Окошко захлопнулось, шаги за дверью удалились. С минарета мечети ветерок донес призывный голос муллы, вставшего на полуденную молитву. Сменились на башнях сонные охранники. Мимо по дороге, вздымая клубы пыли, пронеслась кавалькада разношерстно одетых полицейских, державших путь к летней резиденции короля.
А Каракурт все ждал, притомившись, опустился на корточки, чувствуя на себе изучающие взгляды откуда-то наблюдавших за ним глаз. Теряя терпение, он зло подумал о начальнике тюрьмы словами Мадера: "Он из Кафиристана, горной страны кафиров - неверных. Свою землю они называют Нуристаном - Лучезарной. Король там силой построил мечети, однако мусульманами они не стали и христианами тоже. Язычники..." Такого проймешь только страхом или деньгами... Мадер тоже плут! В мусульманском мире его величают Вели Кысмат-ханом. И рассуждает как праведник от ислама, а сам в душе гяур гяуром...
Тюремная дверь распахнулась, и в ее проеме Каракурт увидел трех афганцев в полицейской форме. На первый взгляд они походили друг на друга, но, приглядевшись, Курреев выделил среди них стройного, щеголеватого начальника тюрьмы Хабибуллу. Поигрывая костяной рукоятью толстой камчи, в конец которой был вшит увесистый кусок свинца, он впился в пришельца острыми льдинками голубых глаз. И впрямь взгляд кафыра!
- Вам привет от дядюшки Вели Кысмат-хана, - не здороваясь, произнес Каракурт начало пароля.
- Как поживает сердечный друг моего отца? - улыбнулся Хабибулла розовыми девичьими губами.
- Я с рекомендательным письмом, - нехотя выдавил Каракурт, раздражаясь тем, что пароль приходится говорить при людях. - Может, пригласите?
- Первый раз вижу человека, недовольного тем, что его в зиндан не приглашают, - пошутил Хабибулла, но, перехватив злой блеск в глазах гостя, закусил нижнюю губу, пропустил его в дверь.
Тюрьма у Каракурта тоже вызвала удивление. Не похожая на те, что видел в Кандагаре и Кабуле, она размещалась в пяти десятках приземистых домиков с узкими, почти под самую крышу, щелями, заменявшими окна. В несносную жару и трескучие морозы, на земляном полу, на старых драных кошмах и всяком тряпье, кишевших вшами и блохами, ютились в тесноте арестанты. В домиках, где попросторнее, ткали ковры, мелькали темные силуэты в чадрах, яшмаке - платке молчания. Раз есть туркменки, быть тут и туркменам: Мадер впустую Каракурта так далеко не пошлет.
Войдя в кабинет начальника тюрьмы, Курреев обменялся с ним второй половиной пароля. Затем снял с себя заплечный мешок и достал оттуда тугой сверток.
- Это от Вели Кысмат-хана. Доллары, как просили.
- Это все? - Хабибулла взвесил рукой сверток. - Я же не один. Мои люди думают, что я деньги гребу лопатой...
- Скоро будешь грести. - Каракурт по обыкновению перешел на привычное "ты". - Наши друзья вот-вот будут здесь, а они умеют ценить преданных людей. Тогда тебе найдется местечко потеплее - не вонючий зиндан, а кресло министра внутренних дел!
- О такой высоте и мечтать не смею. - Холодные глаза Хабибуллы алчно блеснули, он сглотнул слюну. - Я могу довольствоваться и скромной должностью пограничного комиссара, а брат мой - главного провизора... Он ведь в Сорбонне учился.
- Все будет! - Каракурт понимающе улыбнулся: у этого кафира губа не дура. - Я сам попрошу о том Вели Кысмат-хана. Мне он не откажет. А пока устрой меня надзирателем, дай имена всех арестантов, побывавших в Средней Азии.
- Таких я помню на память, особенно туркмен.
- И второе мое условие: я должен работать один.
- Я назначу вас старшим надзирателем, будете ходить всюду, подчиняться лишь мне. - И тут же поправился: - Для виду только...
Среди обитателей тюрьмы были и старые и молодые контрабандисты и торговцы опиумом, убийцы и воры, по национальности туркмены, узбеки, курды. Одни покинули родные края еще детьми с родителями, другие бежали после революции или в годы коллективизации, третьи сами не заметили, как очутились на чужбине, подавшись за родовыми вождями...
