Я сочувственно смотрел на своего спутника, пока он устраивался на водительском месте, и, поймав мой взгляд, он смутился.
Как и накануне, прохожие на улицах отсутствовали, не было и машин. Только изредка навстречу попадался, казалось, один и тот же грузовик с нелепым металлическим кузовом. С третьего раза я все-таки определил, что номера у грузовиков разные.
"Но в гостинице люди были, и в ресторане были, - думал я, разглядывая пустой город. - Мало, но были. Вероятно, это только приезжие, а остальные, как и было сказано, все на рабочих местах".
И тут я вспомнил об Арине Шалвовне. Попросив остановиться, вышел у телефона-автомата и набрал уже утвердившийся в памяти номер. Вслушиваясь в бесконечно длинные гудки, я повернулся внутри кабины и глянул на улицу. Геннадий Виссарионович пристально смотрел на меня сквозь стекло машины.
VIII
- Ну, выбирайте сами, куда поедем: больница, роддом, школа, банк, часовой завод…
- Школа, - оборвал я.
Когда мы входили в гостеприимно распахнутые двери школы, он сказал:
- У нас к вам просьба, Алан Маркович. - Он даже придержал меня за рукав. - Заметьте, не у меня, а у нас, у всего руководства.
- Какая просьба?
- Да не беспокойтесь, просто нам хотелось бы, чтобы вы написали отчет для вашей фирмы - подробный, правдивый отчет обо всем, что увидите. - Он еще раз повторил: - Сухой точный отчет.
- Ну, естественно, а как же!.. Я, собственно, для этого….
- Вы не совсем поняли, - смутился Геннадий Виссарионович.
- Я все понял, - жестко сказал я. - Что хотите делайте, а через два дня я улетаю!
Мы прошли по мелкому красному кафелю гулкого вестибюля, поднялись по лестнице, устланной ковровой дорожкой, и устроились в кабинете завуча. Шли уроки, какое-то время держалось напряженное молчание. Вдруг Геннадий Виссарионович поднялся со своего стула, встал передо мной и негромко, но твердо сказал:
- Нужен сухой, подробный отчет, иначе вам никто не поверит.
Блуждая взглядом по учебным пособиям, я подумал, все ли в порядке у него с головой.
После звонка появилась завуч. Средних лет, плотная блондинка, пожалуй, с излишней строгостью одетая.
- Мы вас ждали, - сказала она деловито и сухо. - Хотите пройти по классам?
- Ну зачем же по классам?! - возразил я. - Хотелось бы осмотреть машину.
- И только?
Геннадий Виссарионович почему-то молчал, завуч поджала губы.
- Конечно, - сказала она. - Но мне кажется, - между словами она делала изрядные паузы, - чтобы хорошо разобраться в машине, нужно сначала увидеть детей. - Она напирала. - Или вы считаете, что нами можно пренебречь?! Здесь, между прочим, школа! Детское учреждение! - Голос ее нарастал. - Кроме того, целесообразно было бы осмотреть сперва классные дисплеи и рабочие места.
- Надо, - буркнул Геннадий Виссарионович, подталкивая меня в спину.
- Ну что вы, что вы, конечно, - спохватился я. - Давайте осмотрим классы, любопытно даже.
С самых первых минут, с самого аэровокзала меня не покидало легкое, лежащее где-то на самой глубине сознания беспокойство. Такое бывает: стоишь на одном месте, разговариваешь с приятелем, и вдруг хочется сорваться и убежать… Делаешь неуверенный шаг, а на то место, где ты стоял, падает кирпич. В школе ощущение это слегка усилилось.
Обычный, длинный коридор шел через весь этаж. По одну его сторону светлые квадратные окна, по другую - белые двустворчатые двери. В воздухе стояло еле различимое живое гудение. Определить его источник было невозможно.
- Что это? - спросил я. - Машина?
Но мне не ответили. Школа была богатой: наглядные пособия, действующие модели, специальное освещение и даже ковры повсюду. В каждом кабинете компьютер выводил на дисплей любую необходимую информацию. В части классов парты были оборудованы персональными рабочими местами.
