- Я сделаю доброе дело, если доберусь до него раньше, чем легавые, - сказал Бахман под пристальным взглядом Адмирала. - Вам я тоже сделаю доброе дело, - продолжал он. - Сто евро наличными за все, что вы про него вспомните. И больше мы никогда не увидимся, гарантирую.
Адмирал поднял свою лапищу и в задумчивости провел ею по губам, после чего встал в полный рост и, не удостоив своих молчащих товарищей даже взглядом, направился в соседнюю нишу, полутемную и никем не занятую.
#
Адмирал демонстрировал за столом хорошие манеры: то и дело вытирал пальцы бумажными салфетками и щедро поливал еду соусом табаско из бутылочки, которую носил в кармане пиджака. Бахман заказал бутылку водки. Адмирал заказал хлеб, корнишоны, сосиски, селедку и тильзитский сыр. Наконец он прервал молчание:
- Они ко мне обратились.
- Кто?
- Люди из приюта. Адмирала все знают.
- Где вы встречались?
- В приюте, где ж еще?
- Вы провели там ночь?
Адмирал криво усмехнулся, как будто "провести ночь в приюте" - это удел слабых.
- Я говорю по-русски. Не смотрите, что я портовая крыса из гамбургских доков, русский я знаю лучше, чем немецкий. Откуда, спрашивается?
- Сибирь? - высказал предположение Бахман, и огромная башка в ответ согласно кивнула.
- В приюте не знали русского, а Адмирал знает. - Он щедро плеснул себе в стакан водки. - Хочет стать врачом.
- Парень?
- Здесь, в Гамбурге. И спасти человечество. От кого? От самого человечества, естественно. Сам он татарин. Так и сказал. Мусульманин. Аллах послал его в Гамбург выучиться на врача и спасти человечество.
- А почему Аллах выбрал именно его?
- Компенсация за всех горемык, которых его отец отправил на тот свет.
- Он сказал, кто эти горемыки?
- Русские убивают без разбора, дружище. Священников, детей, женщин, всех подряд.
- Его отец убивал единоверцев мусульман?
- Он не уточнил.
- А кем был по профессии его отец, что он столько людей отправил на тот свет?
Адмирал сделал большой глоток. Потом еще один. Опять плеснул в стакан.
- Он хотел знать, где здесь находятся офисы крупных банкиров.
Бахман, поднаторевший в допросах, научился не выказывать удивления, какой бы невероятной ни была полученная им информация.
- И что вы ему на это сказали?
- Я рассмеялся. Со мной такое бывает. "А зачем, говорю, тебе банкир? Откэшиться? Давай чек, я тебе помогу".
Бахман засмеялся, оценив шутку.
- А он?
- Не понял. "Чек? А что это?" Потом спрашивает, где они живут. У себя в банке или в частных домах.
- А вы что?
- Послушай, говорю, ты парень вежливый, и Аллах велел тебе стать врачом, так что перестань задавать дурацкие вопросы. Лучше отдохни в блошином приюте, поспи на нормальной кровати и заодно познакомься с приличными людьми, которые тоже жаждут спасти человечество.
- А он?
- Сунул мне в руку полусотенную. Голодный псих, татарская душа, дает старому лагернику новехонькую полусотенную за стакан паршивого супа.
Адмирал взял деньги у Бахмана, распихал по карманам все, что оставалось на столе, включая недопитую бутылку водки, и вернулся к своим морским дружкам в соседний кабинет.
#
После этой встречи Бахман на несколько дней ушел в свою излюбленную молчанку, из которой Эрна Фрай и не пыталась его вытащить. Даже новость о том, что датчане арестовали водителя грузовика по обвинению в контрабанде людей, не сразу его расшевелила.
- Водитель грузовика? - переспросил он. - Тот, что привез его в Гамбург на вокзал? Тот самый?
- Да, тот самый, - подтвердила Эрна Фрай. - Два часа назад. Я скинула тебе всю информацию, но ты был весь в делах. Копенгаген известил корком в Берлине, а те переслали ее нам. Довольно обстоятельная справка.
