Тарелка с цыпленком и тушеными овощами осталась нетронутой, Синди только сдвинула ее на край стола. Рабочее место освещала яркая лампа, свет галогенов отмечал центр комнаты, углы ее тонули в полумраке. Снимки мало чем отличались друг от друга. Неудачные Синди откладывала в сторону, лучшие разглядывала через увеличительное стекло. Она пыталась добиться магического совершенства при работе над портретом маленькой девочки и ее четвероногого друга.
– Ты уже несколько часов тут сидишь, – сказала мать.
Синди подняла на нее глаза.
– Это важно.
– А здоровье тебе не важно? – проворчала мать и покосилась на тарелку. – Даже не притронулась к еде, так не годится!
– Еще никто не умер, отказавшись от обеда.
Мать приблизилась к Синди, нежно убрала волосы, упавшие на лоб.
– Что-то подсказывает мне, что это не единственный обед, от которого ты отказалась на этой неделе.
– Оставь, мама. Я в порядке.
Мать взяла дочь за подбородок и заставила посмотреть прямо себе в глаза. Этот воспитательный прием – дескать, смотри на меня, говори всю правду – она использовала, еще когда Синди была ребенком. Эвелин Пейдж осталась матерью-одиночкой, когда дочери едва исполнилось девять, и морщины озабоченности, избороздившие лицо, свидетельствовали о том, что приходилось ей не сладко. Нет, нельзя сказать, что она выглядела старше своих лет, скорее, она вела себя по-старчески еще задолго до того, как волосы ее поседели. Словно покойный муж забрал с собой её молодость и живость, заставил почувствовать себя старше, чем она была на самом деле.
– Вы только посмотрите на эти глаза! Когда последний раз ты как следует выспалась, а?..
– Было много работы.
– А Джек говорил мне совсем другое.
– Рассказывал о моих снах, да?
– Да.
И тут вдруг Синди почувствовала, что ее предали. Впрочем, она понимала. Джек вовсе не сплетник. Ведь именно он помог ей пережить самое трудное время. И не стал бы рассказывать матери об этих снах, будь Синди ему безразлична.
– Что же именно он тебе сказал?
– Что ты плохо спишь. Что тебя мучают кошмары об Эстебане.
– Это не совсем кошмары…
– Да. Просто такие сны, что по ночам боишься глаза закрыть.
– Да, верно.
– И давно это у тебя?
– С октября.
– Так долго?
– Ну, не каждую ночь. В октябре это произошло в первый раз. В годовщину того дня, когда Эстебан… Ну, ты знаешь.
– И что сказал на это Джек?
– Он сочувствовал. Старался поддержать. Я вовсе не придаю снам такого уж значения. Ни к чему хорошему это не приведет. Особенно сейчас. Мы хотим завести ребенка.
– Да, понимаю. Но вернемся к снам. Ты видела в них только Эстебана?
Казалось, Синди смотрела прямо на мать, но на самом деле – мимо нее.
– Всегда начинается с того, что я вижу его. Кто-то маячит за окном. Слышу шорох опавшей листвы всякий раз, когда он делает шаг. Большие хрустящие листья, ими засыпана вся земля. И знаешь, все это больше похоже на осень, которая бывает на севере, а не у нас во Флориде. На улице темно, но я слышу каждое его движение. Шаг за шагом.
– Ужас, прямо мурашки по коже.
– Тогда я иду к задней двери и вижу: это не Эстебан.
– Кто же?
– Просто листья кружат на ветру. Потом один из них попадает в дверь. Хлопок – и на пороге он.
– Эстебан?
– Нет. – Тут Синди умолкла на секунду, ей не хотелось продолжать. – Не он. Папа…
– Интересно… – пробормотала Эвелин и слегка вздрогнула. – Ты уверена, что это… отец?
– Да.
– И он пришел к тебе? И выглядел при этом не старцем, а тем молодым мужчиной, каким ушел из этой жизни?
– Он выглядел как… привидение… Но я точно знала: это он.
– Ты с ним говорила?
– Да.
– О чем?
– Ему нужен был Джек.
Мать откашлялась.
– Что это означает, зачем ему нужен Джек?
– Он хотел, чтобы Джек сыграл с ним партию в покер.
– Это довольно… – Слово "интересно" так и замерло на губах. – Теперь понимаю, почему ты плохо спишь. Но все мы порой видим самые странные сны. Как-то раз мне тоже приснилось, что я разговариваю с твоим отцом, но выглядел он совсем по-другому. Копия Джона Уэйна. Он даже назвал меня "пилигримом".
– Это совсем другое. Это совсем не то, что Эстебан, который вдруг возникает у моей двери и при этом похож на папу. Нет, здесь одна мысль словно перетекает в другую. Приходит папа, завладевает моим сном, делает все, чтобы я перестала думать об Эстебане.