Посетив ранее темницы Кабула и Кандагара, Каракурт остановил выбор на немногих, разложив их по полочкам: на верхней те, кто сумеет перейти советскую границу, осесть там и собирать шпионские сведения; пониже - способные совершать диверсии, распространять слухи; на самом низу - убийцы и контрабандисты. Правда, от охотников отбоя не было, да не всем верил Каракурт, зная, что Мадер три шкуры спустит с него, если наберет всякую шушеру, годную лишь для того, чтобы расколоться перед чекистами.
А в Фарахе своей работой Каракурт остался доволен. Завербовав пятерых, которых тут же освободили из-под стражи, он с чувством исполненного долга собрался податься в Герат, встретиться с Эшши-ханом. И вдруг в кабинете начальника тюрьмы нежданно-негаданно наткнулся на самого джунаидовского сынка. Все такой же подвижный, коренастый, он ощупал Курреева неприязненным взглядом, но тут же в деланной улыбке оскалил желтые зубы. Что привело его сюда? Понапрасну он и шага не ступит.
- В зиндане немало моих людей. - Эшши-хан решил упредить любопытство Каракурта. - Ковры мне они ткут. Коммерция любит расторопных.
- Вот почему ты в Иран не поехал! - усмехнулся Каракурт. - Не легче ли их на волю выпустить?
- Голодные покладистее, и тюремные ковры подешевле обходятся. - Эшши-хан с издевкой поглядывал на Хабибуллу, думая о взятках, которые приходится давать ему - иначе арестантов не выделит.
- Хан-ага добрый хозяин, - вставил Хабибулла. - Доставил в зиндан жен своих батраков, что тут сидят. Они и ковры ткут и кошмы валят.
- А останется кому до срока с полгода, - с тонких губ Эшши-хана, окаймленных черными усами и бородою, не сходила ядовитая усмешка, - начальник тюрьмы делает мне подарок, выпускает нужного мне человека пораньше, и тот до могилы будет верен мне...
Каракурт отвел глаза - нашел кого дурить! Теперь он не тот простачок, что ходил в телохранителях Джунаид-хана. Юнца и вокруг пальца обведешь, а старого воробья на мякине не проведешь. Джунаидовский сын, убей, всей правды не скажет, в лучшем случае полуправду.
- Вели Кысмат-хан страшно рассердится, - Курреев, оставшись наедине с Хабибуллой, решил потрясти его, - узнав, что его агент по кличке Красавчик пытается удержать в одной руке два арбуза...
- Но Эшши-хан такой влиятельный человек, - побледнел Хабибулла. - Разве он не пользуется покровительством нашего шефа?
- Зачем тут отирается? Кто его интересует?
- Один кузнец и ювелир по имени Гуртли Аллаберды. - Хабибулла с опаской глянул на дверь. - Осужден на двенадцать лет, значится в тюремном списке, но живет в другом месте.
- Что за птица?
- В Файзабаде он убил пограничного комиссара, родича нашего губернатора. От казни туркмен откупился, Эшши-хан помог.
- На чем потом попался? - Курреев потянул ноздрями воздух, словно хищник, напавший на потерянный след.
- На контрабанде, торговал оружием, терьяком. В Туркмении у него родной брат живет...
- Где Гуртли сейчас?
- Адрес мне неизвестен. И вообще его держат в секрете.
- Если губернатор простил за родича, значит, он ему нужен?
- В том-то и дело, что Гуртли работает на губернатора. Химичит с контрабандным золотом, драгоценными изделиями...
- Почему он не бежит?
- Куда? - Хабибулла поджал губы, затем пояснил: - В Туркменистане его знают как облупленного, в Иране и Афганистане он наследил. Эшши-хан, видно, чем-то его обнадежил, недаром о нем тоже недавно расспрашивал.
А этот Хабибулла вовсе не дурак: Эшши-хану, набравшему восемьсот всадников, позарез не хватало юзбашей. В Афганистан скоро нагрянут немцы, и он ринется в Туркмению, чтобы восстановить свое ханство, свершить то, что не удалось при жизни отцу. Гуртли - стреляный зверь, такие нужны и Мадеру.