- Подданный Дании?
- Да.
- Датчанин по происхождению?
- Да.
- Перешел в ислам?
- Ничего похожего. Хоть раз посмотри свою почту. Он родился в лютеранской семье и сам лютеранин. Единственный его грех - это брат, связанный с организованной преступностью.
Теперь он весь обратился в слух.
- Две недели назад плохой брат позвонил хорошему и сказал, что один богатый молодой человек, потерявший паспорт, должен прибыть в Копенгаген на грузовом корабле из Стамбула.
- Богатый? - перебил ее Бахман. - Насколько богатый?
- Пять тысяч долларов сразу за то, чтобы вывести его из доков, и еще пять тысяч за благополучную доставку в Гамбург.
- Кто платил?
- Молодой человек.
- Из собственного кармана? Десять тысяч наличными?
- Выходит, что так. Хороший брат сидел на мели, поэтому он, не включив голову, взялся за дело. Имени пассажира он не знал, и по-русски он не говорит.
- Где сейчас плохой брат?
- За решеткой, само собой. Они сидят в разных камерах.
- Что он говорит?
- Он от страха наложил в штаны и предпочел бы остаться в тюрьме, чем получить пулю от русской мафии.
- Их мафиозный босс стопроцентно русский или мусульманин?
- По словам плохого брата, его московский сообщник - уважаемый чистокровный русский авторитет, проворачивающий самые крупные дела в мире организованной преступности. У него нет времени на разных мусульман, которых он с удовольствием утопил бы в Волге всем скопом. На брата-плохиша он вышел, чтобы оказать услугу своему дружку. Кто этот дружок, наш скромняга спросить не осмелился.
Она откинулась на спинку стула и, прикрыв глаза, ждала, пока Бахман переварит эту информацию.
- Что говорит корком? - спросил он.
- Бормочет что-то невнятное. Корком нацелен на влиятельного московского имама, раздающего деньги разным сомнительным благотворительным организациям исламистского толка. Русские знают об этом. И он знает, что они знают. Почему они смотрят на это сквозь пальцы, остается загадкой. Корком твердо верит в то, что имам и есть тот анонимный дружок русского мафиози. При том что нет ни одного факта, что он финансирует побеги русско-чеченских бродяг, желающих изучать медицину в Гамбурге… Да, и он дал ему свое пальто!
- Кто?
- Хороший брат, тот, что привез нашего героя в Гамбург, пожалел его - еще простудится в наших северных широтах и умрет - и отдал ему свое пальто. Черное, долгополое. И у меня есть для тебя еще один брильянт.
- Ну-ка?
- У Игоря из соседнего корпуса есть сверхсекретный информатор внутри русской православной общины Кёльна.
- И?
- По сообщению этого бесстрашного информатора, православные монашки-затворницы из городка неподалеку от Гамбурга недавно взяли под свое крыло молодого русского мусульманина, погибавшего от голода и с психическими отклонениями.
- Богатого?
- Сие не установлено.
- Вежливого?
- О да. Сегодня вечером Игорь встречается со своим информатором в условиях повышенной секретности, чтобы обсудить размер вознаграждения за историю во всех подробностях.
- Игорь придурок, и все его истории не стоят ломаного гроша, - сказал Бахман, собирая все бумаги и пряча их в старый потертый дипломат, на который никто бы не позарился.
- Куда ты идешь? - поинтересовалась Эрна Фрай.
- В соседний корпус.
- Зачем?
- Сказать любезным "защитникам", что этот парень наш. Сказать им, чтобы оградили нас от полиции. Дать им понять, что если полиция, как это ни маловероятно, все же его найдет, пусть не оповещают армию и не начинают маленькую войну, а тихо отойдут в сторонку и немедленно поставят нас в известность. Мне нужно, чтобы этот парень выполнял то, ради чего он сюда приехал, и как можно дольше.
- Ты забыл свои ключи, - напомнила ему Эрна Фрай.