– Что ж, похоже на правду. Разве не заставляют тебя думать только о приятном люди, которые хотят, чтобы ты перестала бояться?
– Я тоже так сперва подумала. Но меня все равно пугает этот сон. Особенно то, как отец требует Джека.
– Ну, а Джек что думает по этому поводу?
– Я ему не рассказывала. Зачем тревожить?
– Именно. И тебе тоже не о чем тревожиться. Эстебан мертв. И все, что он тебе сделал, он уже никогда не повторит.
– Знаю.
– И ты не должна позволять, чтобы он прокрадывался в твои сны.
– Да я не позволяю… Просто не могу его остановить.
– Должна заставить себя проснуться.
– Мама, я не могу управлять своими снами.
– Должна научиться.
– А тебе удается?
– Иногда. Это зависит от того, что я читаю или о чем думаю перед сном.
– Но ведь не всегда же.
Эвелин хотела было возразить, но не стала. Ей вдруг показалось, что так будет нечестно.
– Нет, конечно, не всегда.
– И никто не может. Особенно когда эти сны пытаются что-то тебе сказать.
– Не обманывай себя, Синди. Сны есть не что иное, как отражение наших собственных мыслей. Они никак не могут рассказать тебе о том, чего ты не знаешь.
– Неправда. Этот сон о папе и Эстебане, он определенно предостерегает.
– От чего?
– Пока не знаю. Но точно такой же снился мне и раньше. И всякий раз после этого случалось что-то плохое. Это предупреждение.
– Не надо так. Это всего лишь сон, ничего больше.
– Значит, ты мне не веришь.
Мать опустила глаза.
– Тебе тоже снился такой же сон! Перед тем, как умер папа, – сказала Синди. – Ты знала, что он умрет.
– Не надо преувеличивать, дорогая.
– Это не преувеличение. Вспомни, тебе приснилась его мать. И она несла на руках мертвого младенца. А через неделю он умер.
– Откуда ты знаешь?
– Тетя Марджи рассказала.
Марджи, младшая сестра Эвелин, была известной в семье болтушкой и сплетницей. Эвелин нервно сощурилась и ответила:
– Это никак не связано.
– Ну, а почему тебе приснился именно этот сон, как думаешь?
– Потому что я переживала, беспокоилась об отце. И эти тревоги нашли отражение в снах. Вот и все.
В комнате повисло молчание, словно обе они не верили в это утверждение. Потом Синди сказала:
– Ты передала это мне.
– Что передала?
– Способность предвидеть события во сне.
– Ты что же, думаешь, у меня какой-то особый дар?
– Нет. Это проклятие.
Глаза их встретились. В них не было ни ненависти, ни презрения, одно лишь сочувствие. Мать не выдержала первой – заморгала и отвернулась.
– Смотри не засиживайся, – сказала Эвелин. – И постарайся сегодня выспаться хорошенько.
– Постараюсь. Как только Джек вернется.
Мать нежно взяла в ладони лицо Синди, поцеловала в лоб. Затем, не говоря ни слова, вышла из круга света. Отворила двери и ушла.
Синди снова осталась одна. Взгляд скользил по фотографиям, разложенным на столе. Хорошо, что мама не стала больше задавать вопросов. Синди вовсе не была уверена, что смогла бы объяснить ей. Врать маме бессмысленно, она бы сразу догадалась, что это неправда. А сказать правду означало еще больше расстроить ее. Странные сны.
Представляю, что бы было, если бы я ей показала.
Синди поднесла к глазам увеличительное стекло и в последний раз взглянула на лежавшую перед ней фотографию. Любитель, возможно, и не заметил бы, но у нее взгляд был натренированный. И никакой ошибки здесь нет, Синди не сомневалась. Она поднесла указательный палец к снимку медленно и осторожно – так подносят руку к огню. И вот кончик пальца уперся в нижний правый угол.
Да, именно здесь, на одном из девяноста шести снимков, которые она делала на улице, различалась чья-то смутная тень.
Казалось, холод пошел от тени по пальцу, и все тело пронзило ознобом. Она рассматривала этот снимок под разными углами, то поднося увеличительное стекло почти вплотную, то снова отодвигая его. Нет, никакое это не облако. И не ветка дерева, согнувшаяся от ветра. Это очертания человека…
– Папа, прошу тебя, – еле слышно прошептала она, – пожалуйста, оставь меня в покое.
Она сунула снимок в конверт и выключила свет.
12
Каждую пятницу Джек и Синди обедали в городе, в маленьком ресторанчике под названием "Блю". В дровяных плитах выпекали пиццы. Очень уютное местечко с маленьким баром, тесно сдвинутыми столиками и улыбающимися официантами, которые так скверно говорили по-английски, что посетители предпочитали общаться с ними при помощи жестов – как настоящие итальянцы. Здесь работали повара из Рима и Неаполя, они придумывали собственные рецепты, начиная с классической пиццы с сыром и заканчивая пирогами с крохотными артишоками и сыром горгонзола. Джеку страшно нравилась эта еда, почему-то она действовала на него успокаивающе, и он всегда приходил в "Блю" после проигрыша дела в суде.