Аллаберды еще в тридцатом году, проживая под Каахка, торговал коврами, занимался контрабандой терьяка, но, уличенный Советской властью, бежал в Иран и всей семьей попал в лапы Кейли. Английский резидент, завербовав его, поставил условие: не бросая контрабандного промысла, собирать шпионскую информацию, подыскивать людей для создания агентурной сети. И Гуртли исправно служил англичанам до тех пор, пока не угодил в зиндан. Ждал, надеялся, что хозяева вызволят его из беды, но о нем забыли. Лишь один Эшши-хан помнил о нем и разыскал...
Каракурт тоже не дремал - наблюдал за каждым шагом Эшши-хана, не раз увязывался за ним, но тот, доходя до базара, бесследно исчезал у дуканов вдоль дороги, ведущей в городок Кала-Кох. И все же перехитрил ханского сынка. Переодевшись в женскую одежду, он вместе с братом Хабибуллы, мечтавшим о карьере главного провизора, выследил Эшши-хана. След привел к дому старого афганского полковника в отставке, родственника губернатора.
Старик почти каждый вечер уходил с набитой сумкой в сторону Кала-Коха, где в долине реки Фарах-Руд стояли под сенью большого сада два одиноких домика. Он приносил не только еду. Сюда наведывались и его сыновья - как правило, на конях с небольшими ношами - и, о чем-то поговорив с Гуртли, возвращались тоже не с пустыми руками. Аллаберды не выходил днем из дома с большими светлыми окнами, а ночевал в соседнем домике с одним окошком. Ночью его охраняли двое стражников, которые чуть свет снимались с поста и удалялись в Фарах.
Сначала Каракурт целую неделю в бинокль следил за загадочными домиками, за всеми, кто приходил. Трижды появлялся Эшши-хан, но всякий раз уходил явно расстроенный, и Курреев радовался, догадываясь, что визиты бесплодны. Наконец, дождавшись вечернего часа, когда Гуртли перешел во второй домик, Каракурт подкрался со стороны, где не было окон, и толкнул дверь. В полупустой комнате, у окна, на коврах за небольшим дестерханом сидел худощавый человек. Увидев незнакомца, он потянулся к подушке, лежавшей рядом.
- Не стоит, Гуртли, - остановил его Каракурт. - Я тоже не с голыми руками...
Тот убрал руку, но все же ближе подвинулся к подушке, недоверчиво разглядывая Курреева.
- Не признал? А я давно ищу тебя - с тех пор, как однажды увидел у английского консульства в Мешхеде, в компании с Кейли, - не моргнув глазом, соврал Каракурт.
- Я что-то не припомню. - Гуртли был спокоен, но следил за каждым движением незнакомца. - Кто ты?
- Не гостеприимен ты, я вижу. Приглашай своего земляка!
- Есть птицы, чье мясо едят, - Гуртли ощупывал глазами Каракурта, стоявшего опершись о дверной косяк, - но есть птицы, которых кормят мясом.
- Ты хочешь сказать, - прищурился Каракурт, - что гость гостю рознь. Одних возводят на почетный тор, других сажают у порога. Сейчас не время словами ловчить. - Он без приглашения сел рядом с Гуртли. - Хочешь на волю? Тогда доверься мне, я все сделаю.
- Не такие пытались меня вызволить.
- Эшши-хан, что ли? - Каракурт заметил удивление в забегавших глазах Гуртли. - Я все знаю о тебе, знаю, на кого ишачишь. Я освобожу тебя.
- За меня даже Ишан Халифа вступился, а что толку...
- Англичане тебе не помогут, их скоро погонят из Ирана. России каюк... Когда немцы придут в Афганистан, будет поздно: они отблагодарят только тех, кто им помогал. Я говорю от имени Германии, и ты, брат, доверься мне. У нас дорога одна.
- Что я должен делать? - поинтересовался Гуртли.
- Начни с того, чтобы продукты тебе носили через два дня. Пусть народу поменьше ходит, скажи, что мешают работать.
- А документы будут настоящие?