Глава 4
Не приезжайте в кафе на такси.
Столь же категоричной Аннабель Рихтер была в отношении одежды Брю. "Мой клиент считает всех мужчин в костюмах тайными агентами полиции. Оденьтесь неформально". Лучшее, что он смог придумать, были серые фланелевые брюки, спортивный пиджак от "Рэнделла" из Глазго, в котором он ходил в гольф-клуб, и плащ из "Акуаскьютума", лондонского магазина мужской одежды, на случай, если снова разразится потоп. В качестве жеста доброй воли галстуком он пренебрег.
На город опускались первые сумерки. После прошедшего ливня небо расчистилось. Пока он залезал в такси и говорил шоферу, куда ехать, прохладный бриз пытался снять с озера стружку. Высадившись на незнакомой улице в скромном квартале, он на мгновение растерялся, но тут же воспрянул духом, увидев обещанный ею указатель. Фруктовые лотки перед бакалейной лавкой халяль светились красно-зелеными огнями. Белые огни ресторанчика "Кебаб" заливали все близлежащее пространство. Внутри, за угловым столиком, покрытым пурпурной скатертью, сидела Аннабель Рихтер, перед которой стояла бутылка с минералкой без газа и отставленная миска с тапиокой, посыпанной желтым сахарным песком, как показалось Брю.
За соседним столом четверо пожилых мужчин играли в домино. Еще за одним столиком двое юнцов - он в выходном костюме, она в нарядном платье - нервно обхаживали друг друга. Анорак Аннабель висел на спинке стула. Она была в той же блузке с высоким воротом, а поверх нее бесформенный пуловер. Перед ней лежал сотовый телефон, в ногах стоял рюкзак. Садясь напротив, он уловил приятный аромат, исходивший от ее волос.
- Я удовлетворил всем требованиям? - спросил он.
Она скользнула взглядом по его спортивному пиджаку и фланелевым брюкам.
- Что вы обнаружили в своих архивах?
- Что это дело prima facie требует дальнейшего изучения.
- Это все, что вы собирались мне сказать?
- На данном этапе боюсь, что да.
- Тогда я изложу вам некоторые факты, которых вы не знаете.
- Уверен, что я многого не знаю.
- Он мусульманин. Это первое. Правоверный мусульманин. Поэтому ему трудно иметь дело с женщиной-адвокатом.
- А вам еще труднее?
- Он требует, чтобы я носила платок. Я ношу. Он требует, чтобы я уважала его традиции. Я уважаю. Он пользуется своим исламским именем Исса. Как я вам уже говорила, объясняется он по-русски. А с теми, кто его приютил, на плохом турецком.
- Могу я спросить, кто его приютил?
- Турецкая вдова и ее сын. Ее покойный муж был клиентом "Северного приюта". Мы бы добились для него гражданства, но он неожиданно умер. Теперь его сын пытается получить гражданство для семьи, то есть заново проходит весь этот сложный процесс, отдельно для матери и отдельно для себя. Ему есть чего бояться, поэтому он позвонил нам. Они души не чают в Иссе, но хотят избавиться от ненужной обузы. Они опасаются, что их вышлют из страны за укрывательство нелегального иммигранта. Переубедить их невозможно, и я вполне допускаю, что они правы. Кроме того, у них на руках авиабилеты в Турцию, где замуж выходит дочь этой женщины, и они ни при каких обстоятельствах не оставят своего гостя одного в доме. Про вас они ничего не знают. Ваше имя знает только Исса, но он его не произносил вслух и не произнесет. Только вы в состоянии ему помочь. Вас устраивает такое описание?
- Возможно.
- И только?
- Меня устраивает такое описание.
- Я пообещала этой турецкой семье, что вы не выдадите их имена властям.
- Зачем бы я стал это делать?