Без предварительного стука мы тихо вошли в класс. Шел урок рисования. Я сразу понял природу гудения, услышанного той еще в коридоре. Звук воспроизводили сами дети. Как в этом, так и в следующих классах все ученики, не открывая ртов, очень тихо гудели.
Загремели парты: ученики приветствовали завуча вставанием.
- Садитесь, садитесь! - замахала она рукой. - Продолжайте урок!
Встретившись взглядом с молодой учительницей, я с трудом скрыл смущение. Именно ее я видел сегодня утром, бесцеремонно разглядывая в бинокль чужие окна. Теперь на ней было красное пончо и узкие красные брючки, подчеркивающие худобу ног.
- Я провожу урок по программе, - звонким голосом сказала она. - И попросила бы посторонних удалиться! - Она еще раз взглянула на меня и, как мне показалось, подавила смешок.
На большом квадратном экране дисплея была контрастно высвечена обнаженная натура: голова срезана верхним краем экрана, по худой ноге бесконечно долго падает красный шелковый халат…
- Это ваше изображение? - спросила завуч, обращаясь к учительнице.
- Да, мое, - отозвалась та. - Так легче поймать ошибку, и кроме того, они имеют возможность делать наброски как с изображения на экране, так и с живой модели. Кроме того, - голос учительницы сделался нервным и громким, - школа экономит средства - я не получаю ставки натурщицы.
- Наша школа не ограничена в средствах, - обрезала завуч.
Когда мы оказались в коридоре, она заговорила, оправдываясь:
- Видите ли, у учителей неизбежно возникают трудности. К несчастью, дети слишком много думают… Они слишком много думают о нас, и это не всегда хорошо… - Она горько вздохнула. - Потом это проходит.
- А почему они гудят? В знак протеста, что ли? - спросил я, но завуч мне не ответила.
В следующем классе, куда мы вошли, был спертый, тяжелый воздух: скорее всего, здесь не работали кондиционеры. На окнах - плотные светонепроницаемые шторы, все залито белым неоновым светом, почти не дающим тени. Дети были совсем маленькие - четвертый или пятый класс. Каждое рабочее место обеспечено маленьким профессиональным монитором. Мальчики и девочки сосредоточенно работали. Иногда дети отрывались от клавиатуры, что-то записывали в маленькие блокнотики. И при этом продолжали гудеть.
Учителя в классе не было. Я взглянул на большой дисплей. Формулы и цветные графики на экране сменялись со скоростью циркового фокуса. Сосредоточился, пытаясь разобраться, но зарябило в глазах, от напряжения даже закружилась голова, я ничего не мог понять.
- Где учитель? - спросила завуч. - Почему педагога нет на месте?
- Он умер, - не поднимаясь со своего места, ответил ближайший ребенок.
- Давно? - спросила завуч.
- Вчера вечером. - Это была светленькая, коротко стриженная девочка, она отвечала, не отрываясь от экрана.
Я попытался припомнить, что происходило в моем детстве, когда умирал школьный учитель. Как минимум, общее напряжение и поборы на цветы.
На уроке истории завуч устроила нас на пустующей задней парте, сама села сбоку. Погрузившись в воспоминания, я не сразу посмотрел на экран, а когда взглянул, то увидел, что он просто завешен картой. Им не пользовались. Карта была старая, с желтыми полосами на сгибах, и по ней гуляла обыкновенная указка. Я вздохнул с облегчением: обычный урок в обычной школе, немолодой усталый учитель, поочередные вызовы к доске и ответы с мест; даже то, что дети гудят, воспринималось как-то более естественно, нормально. Я подумал, что это они все-таки в знак протеста. Но когда прислушался к ответам, то понял, что школьники несут полную чушь. Они охотно и быстро указывали неверные даты, с уверенностью, но совершенно неграмотно работали с картами, увлеченно излагали мало относящийся к теме материал, притом учитель удовлетворенно кивал. Чем оживленнее говорил ученик, тем довольнее кивал учитель.
