Она деланно пожала плечами:
- Не хотите сказать - не надо. Я не лезу в чужие дела.
Грэхем подумал, что понимает любопытство Жозетты. С ее точки зрения, существовало только два объяснения его присутствию на пароходе. Либо он лгал, что едет Восточным экспрессом, стараясь пустить пыль в глаза, - значит, денег имел мало. Либо он как-то проведал, что она плывет на корабле, и отказался ради нее от роскоши Восточного экспресса, а в этом случае скорее всего был богат. Внезапно Грэхем ощутил странное желание выложить правду.
- Ладно. Я здесь, чтобы скрыться от одного человека, который пытается меня застрелить.
Жозетта остановилась как вкопанная.
- Здесь холодно, - невозмутимо промолвила она. - Я пойду внутрь.
Грэхем так удивился, что даже рассмеялся. Жозетта тут же набросилась на него:
- Дурацкие у вас шутки.
Никаких сомнений: она искренне сердилась. Грэхем поднял забинтованную руку:
- Вот. Ее оцарапала пуля.
Жозетта нахмурила брови:
- Вы плохо делаете. Если поранили руку - сочувствую, но так острить не стоит. Это небезопасно.
- Небезопасно?
- Вам не к добру, да и мне тоже. Шутить так - дурная примета.
- Понимаю. - Он улыбнулся. - Я не суеверен.
- Вы просто не знаете. А я скорее на ворона стану глядеть, чем слушать шутки про убийства. Никогда больше такое не говорите, а то разонравитесь мне.
- Прошу извинить, - примирительно отозвался Грэхем. - Вообще-то я порезал руку бритвой.
- А! Опасная вещь. Хозе видел в Алжире человека, у которого глотка была разрезана бритвой от уха до уха.
- Самоубийство?
- Нет-нет! Его зарезала подружка. Крови вылилось море. Хозе вам расскажет, если попросите. Грустная история.
- Представляю. Так, значит, Хозе путешествует с вами?
- Естественно. - Она скосила на Грэхема глаза. - Он ведь мой муж.
Муж! Это объясняло, почему она терпит Хозе. Объясняло, почему полковник Хаки не предупредил, что "танцующая блондинка" тоже будет на корабле.
Грэхем вспомнил, с какой поспешностью Хозе удалился из гримерной. Просто часть бизнеса. Артистки в заведениях вроде "Ле Жоке" заметно утратят привлекательность, если станет известно, что поблизости ошиваются их мужья.
- Копейкин не говорил, что вы замужем.
- Копейкин очень мил, но всего на свете не знает. Я признаюсь вам по секрету, что отношения между мной и Хозе чисто деловые. Мы партнеры - не больше. Он ревнует, только когда я забываю о делах ради удовольствия.
Голос ее звучал бесстрастно, словно она обсуждала пункт контракта.
- Вы будете танцевать в Париже?
- Не знаю. Надеюсь, да, но из-за войны сейчас почти все закрыто.
- И что же вы станете делать, если вас никуда не пригласят?
- А как вы думаете? Голодать. Мне не впервой. - Она храбро улыбнулась. - Да и для фигуры полезно. - Уперев руки в бедра, Жозетта посмотрела на Грэхема, приглашая его высказать авторитетное мнение. - Как считаете, стоит мне немного поголодать? В Стамбуле быстро толстеешь. - Она приняла эффектную позу. - Видите?
Грэхем едва не засмеялся. Картина, предлагавшаяся его взору, обладала незамысловатой прелестью полностраничной иллюстрации из мужского журнала. Воплощенная мечта делового человека: очаровательная светловолосая артистка в браке без любви, нуждавшаяся в покровителе, - дорогой товар, продающийся сегодня по сниженной цене.
- Танцовщицам, должно быть, нелегко приходится, - сухо заметил он.
- О да. Многие считают, что у нас не жизнь, а сплошное веселье. Если б только они знали!
- Вы правы. Подмораживает. Может, зайдем внутрь и выпьем?