Проигнорировав его попытки проявить галантность, она сама влезла в куртку и вскинула рюкзак на одно плечо. Идя к двери, Брю заметил через стекло молодого здоровяка, прогуливающегося по тротуару. Следуя за ним на почтительном расстоянии, они свернули в боковую улочку. Чем дальше уходил от них здоровяк, тем огромнее он казался. Возле аптеки парень быстро обшарил взглядом близстоящие машины, окна домов и двух женщин среднего возраста, изучавших витрину ювелирного магазина. По одну сторону витрины был салон для новобрачных с идеальной свадебной парой манекенов, сжимающих восковые цветы, а по другую - покрытая густым слоем лака дверь с подсвеченной кнопкой звонка.
Перед тем как пересечь улицу, Аннабель остановилась, приоткрыла рюкзак, вытащила оттуда платок и тщательно повязала на голове. При свете фонаря ее лицо смотрелось напряженным и не по возрасту зрелым.
Здоровяк отпер дверь и, впустив их внутрь, протянул свою лапищу. Брю обменялся с ним рукопожатием, но имени своего не назвал. Мать здоровяка, Лейла, маленькая кряжистая женщина, специально оделась для приема гостя: черный костюм с гофрированным воротничком, высокие каблуки и платок на голове. Она пристально посмотрела на Брю, а затем, неуверенно протянув ему руку, перевела взгляд на сына. Следуя за Лейлой в гостиную, Брю физически ощутил, что в этом доме поселился страх.
#
Обои были красновато-коричневые, обивочная ткань золотистая. На подлокотниках стульев лежали кружевные салфетки. В стеклянном основании настольной лампы плавали, соединяясь и снова расходясь, сгустки плазмы. Лейла предоставила гостю этакий трон. Здесь всегда сидел мой муж, объяснила она, нервно теребя платок. Тридцать лет на одном месте. Стул был чудовищный: столь же изысканный, сколь и неудобный. Брю разглядывал его не без восхищения. Нечто подобное - дедово наследство - стояло у него в офисе: сидеть на нем было сущей пыткой. Он уже собирался рассказать об этом, но передумал. Я сюда пришел как человек, способный помочь. Больше ничего. Лейла подала на великолепном фарфоре треугольнички пахлавы в сиропе и куски лимонно-сливочного торта. Брю взял кусок торта и чашку яблочного чаю.
- Превосходно, - объявил он, попробовав торт, но, кажется, его не услышали.
Обе женщины, красавица и дурнушка, с мрачными лицами уселись на вельветиновый диван. Мелик остался стоять, подпирая спиной дверь. Исса сейчас спустится, сказал он, подняв глаза к потолку и прислушиваясь. Исса приводит себя в порядок. Исса нервничает. Может быть, молится. Он будет с минуты на минуту.
- Эти ищейки с трудом дождались, когда фрау Рихтер покинет наш дом. - Лейла сразу выпалила то, что, очевидно, не давало ей покоя. - Только я закрыла за ней дверь и понесла тарелки на кухню, как они уже позвонили. Они показали мне свои удостоверения, и я переписала их фамилии, как это всегда делал мой муж. Да, Мелик? Оба они были в штатском.
Она всучила Брю блокнот. Сержант и констебль, с именами и фамилиями. Не зная, что с этим делать, он неуклюже поднялся и передал блокнот Аннабель, которая вернула его Лейле.
- Они дождались, когда мама останется в доме одна, - подал голос Мелик от двери. - Я с нашей плавательной командой был в бассейне. У нас была эстафета на двести метров.
Брю кивнул, выражая ему искреннюю симпатию. Когда последний раз он присутствовал на деловой встрече в качестве постороннего?
- Старый и молодой, - продолжала жаловаться Лейла. - Исса, слава богу, был на чердаке. Услышав дверной звонок, он быстро поднялся наверх и закрыл люк. Так с тех пор там и сидит. Говорит, что они вернутся. Они только делают вид, что ушли, а потом возвращаются и депортируют человека.
- Это их работа, - заметила Аннабель. - Они обходят весь турецкий квартал. У них это называется "программа помощи".