– Ну и как это было? – спросила Синди.
– Присяжные совещались минут двадцать, не больше.
– Могло быть и хуже. Если бы твой клиент оказался невиновным.
– С чего ты решила, что он виновен?
– Ну, если бы за решеткой оказался невиновный, ты бы сейчас бегал по всему городу и звонил во все колокола, а не сидел бы здесь, объедаясь пиццей и сырокопченой говядиной.
– Что верно, то верно.
– Вот чем замечательна твоя работа. Даже если проигрываешь, все равно в конечном счете остаешься в выигрыше.
– А иногда, когда выигрываю, получается полный крах.
Синди потягивала вино.
– Это ты о Джесси?
Джек кивнул.
– Давай не будем о ней, хорошо?
– Извини. – Он рассказал жене о последнем столкновении с Джесси, но детали, похоже, не слишком заинтересовали Синди. Суть была ясна: пора им обоим забыть о Джесси раз и навсегда.
– Наверное, зря я ушел из прокуратуры?
– Что это ты вспомнил?
– Там должны были бы заняться делом Джесси.
– Опять ты о ней! Мы же договорились.
– Да дело вовсе не в ней. Во мне. – Он жестом попросил официанта подать еще пива, затем снова обернулся к Синди. – Привык считать, что разбираюсь в людях, кем бы они там ни были – клиентами или присяжными. А после истории с Джесси моя уверенность пропала.
– Джесси не просто лгала. Она тобою манипулировала. И этот последний эпизод лишний раз доказывает, какое она ничтожество. Ты же сам говорил: впечатление было такое, что она наглоталась наркотиков.
– Возможно. Но что, если эти инвесторы действительно угрожают ей?
– Тогда она должна обратиться в полицию, как ты и советовал.
– Она не обратится.
– Ну, тогда, значит, не так уж она напугана. И перестань корить себя за все проблемы этой барышни. Ты ничего ей не должен.
Он положил себе на тарелку несколько ломтиков мелко нарезанных томатов.
– Два года назад я бы сразу понял.
– Два года назад ты был помощником прокурора округа.
– Вот именно. Помнишь, что сказал мой босс, когда мы отмечали мою отставку у Тео, на Тобако-роуд?
– Еще бы не помнить! Пролил полбанки пива мне на колени и завопил: "Вся выпивка за счет Свайтека!"
– Нет, я серьезно. Он предупреждал меня: адвокаты начинают заниматься частной практикой, входят во вкус, скоро их интересуют лишь деньги, и они уже не могут отличить правды от лжи. Как корабли в сухом доке. Ржавеют, хотя срок годности еще не вышел.
– Ты закончил?
– Что?
– Жалеть самого себя.
– Гм. Да. Ну, почти…
– Вот и славно. А теперь самая паршивая новость. Тот факт, что на танкере под названием "Свайтек" преждевременно появилась ржавчина, вовсе не означает, что судно это с каждым годом становится моложе. Вот так, дружок. И тот факт, что по радио до сих пор иногда звучат песни твоего любимого Дона Хенли, вовсе не означает, что у него появились новые молодые поклонники.
– Да, моя женушка знает, как побольней уколоть парня.
– А нечего жениться на молоденькой.
– Ну, теперь все?
Она откусила от хлебной палочки.
– Там видно будет.
В голове у него возникла ритмичная пульсирующая мелодия песенки Хенли "Мальчики лета", что вызвало ностальгическую улыбку. Я до сих пор люблю тебя, Дон. Но Боже, до него быстро летит время!
Они доели пиццу, заказали кофе и десерт. Язвительные выпады Синди в адрес мужа помогли, несколько отрезвили его. Но за всеми ее шутками и смешками крылась тревога.
– Джек?
– Да?
– Как считаешь, мы правильно поступили, что решили завести ребенка?
– Конечно. Мы же все с тобой обговорили. Ты не сомневаешься, я надеюсь?
– Нет. Просто хотела убедиться, что и ты не сомневаешься.
– Больше всего на свете хочу этого малыша.
– Иногда мне кажется, ты хочешь его вовсе не по той причине, по которой следует.
– Как это понимать?
– Может быть, считаешь, что так мы не расстанемся.
– Господи, почему?
– Сама не знаю. Прости. Мне не следовало этого говорить.
– Я рад, что сказала. И советую даже не думать. Интересно, как давно тебя тревожит эта мысль?