- Пусть твоя голова не болит. Месяц-другой поживешь под чужим именем, а там наши друзья овладеют Туркменией, Афганистаном. - Каракурт оглядел Гуртли с ног до головы, добавил: - Старую одежду, что на тебе, повесь на видном месте. Обувь тоже оставь. Уйдешь в другом облачении.
...В пасмурное осеннее утро Гуртли, выйдя из домика, направился к реке, где в условленном месте его ожидал всадник с запасным конем. В то же время с противоположной стороны приблизились и спешились трое всадников - Каракурт, Хабибулла с неразлучной камчой и бедно одетый молодой арестант, осужденный за неумышленный поджог помещичьей усадьбы. Через месяц у него истекал срок заключения.
- Переоденься, - приказал парню Хабибулла, когда они вошли в дом и увидели одежду Гуртли, - поможешь здешнему мастеру.
Парень переоделся нехотя, озираясь по сторонам. Раздался глухой щелчок камчи, и бедняга, обливаясь кровью, с зияющей раной на висках повалился навзничь. Каракурт расчетливо нанес ножом удар под левую лопатку, а Хабибулла методично хлестал жертву по лицу... Убедившись, что убитого теперь узнать невозможно, они за ноги оттащили труп в глубину комнаты, облили керосином, подожгли. Когда сели на коней, огонь охватил весь дом.
Стражники, пришедшие к вечеру, забили тревогу. На место происшествия прибыло полицейское начальство, тут же крутился и Хабибулла. Осмотрев обугленный до неузнаваемости труп, все сошлись на одном: Гуртли убит с целью ограбления, и преступники, заметая следы, устроили пожар.
Не успели чины разъехаться, как к пожарищу с двумя всадниками подскакал ни о чем не подозревавший Эшши-хан. Заметив чужих людей, он завернул было коня, но поздно: его с воем и гиканьем окружили, стащили на землю, дали несколько увесистых тумаков. Что потерял этот дикарь в губернаторском саду? А не он ли убил несчастного Гуртли?
- Вы ответите, рабы нечестивые! - Эшши-хан, униженный и оскорбленный, побагровел от злости. - Я пожалуюсь его королевскому величеству! Я - Эшши-хан, сын Джунаид-хана! Отпустите меня сейчас же!..
Не будь там Хабибуллы, намяли бы ему бока да еще в полицейской каталажке насиделся бы, пока разобрались что к чему.
Эшши-хан остановился в просторном доме местного сараймана, стоявшем особняком вблизи дороги на Кала-Кох, сразу же за старой крепостью Фирдоуси. Дом был удобен тем, что к нему незамеченным не подберешься - на открытой местности, окруженный полноводным арыком и редкими тутовыми деревьями. Каракурт, завидев его издали, подумал: хитер ханский выродок! И все же он обвел Эшши-хана вокруг пальца. Вот Мадер потешится! А заодно Куррееву в ножки поклонится за то, что завербовал два с лишним десятка агентов, готовых перейти советскую границу. Каких трудов это стоило! Пришлось искать подходящих, как бусинки в золе... Здешние туркмены в агенты не годятся, их с головой акцент выдает. Под Кабулом туркмены живут целыми селениями, а язык у них не то сарыкский, не то салорский с примесью языка пуштунов. Поселились они тут еще со времен завоевателя Надир-шаха. А разве речь туркменов в Герате, Меймене, Мазари-Шерифе не засорена фарси или дари? Так в большевистской Туркмении не разговаривают...
Цокот копыт прервал мысли. Навстречу скакали три всадника. Узнав, что Курреев едет к Эшши-хану, его остановили и к дому не пропускали, пока один из них не вернулся с разрешением.
Эшши-хан важно восседал на ковре, пил чай. Увидев в дверях Курреева, пригласил к дестерхану. В дверях застыли два телохранителя. Эшши-хан дал им знак, они тут же удалились, но гость знал, что те застыли за дверью, поочередно подглядывая в замочную скважину.
- Тебе привет от Вели Кысмат-хана. - Не здороваясь, он сел в пыльных сапогах на ковер.
- За привет спасибо, - небрежно ответил Эшши-хан, начиная злиться.
- Не заносись, Эшши! Знаю, что тебя ханом величают, что восемьсот всадников набрал. Но ты еще не в Хиве и не на ханском троне, а в вонючем Фарахе. И не видать тебе желанной Хивы, как своих лопаток, если так будешь отвечать на приветы Вели Кысмат-хана...