- Метод исторического несоответствия, - шепотом объяснила завуч. - Очень эффективен.
Во время перемены мы курили на лестнице возле открытого окна, и опять во мне зашевелилось беспокойство. В школе было неестественно тихо, никто не бегал, не раздавались обычные крики, только шорох шагов в коридорах и все то же гудение. Прикуривая вторую сигарету, завуч сказала:
- А теперь пойдемте на физику.
- Может быть, достаточно? - вяло воспротивился Геннадий Виссарионович, убирая зажигалку в карман. - По-моему, и так все ясно.
- Что вам ясно? - сухо спросила завуч. Смотрела она почему-то не на него, а на меня.
Прозвенел звонок, но в кабинет физики нам войти не удалось. Входить было некуда. Это был очень странный кабинет. Здесь не было парт, но все пространство занято: лежала, извиваясь, игрушечная железная дорога, в воздухе кружили два дистанционно управляемых вертолетика, мелькало что-то еще. По условно нарисованным мелом дорогам двигались игрушечные автомобильчики, я заметил колонну танков, медленно идущую из угла к центру, к серому картонному зданию. По полу, среди построенного из кубиков города, ползали несколько подростков, по виду десятиклассников, и у каждого из них в руках была коробочка дистанционного управления, а к отвороту синей куртки булавкой пришпилена маленькая резиновая кукла. С восторгом, высовывая языки, десятиклассники орудовали своей техникой, манипулировали дорогой, вертолетами и машинами. Они громким шепотом спорили друг с другом, разрушали и тут же воздвигали из кубиков новые здания. Педагог сидел на единственном здесь стуле возле окна. Когда я заглянул, он сказал:
- Смирницкий, ты дурак, куда едешь?!
- Сам дурак! - огрызнулся школьник.
Убедившись, что я увидел все это безобразие, завуч осторожно притворила дверь.
- Откуда я могу позвонить? - спросил я.
- Лучше из моего кабинета.
- Я позвоню?
- Конечно-конечно.
Опять набрал номер цветочной квартиры, и опять на том конце были длинные гудки.
- По-моему, это бесполезно, - усмехаясь, сказал Геннадий Виссарионович.
- Откуда вы знаете, кому я звоню?
Вместо ответа он спросил:
- Скажите, Алан Маркович, вы не заметили чего-то общего в поведении детей, какой-то странности?
- Не моя область, - обрезал я. - Давайте-ка лучше займемся нашими прямыми обязанностями и осмотрим компьютер.
Я был неприятно удивлен. По ряду показателей рабочая станция, расположенная в специальном помещении на втором этаже, рядом с кабинетом завуча, соответствовала последним, еще не выпущенным на рынок разработкам АйБиЭм. Чтобы убедиться в этом, я потратил полтора часа, а чтобы снять раздражение, выкурил еще одну сигарету.
- Ну и как же все это понимать? - весело спрашивал Геннадий Виссарионович. - Откуда, откуда претензии? Скажите, что у нее болит?
Я смял окурок и смотрел на него, ничего не отвечая. Я был смущен.
- И что, в остальных девятнадцати пунктах нашей программы меня ожидает то же самое?
- Нет, - возразил он, отводя глаза. - Возможно, будет и другое. Вы еще посмотрите?
- Да что здесь смотреть?! - Я отбросил свисающий кабель. - Уже посмотрели: и по классам погуляли, и с завучем покурили!..
Из кабинета рядом я опять позвонил Арине. На этот раз было занято, в трубке пищали короткие гудки.
- Опять никого? - заискивающим тоном спросил мой сопровождающий.
- Да нет, теперь вот, видите, занято, - отозвался я.
Полистав телефонную книгу, лежащую на столе - точно такую же принесла мне в номер горничная, - я нашел телефон Марты и набрал его. Случайно в зеркале увидел, как вытянулось и побледнело лицо Геннадия Виссарионовича.
- Как это занято? - почти пролепетал он. - Там не может быть занято!
Марта сама взяла трубку.
- Привет. Я, представь, тебя видел сегодня, у тебя усталый вид.
- Когда видел, где?