- Было бы здорово. - Она прибавила с подчеркнутой сердечностью: - Я так счастлива, что мы путешествуем вместе. Боялась, что стану скучать, а с вами мне будет весело.
Грэхем улыбнулся в ответ; улыбка получилась несколько натянутой. Он начинал подозревать, что выставляет себя в глупом свете.
- Кажется, нам сюда.
Они вошли в салон - узкую комнату футов тридцати в длину с двумя дверями: одна выходила на навесную палубу, другая - на верхнюю площадку ведущего к каютам трапа. Вдоль стен располагались обитые серой тканью сиденья, в одном конце были привинчены к полу три круглых обеденных стола - как видно, отдельной столовой здесь не имелось. Несколько стульев, карточный столик, шаткий письменный стол, радиоприемник, пианино и потертый ковер довершали обстановку. В дальнем углу виднелась дверь из двух половинок с прибитым к нижней деревянным прилавком - бар. За дверью стюард распечатывал блоки сигарет. Если не считать его, салон пустовал.
Они сели.
- Что будете пить, миссис… - неуверенно начал Грэхем.
Она усмехнулась:
- У Хозе фамилия Галлиндо, но я ее терпеть не могу. Зовите меня Жозеттой. Мне, пожалуйста, виски и сигарету.
- Два виски, - заказал Грэхем.
Стюард высунул голову и неодобрительно на них взглянул:
- Виски? E molto саго, - предупредил он. - Très cher. Cinque lire. По пять лир. Очень дорого.
- Дорого. Но мы все равно возьмем.
Стюард скрылся в баре и загремел бутылками.
- Мы его разозлили, - сказала Жозетта. - Видно, не привык к пассажирам, которые заказывают виски. - Она явно получила удовольствие от заказа и от замешательства стюарда. В электрическом свете салона манто смотрелось дешевым и поношенным, но она расстегнула его и расправила на плечах так, словно это были соболя. Грэхем вопреки своим убеждениям почувствовал к ней жалость.
- Давно вы танцуете?
- С тех пор как мне исполнилось десять. А это случилось двадцать лет назад. Видите, я не хочу врать про свой возраст, - гордо заметила она. - Родилась я в Сербии, но называюсь венгеркой - лучше звучит. Родители у меня были очень бедные.
- Но честные, само собой.
Жозетта казалась слегка озадаченной.
- Нет, отец честностью не отличался. Он был танцором, украл деньги у кого-то из труппы и попал в тюрьму. Потом началась война, и мать забрала меня в Париж, где о нас одно время заботился весьма состоятельный человек и мы жили в отличной квартире. - Она вздохнула: великосветская дама, тоскующая о днях минувшей славы. - Потом он разорился, и матери опять пришлось танцевать. Она умерла в Мадриде; меня оттуда привезли в Париж и отдали в женский монастырь. В монастыре было ужасно. Что сталось с отцом - не знаю. Наверно, его убили на войне.
- А Хозе?
- Встретила его, когда выступала в Берлине. Он не ладил со своей тогдашней партнершей. Страшная сука была, - просто добавила она.
- И давно вы познакомились?
- Три года назад. Где только с тех пор не побывали. - Жозетта поглядела на Грэхема с нежной заботой. - Но вы устали. Выглядите утомленным. И лицо порезали.
- Пытался бриться левой рукой.
- Какой у вас дом в Англии? Милый?
- Жене нравится.
- Ух ты. А жена-то вам нравится?
- Очень.
- Вряд ли мне понравилось бы в Англии, - задумчиво произнесла она. - Там вечно дожди, туман. Я люблю Париж. Нет лучше места, где поселиться, чем парижская квартира. И стоит недорого.
- Правда?
- За тысячу двести франков в месяц можно найти совсем неплохую квартиру. В Риме не так дешево; я снимала там квартиру - хорошая, но обходилась в полторы тысячи лир. У меня тогда был богатый жених. Торговал автомобилями.
- Это еще до Хозе?