- Сначала они расспрашивали меня про исламский спортклуб, куда ходит мой сын, а затем заговорили про свадьбу моей дочери в Турции в следующем месяце. Вы уверены, спрашивают, что сможете вернуться потом назад в Германию? Конечно, говорю! А они: не забывайте, что вы получили вид на жительство в Германии по гуманитарной линии. А я им: с тех пор уже двадцать лет прошло!
- Лейла, вы зря расстраиваетесь, - решительно вмешалась Аннабель. - Это совершенно законная операция с целью отделить честных мусульман от отдельных негодяев, вот и все. Так что успокойтесь.
Мальчик-певчий позволил себе немного апломба? Так, по крайней мере, показалось Брю.
- Сейчас я вас рассмешу. - Лицо Мелика, обращенное к гостю, оставалось совершенно серьезным. - Вы хотите ему помочь, поэтому вам следует быть в курсе. Он не похож на мусульман, которых я знаю. Пусть он верующий, но его мысли - это не мысли мусульманина, и его поступки - это не поступки мусульманина.
Мать огрызнулась на него по-турецки, но его это не остановило.
- Когда он заболел, я уложил его в свою кровать. Он медленно выздоравливал, а я читал ему суры из Корана. Это книга моего отца. На турецком. В какой-то момент он захотел почитать сам. Я, говорит, достаточно знаю язык, чтобы понять святые слова. Я иду к столику, где у меня лежит раскрытый Коран, произношу "бисмиллях", как учил меня отец, наклоняюсь к книге, чтобы поцеловать страницы, но не целую, этому тоже учил меня отец, просто прикасаюсь лбом и передаю книгу ему. Вот, говорю, Исса. Это отцовский Коран. Вообще-то читать его в постели не полагается, но так как ты болен, тебе, я думаю, простительно. Через час я захожу к нему, и где, вы думаете, она лежит? На полу. Отцовский Коран лежит на полу! Для любого благочестивого мусульманина - об отце я уже не говорю - это немыслимо! Ладно, думаю. Не возмущайся. Он так слаб, что книга выпала из его рук. Я его прощаю. Мы должны быть великодушными. Но когда я на него прикрикнул, он спокойно поднял Коран с пола - одной рукой, заметьте, не двумя - и отдал мне, как будто это… - Мелик не сразу подыскал сравнение, - как будто это была обычная книжка из магазина! Кто мог так поступить? Никто! Ни один чеченец, или турок, или араб… то есть он, конечно, мне брат, я его люблю, он настоящий герой и все такое, но… На полу. Одной рукой. Без благословения. Без всяких слов.
Терпение Лейлы кончилось.
- Кто ты такой, Мелик, чтобы порочить своего брата? - набросилась она на сына по-немецки, чтобы гости поняли. - Ты, который по ночам слушает в своей комнате мерзкий немецкий рэп! Интересно, что на это сказал бы твой отец?
Тут Брю услышал со стороны прихожей, как кто-то осторожно спускается по шаткой лестнице.
- А еще он стащил фотокарточку моей сестры и держит ее у себя на чердаке, - гнул свое Мелик. - Стащил, и все дела. Если бы такое случилось при отце, не знаю, что бы я с ним сделал. Да, он теперь мой брат, но он со странностями.
Голос мальчика-певчего решительно пресек их спор.
- Вы сегодня, Лейла, совсем забросили свою выпечку, - сказала Аннабель Рихтер, многозначительно глядя на матированный экран, отделявший гостиную от кухни.
- Это они виноваты.
- Может, вам все-таки стоит начать? - спокойно заметила ей Аннабель. - Пусть ваши соседи знают, что вам нечего скрывать. - Она перевела взгляд на Мелика, переместившегося к боковому окну. - Это правильно, что вы поглядываете по сторонам. Продолжайте наблюдение. Кто бы ни позвонил в дверь, впускать никого нельзя. Скажите, что у вас переговоры со спортивными спонсорами. Хорошо?
- Хорошо.
- Если снова заявятся полицейские, пусть приходят в другой раз или говорят со мной.
- И чеченец он не настоящий, - буркнул Мелик. - Он только притворяется чеченцем.