- Случайно посмотрел в окно. Вижу, под навесом сидят два мужика и мальчик, потом и ты появилась в поле зрения… Скажи, Марта, мальчик - это Олег?
- Так, - сказала она. - Этого еще не хватало.
- Когда мы увидимся?
- Сегодня я не могу. - Марта заговорила сухой скороговоркой очень занятого человека. Первые ее фразы были сказаны иначе. - Завтра, если хочешь - завтра, можно даже утром или днем, а сейчас - извини…
Сухой, лишенный чувства голос Марты напомнил мне что-то - что-то не из нашей жизни. Я хотел понять, что это, но она уже бросила трубку.
Геннадий Виссарионович был все так же бледен. Дрожащей рукой он налил себе из графина воды и выпил.
- Чего это вы испугались? - зло спросил я.
- Сердце… сердце немного прихватило.
Громко, на всю школу, зазвенел звонок. В учительской, куда мы вошли, стало тесно. Обычная учительская, обычные учителя… Я немного успокоился. Уже знакомый учитель физики поставил на стол игрушечный самосвал и негромко сказал:
- Какой хороший получился город, даже жалко его.
Пол под ногами покачнулся, потолок слегка вздрогнул, и от плывущей под потолком люстры обозначилась наискось к окну трещина. Кто-то из учителей язвительно спросил:
- А зарядом обычного типа они не могли обойтись?
Геннадий Виссарионович уже тащил меня за рукав.
- Пойдемте, пойдемте скорее!
- А что произошло?
- Видели город в кабинете физики? Они на него только что атомную бомбу сбросили… Шучу, конечно.
Уже миновав большой прохладный вестибюль, а за ним и двери на улицу, я краем уха уловил обрывок разговора двух младших школьников:
- Двести рентген, - говорил один. - Опять переливание крови всем делать будут.
- Если двести, то не будут - мало, - отозвался другой. - Триста, триста пятьдесят - вот тогда бы делали.
IX
На улице по-прежнему ни одного человека. Остановившись возле здания поликлиники, я обратил внимание на урну. С круглого ее бока свисали банановая кожура, обрывок газеты; вокруг полно окурков.
Значит, люди все-таки есть! Кто-то же съел этот банан, смял эту газету? Какие-то люди курили эти сигареты, и их было немало… Взгляд мой остановился на еще дымящемся окурке, не более минуты назад вбитом каблуком в асфальт.
Заглушив мотор и заперев свою машину, Геннадий Виссарионович довольно бесцеремонно втащил меня в высокие стеклянные двери и поволок вверх по мраморной лестнице, по пустому больничному коридору. Он просто вцепился в мою ладонь, не давая остановиться.
- Послушайте, да послушайте, вы! Куда вы меня тащите? - воспротивился я. - Или мы опаздываем на торжественный сбор больных?..
Он остановился, отпустил мою руку и резко сказал:
- Не сами ли вы хотели уложиться в два дня?
Здесь тоже не было видно ни одного человека. Некоторые двери заперты, иные, наоборот, гостеприимно распахнуты, но если в школе Геннадий Виссарионович чувствовал себя более или менее нормально, то теперь он откровенно нервничал. Он искал главного врача, и никак не мог его найти, а спросить было не у кого. В конце концов мне надоело без толку бродить по пустым кабинетам, и я уперся. После чего Геннадий Виссарионович отправился искать главврача один, предложив мне подождать в коридоре, на втором этаже.
Нетрудно было понять, что происходящее со мной далеко выходит за рамки обычной командировки, но разбираться во всем этом не было никакого желания. Сделав пять шагов по коридору в одну сторону, потом пять в обратном направлении, я опустился на стул. Воздух вокруг был спертым, напряженным - таким он бывает, когда в поликлинике собирается большая очередь. На стене, прямо передо мной, приколот план эвакуации в случае пожара, и слева от него - несколько плакатов по личной гигиене. Рядом с моим стулом были еще стулья, но на них никто не сидел. Правда, возникало впечатление (так криво и уютно они стояли), что люди вот только минуту назад все разом поднялись и ушли. Я понял, что пахнет потом, пахнет множеством замерших в искусственной неподвижности тел.
