Я посмотрела на дочкину фотографию, стоявшую на столике. Снимок сделан в летнем лагере, когда ей было четырнадцать. Лэйси в клетчатой рубашке и коротеньких джинсовых шортиках стоит перед гигантской секвойей, раскинув руки в стороны и растопырив пальцы. Смотрит на солнце и широко улыбается. Снято через два месяца после того, как я развелась с ее отцом. У меня отличная память на все события, которые касаются моей семьи. А через три месяца после развода моему мужу поставили диагноз - неоперабельная опухоль мозга. Он протянул еще пять месяцев, пять ужасных месяцев, подключенный к трубкам и накачанный наркотиками. В дочкином детском сознании почему-то во всем была виновата я, хотя у меня возникало то же чувство. Это он изменил мне, а я чувствовала себя виноватой. И его смерть после развода лишь сильнее укрепила мою уверенность, что настоящая жертва именно он, а не я.
Долгое время мне казалось, что Лэйси так счастливо улыбается на этой фотографии, потому что перешла некий рубикон и освободилась от тяжелого груза, который взвалил на наши плечи ее отец. Но сейчас я поняла, что все совсем не так. Казалось, Лэйси вот-вот взлетит и сделает круг над деревом, ставшим свидетелем чуть ли не четвертой части всей человеческой истории. Лэйси обнаружила родственные души, безмолвных жителей нашей планеты, молча терпящих всю грязь и яд, которыми мы поливаем их с того момента, как они проклевываются из земли. Быть цветком или деревцем почти то же самое, что быть ребенком. Мне нужно было сказать ей, что я ее люблю, эта мысль пульсировала в моей голове.
Дэйв откашлялся.
- Что скажешь? Поедем или нет?
- Мы нанесем ему визит завтра утром, - сказала я. - Поезжай домой и поцелуй малышек.
3
Я просидела в своем кабинете до четырех часов утра, когда позвонили судмедэксперты и сообщили, что тело увезли и место преступления опечатали. Тогда я отправила свидетеля Брима из участка домой и положила видеокассету из камеры слежения в сейф. Сев в "вольво", я вставила в магнитолу кассету Пабло Казальса и поехала по Лэйк-стрит, затем повернула налево и направилась к подножиям гор, видя в зеркале заднего вида огни Лос-Анджелеса.
Надо на пару часов отвлечься от этого дела. Посплю часика полтора, а потом сделаю то, что делают все настоящие мамы: приготовлю Лэйси яичницу, тосты с джемом, налью апельсинового сока, сяду с ней позавтракать и скажу все то, что должна была сказать вчера вечером.
Я повернула на Марипоса-стрит и поехала к дому. Откуда-то сбоку вдруг вылетел белый "хундаи", практически царапнув по переднему бамперу моей машины, и водитель начал выкидывать из окна газеты "Стар ньюз" на подъездные дорожки, ведущие к гаражам. Я обогнала автомобиль слева и посмотрела на водителя. В тусклом утреннем свете он показался мне иностранцем, может, европейцем, лет двадцати семи-двадцати девяти, с усталыми ввалившимися глазами иммигранта, покинувшего родину в погоне за американской мечтой и обнаружившего, что эта самая мечта - две низкооплачиваемые работы и четыре часа сна в сутки.
По привычке я еще раз взглянула на "хундаи" в зеркало заднего вида, но тут свет фар выхватил из сумерек койота, стоявшего посреди улицы, - его шкура в темноте отливала красным. Когда я подъехала ближе, наглая тварь как ни в чем не бывало перешла дорогу, но стоило мне проехать, он такой же самоуверенной походкой вернулся на середину проезжей части.
В конце квартала я кликнула пультом дистанционного управления, открывающем двери гаража, и подъехала к своему ранчо с тремя спальнями. И тут у меня перехватило дыхание, словно чья-то рука схватила сзади за горло. В гараже не было желтой "хонды" Лэйси. Я посидела в машине до тех пор, пока дыхание не нормализовалось, потом вышла и уставилась на пустое место рядом с моей машиной.
"Черт", - слетело с моих губ. Если бы… Нет, нельзя заниматься самокопанием, но мне хотелось. Ну почему я ничего ей не сказала? Испугалась?
Я услышала, как газета шлепнулась на дорожку, и посмотрела на проезжую часть. На другом конце дорожки замер белый "хундаи". Автомобиль все стоял на месте, но лишь я подошла и забрала газету, водитель резко дал газу.
