой газеты на русском языке, в которых командование вермахта утверждало, будто советские войска в наступающую зиму не окажут серьезного сопротивления. Однако слухи, ходившие по городу, свидетельствовали о том, что немцы переходят к обороне.
Услыхав звонок, Валентина вздрогнула и, подойдя к зеркалу, крикнула сидящему в соседней комнате сыну:
- Толя, отвори Георгию Сергеевичу дверь! - И принялась поправлять прическу и приводить в порядок лицо.
Сын сделал вид, что не слышит, и отвернулся к окну. Он терпеть не мог своего отчима. Это была не одна лишь обычная ревность сына к чужому мужчине. Маленький Толя ревновал и сестру Гальку, готовую повиснуть ради любого пустячка на шее у этого очкарика: тряпки, шоколадки, не говоря уж о колечке, часиках, браслетике. Очкарик почти каждый день что-нибудь приносил в дом, но Толе отчим все равно был противен…
Сейчас Околов пришел на обед. Взглянув с укором на сына, Разгильдяева пошла открывать дверь. Два коротких и один длинный звонки повторились…
По злым, бегающим глазам и по тому, как поздоровался, как повернулся, и еще по многим едва уловимым признакам она поняла: муж чем-то расстроен и даже напуган.
"Наверно, кто-то из "берлинцев" нашкодил либо партизаны кого-нибудь убили". "Берлинцами" местные жители прозвали прибывшую прошлой осенью группу энтээсовцев, которые тут же заняли руководящие посты в Смоленске. Тогда Разгильдяева и познакомилась с Околовым, и, хотя он был назначен всего лишь начальником транспортного отдела городской управы, многоопытная и проницательная вдова ныне покойного командира Красной армии быстро смекнула, что тихий и скромный Георгий Сергеевич - не тот человек, за которого он себя выдает. И сам бургомистр Меньшагин, и его помощник Ганзюк, и начальник секретно-политического отдела смоленской полиции Николай Алферчик весьма почтительно здоровались и даже заискивали перед Георгием Сергеевичем.
Раздумывать было нечего: ей с двумя детьми на шее - четырнадцатилетней дочерью Галей и десятилетним сыном Толей (упрямым, непослушным), - Околов вполне подходил; и она умело пустила в ход сперва глазки, а затем полный набор своих чар, чтобы покорить, как она полагала, не искушенного в "амурных делах" мужчину.
Околову Валентина понравилась. "Баба дошлая, красивая, всех в Смоленске знает, такая мне сейчас и подойдет, а там поглядим!"
И вскоре они зажили в просторной квартире на Годуновской, 17. Мужем он оказался поначалу внимательным, предупредительным. Однако вскоре Разгильдяева разгадала, что под его вкрадчивыми манерами, в голосе, в походке, жестах таится нечто другое, подобное сладкому и коварному запаху ядовитого цветка.
Желая понять нутро мужа до конца, Валентина внимательно прислушивалась к его словам, задумывалась над каждым неосторожно брошенным словом, устремленным на кого-то взглядом. Когда же он прямо стал выспрашивать ее о "красных", о коммунистах или им сочувствующих, настойчиво прося собирать сведения для НТС, Разгильдяева стала его побаиваться.
Сейчас она заметила в вошедшем муже растерянность и несвойственную ему суетливость. Околов, не вытирая ног, сбросил пальто и шапку, быстро прошел в столовую, налил в рюмку водки, выпил, потряс головой и снова налил.
- Что случилось, Георгий? - Разгильдяева ласково глядела на мужа.
- Служба безопасности разгромила смоленское подполье. Арестованы и казнены руководители: Попов, Дуюн, Жеглинский, командир подпольного отряда Витерский - всего сто шестьдесят пять человек! Они имели своих людей в полиции и городской управе. Подпольщики занимались изготовлением фальшивых документов, использовали штемпеля и подписи ответственных лиц смоленской комендатуры. Разгромили, а партизан вроде еще не убавилось. Из лагеря "Шталага - сто двадцать шесть" бежало двести шестнадцать военнопленных! - Околов искоса поглядел на рюмку, вновь наполненную женой, взял ее двумя пальцами и, поморщившись, поднес ко рту, отхлебнул раз-другой и медленно выпил.
Разгильдяева не видела, чтобы кто-то так пил водку. Все знакомые мужчины, да и женщины, опрокидывали ее сразу в горло, словно старались от нее поскорей избавиться.
- Большевистское подполье, - Околов поискал глазами закуску, - вначале создавалось по принципу строго законспирированных пятерок, причем во главе каждой ставились руководящие работники из других районов.
Многих выловили… Рассчитывали в течение одного года прикончить всех! Уже рапортовали, что партизанского движения на Смоленщине нет! А теперь узнаем другое… В августе и сентябре коммунисты изменили тактику. Подпольные группы возглавили местные вожаки… Вроде недавно арестованного Егора Дуюна.
- Ну и что ж ты, Георгий Сергеевич, загоревал? - прислонилась к его груди Валентина. - Немцы во всем виноваты: они обозлили население, вот люди и помогают партизанам…
- Дура! - грубо оборвал ее Околов. - Почему они помогают ВКП(б)? Она несет им крепостное право! Зачем им советская власть? Мы, солидаристы, несем людям свободу!