- Конечно. Мы собирались пожениться, только ему никак не удавалось развестись со своей женой в Америке. Он обещал, что все устроит, но в конце концов выяснилось, что ничего не получится. Жаль было. В той квартире я прожила целый год.
- От него вы и научились английскому?
- Да. Хотя немного выучила еще в том ужасном монастыре. - Она нахмурилась. - Но я все рассказываю о себе. А о вас ничего не знаю - только что вы инженер, у вас милый дом и жена. Вы задаете вопросы, а сами ничего мне не говорите. Я до сих пор не представляю, зачем вы здесь. Это не очень красиво.
Отвечать Грэхему не пришлось: еще один пассажир зашел в салон и приблизился к ним с явным намерением познакомиться.
Он был коренастым, широкоплечим и неопрятным, имел тяжелый подбородок и бахрому седых, с перхотью, волос вокруг лысины. Улыбка застыла на лице, как у куклы, - словно он вечно оправдывался за то, что существует.
Пароход слегка качнуло на волне, но по тому, как пришедший, пересекая комнату, хватался за спинки стульев, можно было подумать, что разразилась буря.
- Много качает, да? - сказал он по-английски и опустился на стул. - А! Так вот лучше. - Он с любопытством посмотрел на Жозетту и повернулся к Грэхему: - Я слышу - говорят на английский, и мне сразу интересно. Вы англичанин, сэр?
- Да. А вы?
- Турок. Тоже ехать в Лондон. Торговля очень хороший. Буду продавать табак. Мое имя - мистер Куветли, сэр.
- Я Грэхем. А это сеньора Галлиндо.
- Сильно рад. - Не вставая со стула, мистер Куветли согнулся в поклоне. - На английский говорю не очень хорошо, - добавил он без всякой необходимости.
- Это трудный язык, - холодно ответила Жозетта, явно недовольная вторжением.
- Моя жена, - продолжал мистер Куветли, - не знает на английский ничего. Потому ее не беру. Она в Англии не бывал.
- А вы?
- Бывал, сэр. Три раза - продавал табак. Раньше не много продавал, а теперь много. Теперь война. Американские корабли больше не ходят в Англию. Английские корабли возят из Америки пушки и самолеты, для табака места нет. Потому Англия много покупает табак у Турции. У моего босса торговля очень хороший. Фирма "Пазар и К°".
- Понятно.
- Он бы сам ехал в Англию, но не говорит на английский совсем. И писать не умеет. Сильно неграмотный. Всем заграничным - англичанам, другим - отвечаю на письма я. Но про табак он много знает. Сильно хороший табак делаем. - Мистер Куветли сунул руку в карман и извлек кожаный портсигар. - Прошу, попробовайте сигарету из табака "Пазар и К°". - Он протянул портсигар Жозетте.
Та покачала головой:
- Tefekkür ederim.
Турецкая фраза покоробила Грэхема; она словно бы принижала старания турка говорить по-английски.
- А, - обрадовался мистер Куветли, - вы говорите на моем языке. Это сильно хорошо. Вы долго бывали в Турции?
- Dört ay. - Жозетта обернулась к Грэхему: - Дайте, пожалуйста, одну из ваших сигарет.
Это было умышленное оскорбление, но мистер Куветли лишь улыбнулся - чуть шире, чем обычно. Грэхем взял у него сигарету.
- Благодарю. Вы очень добры. Выпьете, мистер Куветли?
- Ах, спасибо, нет. Мне надо, пока не ужин, пойти заправить каюту.
- Тогда, может, позже?
- Да, пожалуйста. - С широкой улыбкой мистер Куветли поклонился им обоим, встал и направился к двери.
Грэхем закурил.
- Зачем вы его прогнали? Разве обязательно было грубить?
Жозетта сдвинула брови:
- Турки! Не выношу их. Они же… обезьяны чертовы. Видели, какой толстокожий - не прошибешь. Все улыбается.
- Да, держался он очень дружелюбно.