Дверь отворилась, вошел джигит с пиалой и чайником, поставил их перед гостем.
- Я к тебе не чаи пришел распивать, - еще резче продолжил Каракурт, - а по заданию нашего шефа. До Герата я тебя провожу, а пока ответь на вопрос.
- Говори, - сказал сразу сникшим голосом Эшши-хан.
- Ты знаешь Ходжака? Можно ему доверять?
- Заподозрен в чем?
- Нет. Такая наша служба - мы никому не верим.
- Ходжак преданный нам человек. - Эшши-хан налил себе чаю в пиалу. - Он был начальником охраны у отца, собирался уйти с нами, но отец приказал ему остаться в Хиве. В тридцать первом, когда меня в Каракумах ранило, Ходжак спас мне жизнь. Он хороший тебиб, вылечил, выходил. А ведь другой на его месте мог бы меня и выдать.
- Зачем он приезжал потом в Герат, встречался с твоим отцом?
- Он передал просьбу родовых вождей, желавших возвращения отца в Туркмению, чтобы возглавить антисоветское подполье.
- Нашему с тобой хозяину, Эшши, - жестко произнес Каракурт, которому показалось, что его собеседник чем-то смущен, - непонятно, почему о разговоре Ходжака и Джунаид-хана стало известно англичанам?
- Об этом знает и Эймир...
- Зачем же валить на родного брата?
- Может, отец кому рассказал?
- А теперь на покойника перекладываешь. Как говорят: знал бы, что отец умрет, на куль соли выменял бы. Ну и сыночек!
- Ты чего пристал, Нуры? Козла отпущения ищете? А Ходжак - он святой?
- Ты не вали с больной головы на здоровую! - многозначительно протянул Каракурт. - Вели Кысмат-хан все знает. Подожди!..
Эшши-хан, морщась, схватился за живот, поднялся с ковра и вышел. Каракурт, довольно ухмыльнувшись, достал из-за пазухи коричневую трубочку терьяка, отделил от нее кусочек с горошинку, бросил в пиалу с чаем, размял пальцем и выпил. Когда хозяин вернулся на свое место, Курреев попросил еще один чайник - его низкий лоб покрылся бисеринками пота, а большие глаза пьяно блуждали.
- Испугался, Эшши? Воздух мог бы и здесь выпустить. Ты при мне и не такое выделывал. Забыл?
- Не святотатствуй! - Эшши-хан тяжело посмотрел на блаженное лицо Курреева. - За дестерханом сидишь. Успел уже своего дерьма наглотаться?
- Дерьма, говоришь? - Курреев уставился одичалыми глазами. - А кто меня научил, как не твой отец? Приручить хотел? Ваше семейство сломало мне жизнь, но и я у вас в долгу не останусь! Ты, Эшши, для меня хуже, чем большевики! Отец ваш подох, но я мщу и буду мстить его детям - тебе, Эймиру и... как его, вашего третьего братца зовут?..
Каракурт исступленно засмеялся, хотел подняться, но не смог. Эшши-хан, задетый за живое, хотя и понимал, что бессмысленно говорить с одуревшим наркоманом, все же спросил:
- История с Гуртли твоих поганых рук дело?
- Сын Аллаберды приветствует тебя с того света,- дурашливо засмеялся Каракурт. - А ты, хан-ага, схлопотал по загривку? - Глаза его слипались. Потом клюнул носом и, опрокинув недопитый чайник, повалился на бок. Крепкий, жилистый Каракурт, что-то бормотавший во сне и наконец захрапевший в беспамятстве, не был похож на себя. Жалкий, свернувшийся калачиком, он напоминал пустой бурдюк.
Стояла глубокая осень, но степь все еще хранила в себе тепло лета. В синем мареве за горизонтом затаилась Дашти Марго - Пустыня смерти. Это в ее раскаленной утробе рождаются летней порой жгучий "афганец", а зимой - студеные ветры.
"Зима на пороге, - невесело подумал Эшши-хан, сдерживая молодого аргамака, норовившего перейти в галоп, - а тут теплынью веет. Не к добру это..."