"Лендровер" уже не прыгал козлом по проселочной дороге, а достаточно бодро ехал по шоссе на север. Окна во внедорожнике были открыты, из приемника доносилась музыка, а пассажиры выглядели туристами, возвращающимися с джип-сафари – те же покрытые налетом пыли лица, покрасневшие от солнца, обветренные. Любителей офф-роад в последние годы развелось много, машина никаких подозрений не вызывала.
Вальтер достал свою "нокия", посмотрел на высветившийся номер и быстро выкрутил звук магнитолы на минимум.
– Да, я слушаю…
Его собеседник находился в Западном Иерусалиме, и его внешность могла бы вызвать массу вопросов у израильской полиции – людей такой наружности частенько обыскивали, даже без оснований.
– Это Хасим, – сказал он в трубку тонким, рвущимся голоском. – Есть первые результаты.
Иудея. 70 год н. э.
Крепость Мецада.
Тень, мелькнувшую над плато, заметил и Иегуда – раскинутые в стороны кожистые крылья на миг смахнули звезды. Это было похоже на знак смерти, тем более, что смерть была близка.
Очень близка.
Не более пяти шагов отделяли старика от Элезара и Бен Канвона и, если сам вождь сикариев и не собирался перерезать Иегуде горло, то ему достаточно было подать знак – Бен Канвон бы убил его с удовольствием!
– Я безоружен, Элезар, – Иегуда протянул вперед руки ладонями вверх. – Немного чести такому отважному воину, как ты, убить меня. Но каждый, кто стоит здесь перед нами, видел, что ни годы, ни немощь не помешали мне каждый день вносить свою лепту в борьбу. И если настанет завтрашнее утро, я хочу встретить солнце с мечом в руках, чтобы защитить эту твердыню в последний раз! Да, я умру, но умру, как воин, а не как жертвенный баран! Разве мое желание позорно? Разве есть что-то недостойное в том, чтобы стоять до конца?
Иегуда слышал гудение толпы – тяжелый, низкий звук, как от растревоженного улья. Его слова достигали цели, рождали сомнения, не давали людям поверить в самоубийственную речь вожака, и каждая выигранная минута отбирала у Элезара завоёванное было преимущество.
Это понял Иегуда – понял и восторжествовал. Но радость его была недолгой, потому что и Бен Яир тоже прекрасно понял, что теряет контроль над толпой. Глаза сикария налились кровью – казалось, они могли светиться алым и не отражая пожар. Он готов был убить любого, кто осмелился противоречить ему, но убить старика, которого слушали с вниманием и пониманием те, на кого Элезар хотел опереться, означало проиграть битву за души соратников, а этого вождь допустить не мог. Обычно он не останавливался перед тем, чтобы пролить кровь, но тут был вынужден вступить в словесный бой, да еще и с противником, который, как оказалось, был не новичком в ораторском искусстве.
– Сколько из нас могут завтра взять в руки оружие? – спросил Бен Яир, обращаясь более к толпе, чем к собеседнику. – Сотня? Полторы сотни? Или мы дадим в руки мечи нашим детям? Даже младенцам? – Он захохотал. – О, да…. Это устрашит римлян! Ребенок с мечом в руке! Может быть, женщины остановят легионеров? Что ты смотришь, на меня, старик? Одно дело – подносить на стены корзины с камнями, и совсем другое – отражать штурм: сила на силу, сталь против стали! Хочешь, я скажу тебе, сколько воинов завтра может стоять у пролома? Три с половиной сотни здоровых и тридцать пять раненых! Остальные – дети и женщины. Пусть они даже возьмут в руки оружие, но… сколько из них попадет в руки врага, когда битва закончится?! А дети? Ты готовишь им участь рабов? Игрушек для услады тел?
– У них будет шанс уцелеть, – возразил Иегуда. – Пусть многие из них умрут в бою, пусть из тех, кто останется в живых, большинство умрет в рабстве, но те, кто сумеют избегнуть страшной участи, родят детей, внуков, правнуков… Весь народ израильский произошел от двенадцати мужчин, часть семени которых есть в каждом из нас. Кровь каждого из нас будет жить в сотнях наших потомков. Убей тысячу здесь, и через сто лет мы недосчитаемся десяти тысяч!
– Рабов! – выкрикнул Элезар, перебивая Иегуду. – Десяти! Тысяч! Рабов! Рожденные в неволе станут римлянами, а не иудеями! Неужели ты не понимаешь этого, старик!?
– Они будут жить и нести в своих жилах память нашей крови. Назови их, как хочешь, но рано или поздно, они вернуться к истокам…
– Если ещё истоки будут!
– Истоки – это люди, которые помнят. Сохрани людей и ты сохранишь истоки. Смерть не имеет памяти, Элезар. Помнят только живые!
Бен Яир бросился к Иегуде, но не ударил, а навис над ним, задыхаясь от злости. Кулаки его судорожно сжимались и разжимались, правая рука шарила по поясу в поисках рукояти сики таким знакомым Иегуде движением.
– И что запомнят эти люди? – просипел он, срываясь на высокие ноты в конце слов. – Что они передадут дальше? Следующим поколениям? А, старик? Что они стали на колени? Что геройской смерти предпочли собачью жизнь в конуре врага? Рабы, старик, рождают рабов!
– Я видел, как рабы рождали свободных, – сказал Иегуда. – И видел, как у свободных рождались рабы. В мире бывает по-разному, Элезар. Но только у мертвого нет будущего. Никакого. Я не призываю тебя сдаться. Я бы отрезал себе язык, если бы он вздумал говорить такое! Но пусть каждый из нас выберет себе судьбу – умереть с оружием в руке, быть плененным или испустить дух от руки соплеменников! Даже Предвечный дал человеку право выбора! Почему ты отнимаешь его у людей?
– У нас не осталось выбора! – пророкотал Бен Канвон за спиной вождя. – Мы или умрем, как свободные люди или над нами надругаются. Не смущай людей, старик! Твой век закончился, так уйди с достоинством!
– С достоинством – означает с оружием в руках! – сказал Иегуда твёрдо. – Я не овца, подставляющая горло резнику. Я человек. И то, что я пережил на своем веку, тебе и не представить. Гордость моя не в том, чтобы спрятаться в небытие, уходя от ударов судьбы, а в том, чтобы нести ответственность за путь, который избран. Неназываемый дал нам жизнь, мы вправе распоряжаться ею. Но он же дал нам разум, чтобы мы знали, как ею распоряжаться.