- Не понимаю вас, англичан, - вспыхнула она. - В прошлую войну вы сражались вместе с французами против турок. В монастыре нам много об этом рассказывали. Турки - животные. У них на совести зверства в Армении, зверства в Сирии, зверства в Смирне. Они протыкали детей штыками. А теперь все по-другому. Теперь вы любите турок. Они вам союзники, и вы покупаете у них табак. Лицемерие какое-то. Я - сербка, и у меня память подлиннее.
- До 1920-го вашей памяти хватает? Мне вспоминаются сербские зверства в турецких селах. Почти все армии время от времени совершают зверства. Это обычно называется "репрессивные меры".
- Британская армия, полагаю, тоже?
- Спросите об этом у индийца или африканера. В каждой стране есть свои бесноватые; где-то больше, где-то меньше. Если дать таким право убивать - они не всегда разборчивы в том, кого убивают и как. Но остальные их соотечественники - люди, а не животные. Лично мне турки нравятся.
Жозетта злилась. Видимо, обращаясь грубо с мистером Куветли, она рассчитывала заслужить одобрение Грэхема, а теперь сердилась, что тот отреагировал не так, как она предполагала.
- Здесь душно, - сказала она. - И пахнет готовкой. Пойду опять прогуляюсь. Если захотите - присоединяйтесь.
Когда они шли к двери, Грэхем воспользовался удобным случаем и произнес:
- Мне нужно еще распаковать чемодан. Надеюсь увидеть вас за ужином.
Выражение ее лица мгновенно сменилось. Перед Грэхемом предстала всемирно известная красавица, со снисходительной улыбкой потакающая чудачествам томящегося от любви поклонника.
- Как пожелаете. Потом со мной будет Хозе. Я вас познакомлю. Он захочет сыграть в карты.
- Да, вы говорили. Постараюсь вспомнить игру, в которую играю хорошо.
Жозетта пожала плечами:
- Он все равно выиграет. Но я вас предупредила.
- Буду помнить, когда проиграю.
Грэхем вернулся в каюту и оставался там до тех пор, пока вдоль коридора не прошел стюард с гонгом, объявляя о начале ужина.
Когда Грэхем поднялся по ступенькам, он чувствовал себя лучше и был готов проявлять интерес к попутчикам. Он переоделся, сумел-таки до конца побриться; у него появился аппетит. Войдя в салон, он увидел, что большинство пассажиров уже там.
Команда корабля, очевидно, ужинала отдельно. Были накрыты только два стола. За одним сидели мистер Куветли, мужчина и женщина - очевидно, супруги-французы из соседней каюты, Жозетта и прилизанный Хозе. Грэхем вежливо всем улыбнулся; мистер Куветли громко пожелал ему доброго вечера, Жозетта вскинула брови, Хозе равнодушно кивнул. Французы молча уставились на Грэхема. Ощущалось какое-то напряжение - нечто большее, чем обычная скованность пассажиров, собравшихся вместе в первый раз.
Стюард усадил Грэхема за другой стол. Здесь одно из мест уже занял пожилой мужчина, который раньше стоял на палубе, - грузный, сутулый человек с бледным одутловатым лицом, серебристыми волосами и длинной верхней губой. Грэхем сел рядом; мужчина поднял на него большие бледно-голубые глаза:
- Мистер Грэхем?
- Да. Добрый вечер.
- Меня зовут Халлер. Доктор Фриц Халлер. Должен сразу уведомить вас, что я немец, добропорядочный немец, и сейчас возвращаюсь в свою страну. - Он говорил по-английски превосходно; голос звучал низко и размеренно.
Грэхем заметил, что сидевшие за другим столом, затаив дыхание, следят на ними. Теперь он понимал, почему атмосфера была напряженной.
- Я англичанин, - спокойно ответил он. - Хотя, думаю, вы и так знаете.
- Да, знаю. - Халлер отвернулся к тарелке. - Союзные силы здесь, как видите, в превосходящем числе. А стюард, к несчастью, тупица. Французскую пару сперва разместили за этим столом; они отказались преломить хлеб с врагом, оскорбили меня и пересели. Если вы тоже планируете так поступить - мне кажется, сейчас самое время. Все ждут, что вы устроите сцену.