"Невероятно, но машины действительно великолепные. Пусть великолепные. Я все равно должен разорвать контракт. Пойду к этому лысому главному инженеру и буду настаивать. Скажу: что лучше полюбовно, чем через суд. Что я могу еще ему сказать? Не хотите по-доброму - воля ваша. Извините, но срок моей командировки кончается завтра".
Я вздрогнул, когда за дверью в кабинете врача кто-то громко застонал, и женский голос отчетливо произнес:
- Спасите, спасите меня, доктор!
После царящей вокруг тишины это было, как минимум, неожиданно.
- Помогите мне, доктор! - истерично и громко завопила женщина. - Помогите мне!
Я поднялся со стула, зачем-то пощупал его красное ледериновое сиденье - оно было теплым. Встал перед дверью, на которой висела обычная табличка: "Участковый терапевт". После минутного колебания я постучал. В причитающем женском голосе чувствовался неподдельный ужас.
Я постучал еще раз, после чего толкнул дверь. В просторном кабинете за столом сидел врач. Это был старичок: седые волосы, маленькие смешные очки на большом носу, впалые щеки. Он поправил ворот и сказал, поворачиваясь ко мне:
- Ну, не могу я… Все понимаю, но не могу.
Он смотрел прямо на меня, но как бы сквозь, не видя. Потом он перевел взгляд на экран маленького монитора, стоящего на столе.
- Ну, незачем кричать, я всегда был сторонником медицинской тайны… Мы же не на базаре с вами.
Он пощелкал клавишами. Изображение на экране переменилось: когда я вошел, там был рентгеновский снимок черепа, теперь появилась какая-то часть "истории болезни" и цветной рисунок сбоку.
- Я выпишу вам обезболивающее. - Непонятно было, к кому он обращается. - Но не морфий - морфий выписать не могу, как ни кричите. У вас, милая моя, тяжелая форма ложной жизни. Вы должны понять, что вы уже умерли. Умерли. И морфий - это для вас гибель.
Я стоял в проеме распахнутой двери и почему-то смотрел на монитор, а в коридоре за моей спиной раздавался отчетливый кашель, сопение, скрипели стулья…
- Мне не нужно никакого морфия, - сказал я и попятился. - Извините.
Мне показалось неудобным находиться в одном кабинете с человеком, столь живо беседующим с монитором. Доктор уже писал рецепт.
Мигнул и ровно засветился белый матовый плафон коридорной лампы. Это тоже было бессмысленно: в окна еще падало достаточно света. В коридоре было пусто. Я плотно прикрыл за собой дверь, и тут же за ней женский голос крикнул:
- Я не хочу, не хочу умирать!.. - Судя по звуку, женщина ударила по столу чем-то тяжелым. - Нет!..
- Водички, водички попейте, - сказал врач. - Успокойтесь, милая моя. Вы уже умерли. С этим нужно смириться. - Я непроизвольно попятился и опять опустился на стул. - Думаю, у вас все будет хорошо. Ну, умрете еще раз. Ничего страшного! Второй раз это же совершенно не больно, и как врач я настоятельно рекомендую вам умереть побыстрее. Вот умрете, тогда и приходите, если, конечно, боли останутся. Тогда и поговорим. Но морфий я вам и тогда выписать не смогу. Правда, думаю, вы и не попросите.
В конце пустого белого коридора хлопнула дверь, матовый плафон померк.
"О каком отчете он говорил? Какой, к черту, может быть отчет?! Ведь он имел в виду не машину!.."
Раздались уверенные шаги, я сразу понял, что это и есть главврач. Мужчина в медицинской шапочке и белом халате протянул мне руку.
- Петр Сергеевич, - представился он довольно приятным голосом. - Пойдемте со мной, Геннадий Виссарионович уже в машинном зале.
- А позвонить откуда-нибудь можно? - спросил я.
- Вполне. Позвонить можно из любого кабинета, можно из моего. Впрочем, в машинном зале тоже есть телефон.