– Не то чтобы тревожит. Впрочем, да, иногда. Прошло пять лет с тех пор… ну, ты знаешь, когда Эстебан… И люди до сих пор считают меня слабой и ни на что не годной. Пять лет, но до сих пор слышу все те же разговоры. "Ну как, дорогая, ты в порядке? Хорошо спала? Кошмары прекратились? Знаешь, мне дали адрес одного очень хорошего психоаналитика".
Джек опустил глаза и после паузы спросил:
– Что, говорила с мамой?
– Да. Вчера вечером.
– Прости, я виноват. Просто хотел получить поддержку от семьи. Вот и все.
– Понимаю. И давай забудем обо всем этом, хорошо?
– Уверена?
– Да. И все будет отлично.
– И ты у меня будешь в полном порядке, да?
– Да. Обещаю.
– Заказать перье или еще что-нибудь?
Она покачала головой.
– Пошли домой.
Он перегнулся через стол и взял ее за руку. Глаза их встретились, пальцы переплелись.
– А что, если по пути к дому мы заскочим во "Взбитые сливки", купим там пинту шоколадно-ванильного мороженого, придем домой, залезем под одеяло и не успокоимся, пока не прикончим всю упаковку?
– Мне нравится ход твоих мыслей.
– Мне тоже, – сказал Джек и жестом попросил официанта подать счет.
Джек оставил на столе пару двадцаток, и через несколько минут они медленно катили в такси по Сансет-драйв. В магазине, где торговали мороженым, было не протолкнуться, и домой они приехали только около половины одиннадцатого. Синди прямиком направилась в спальню. Джек пошел на кухню за ложками и специальными чашками. Он знал пристрастия Синди. Если хочешь по-настоящему насладиться десертом, подавать его следовало в серебряной посуде, а не в дешевых пластиковых коробках с такими острыми краями, что ими можно вскрывать консервные банки.
Хозяйская спальня находилась на втором этаже, прямо над кухней, и Джек слышал, как расхаживает наверху Синди. Стук острых каблучков по дубовому паркету сменился более приглушенными звуками – он понял, что жена сбросила туфли. Вот Джек услышал, как Синди подошла к зеркалу. И улыбнулся грустной ностальгической улыбкой, представив, как она раздевается. Он вспомнил время – казалось, с тех пор прошла вечность, – когда их отношениями правили страсти, а не проблемы. Она заводила руки за спину, изгибалась и расстегивала длинную молнию на платье. Потом, слегка дернув плечиком, спускала одну бретельку, затем – другую, и платье падало на пол, к ногам. Он знал, что теперь, стоя перед высоким зеркалом, она пристально изучает себя. Это шоу Джек был готов смотреть бесконечно, и больше всего на свете в такие минуты ему хотелось подойти сзади и поцеловать жену в шею, потом медленно расстегнуть молнию на платье и запустить под него обе руки, к обоюдному удовольствию обеих сторон.
Теперь же, после истории с Эстебаном, об это не могло быть и речи. Ни о каком намеке на физическую близость, за исключением тех случаев, когда инициативу проявляла сама Синди. И Джек не мог упрекать жену. Она не виновата в том, что влюбилась в сына губернатора, клиентом которого был Эстебан. Именно Джек привел его в их мир, вовсе не Синди.
Он до сих пор не мог себе простить.
Джек выглянул из кухни и вздрогнул при виде разбитого стекла на полу. Уронил коробку с мороженым на стол, бросился к высоким застекленным дверям в гостиной, выходившим на лужайку у дома. Одна из прямоугольных панелей была разбита. Джек не стал ни к чему прикасаться, но видел: кто-то открывал замок. Кто-то заходил к ним в дом.
– Синди!
Он схватил радиотелефон и с бешено бьющимся сердцем побежал к лестнице. И помчался наверх, перепрыгивая сразу через две-три ступеньки. Собрался окликнуть жену снова, но тут услышал ее пронзительный крик:
– Джек!
Он подбежал к спальне, и тут дверь резко распахнулась, он едва успел увернуться от удара. Навстречу выбежала Синди. Они столкнулись, но Джек успел подхватить жену, крепко обхватив обеими руками. Глаза ее были расширены от страха.
– Что? Что такое? – спросил он.
Прижавшись к нему всем телом, она продолжала оттаскивать его от двери спальни в холл. Голос дрожал.
– Там!..
– Что там?
Она указала пальцем в комнату, на распахнутую дверь в ванную.
– На полу.
– Что на полу, Синди?
Она хватала ртом воздух, была на грани истерики. Затем с трудом выдавила:
– Кровь…
– Кровь?
– Да! О Господи, Джек! Там… ее так много. Около ванны.
– Звони девять один один.
– А ты куда?
– Звони!
– Не ходи туда, Джек!
Он сам набрал номер и протянул ей трубку.
– Ты дождись ответа, а я пока взгляну, что там такое.