- Вижу. - Грэхем мысленно обругал стюарда.
- С другой стороны, - продолжил Халлер, приступая к еде, - вы можете найти ситуацию забавной - как нахожу я. Возможно, у меня недостает патриотизма; мне, вероятно, следовало бы оскорбить вас прежде, чем вы оскорбите меня. Но даже если отбросить досадную разницу в возрасте, я не могу придумать для вас действенного оскорбления. Чтобы по-настоящему оскорбить человека, его сперва надо тщательно изучить. Французская леди, к примеру, назвала меня грязной тварью. Меня это нисколько не задело. Я чистоплотен и принимал сегодня утром ванну.
- Понимаю вас. Но…
- Но существуют еще вопросы этикета. Согласен. Предоставляю их вам. Хотите - отсаживайтесь, хотите - оставайтесь. Ваше соседство меня ничуть не смутит. А если мы договоримся не касаться вопросов международной политики, можем даже провести следующие полчаса в цивилизованной беседе. Вы - новоприбывший, и решать вам.
Грэхем взял меню.
- На нейтральной территории, насколько я знаю, у враждебных сторон принято не замечать друг друга - или, во всяком случае, не ставить хозяев в неловкое положение. Не замечать друг друга у нас благодаря стюарду не выйдет, однако я не вижу причин делать трудную ситуацию еще более неприятной. К завтрашнему обеду, без сомнения, можно будет поменять места.
Халлер кивнул:
- Разумно. Должен признаться, я рад вашей компании. Моя жена страдает от морской болезни и осталась на вечер в каюте. А без застольного разговора итальянская кухня, на мой вкус, довольно пресная.
- Соглашусь. - Грэхем нарочно улыбнулся; за соседним столиком произошло какое-то движение, послышалось негодующее восклицание француженки. Грэхем с неудовольствием почувствовал, что стыдится.
- Кажется, вы заслужили неодобрение, - заметил Халлер. - Отчасти тут моя вина. Сожалею. Возможно, дело в том, что я стар, - только мне очень трудно отождествлять людей с их идеями. Идея может мне не нравиться, я могу ее даже ненавидеть, но человек, ее высказывающий, остается для меня человеком.
- Вы долго были в Турции?
- Несколько недель. Я приехал туда из Персии.
- Нефть?
- Нет, мистер Грэхем. Археология. Я изучал ранние доисламские культуры. Выяснить удалось не так много. Находки указывают, что некоторые племена, переселившиеся четыре тысячи лет назад на иранские равнины с востока, усвоили шумерскую культуру и берегли ее почти неизменной долгое время после падения Вавилона. Один только сохраненный ими вариант мифа об Адонисе уже многое говорит. Оплакивание Таммуза - узловая точка доисторических религий: культ умирающего и воскресающего бога. Таммуз, Осирис, Адонис - все это одно и то же шумерское божество, известное у разных народов под разными именами. Сами шумеры называли его Думузи. И так же он звался у некоторых доисламских племен Ирана! А еще у них имелась чрезвычайно любопытная форма шумерского эпоса о Гильгамеше и Энкиду, про которую я раньше не слышал. Но прошу меня простить - я, должно быть, уже надоел вам.
- Совсем нет, - вежливо откликнулся Грэхем. - А в Персии вы долго пробыли?
- Всего два года. Если бы не война, задержался бы еще на год.
- Война так сильно повлияла на вашу работу?
Халлер поджал губы.
- Были и финансовые трудности. Но и без них я бы, наверно, не остался. Копить знания можно, только если впереди мирная жизнь, а Европа сейчас слишком занята смертью и разрушением, чтобы заботиться о подобных вещах. Приговоренного к казни интересуют только он сам, ход часов да то обещание бессмертия, которое он может вызвать из потаенных глубин своей души.
- Я бы подумал, что, когда увлекаешься прошлым…