- Если бы я была умнее, - пробормотала я себе под нос. Дыхание белым облачком поднялось в холодный воздух.
Над вершинами Сан-Габриел первый намек на рассвет окрасил темно-фиолетовое небо мягким свечением солнца. Ящерица зашуршала в листьях плюща, растущего на холме за нашим домом. Ворона сидевшая на телефонном столбе, каркнула, извещая о начале нового дня. Я посмотрела на улицу и заметила, что "хундаи" уехал, не выбросив больше ни одной газеты. Это показалось мне странным, но сейчас мне уже все, черт возьми, казалось странным.
Я развернула газету и взглянула на первую полосу. Заголовок гласил: НЕКОРОНОВАННАЯ КОРОЛЕВА РОЗ? Под ним - фотография Лэйси с баллончиком в руке, рот перекошен в злобном крике.
Я сунула газету под мышку и на долю секунды задумалась: а не пробежаться ли по соседям, пока они не выползли в тапочках и пижамах, и не собрать ли все эти газеты? Но в одном из домов на кухне уже зажегся свет. Слишком поздно. Я вошла в дом и закрыла за собой гаражную дверь.
На кухонном столе лежала записка от Лэйси: "Как можно быть такой бестолковой… Я у подруги".
Я вздохнула и села. Да, мои планы о семейном завтраке с треском провалились. Я взглянула на холодильник, а потом на плиту. Не могу вспомнить, когда же я в последний раз готовила что-нибудь. Да, говорила об этом, даже продукты покупала, но так ничего и не готовила. Посмотрев на вазу с фруктами, я поняла, что понятия не имею, как они вообще оказались на моей кухне. Знаю только, что выросли из семечка.
Я взяла банан, выключила свет и пошла по темному дому. Потопталась в нерешительности около двери в комнату Лэйси, потом заглянула внутрь в надежде, что вопреки всем доказательствам, что дочки нет дома, она окажется-таки в своей спальне. Увы, комната была пуста. Я зашла и легла на ее кровать. От подушки исходил сладкий залах ее волос. Он напомнил мне о том времени, когда Лэйси была совсем малышкой, и аромат ее тельца еще долго оставался на моих руках после того, как я укладывала ее спать. Смятое платье из тафты валялось посреди комнаты вместе с грязными носками, лифчиком и футболкой с эмблемой Гринписа.
- Бестолковая, - прошептала я в темноту. Потом почистила банан, положила его себе на грудь и уснула, не откусив ни кусочка.
Через четыре часа я проснулась. Автоответчик мигал, извещая о шести сообщениях, которые я не заметила, придя домой. Два - от друзей Лэйси, которые считали, что ее поступок просто класс, два - от журналистов с местного телевидения, которые просили об интервью, одно - от директора школы, который считал, что неплохо бы посидеть втроем и обсудить условия, в которых растет девочка, а последнее - от фаната Парада роз, который считал, что у такой дрянной девчонки мать - просто кусок дерьма, дегенератка и шлюха, которой нельзя поручить даже выращивание шимпанзе.
После такой замечательной новости я пошла на кухню, чтобы реабилитироваться, разбила в сковородку два яйца, сделала тост и отрезала половину грейпфрута. Яичница подгорела.
Я оставила Лэйси записку с просьбой позвонить на мобильный, чтобы я знала, что с ней все в порядке, и сказала, что приду попозже и мы поговорим, или, точнее, выслушаю и узнаю, насколько же я бестолковая.
Выйдя на улицу, я заметила первые признаки тихоокеанского шторма, который бился о подножия гор и окутывал город легким туманом. В тусклом дневном свете поблескивали белые цветы юкки, растущей в горах. Вдали, над центром Лос-Анджелеса нависли тучи.
Все утро по радио взахлеб рассказывали о поступке моей девочки. Даже местная радиостанция ввязалась в разборки, хотя она склонна была объяснять поведение Лэйси тем ужасным вредом, которое в мировом масштабе наносит употребление пестицидов и гербицидов, а не тем, что девушка-подросток просто пыталась привлечь внимание своей матери. Один из слушателей, звонивших в студию, изобразил Лэйси этакой последовательницей Рейчел Карсон.
Когда я вылезла из машины на парковке рядом с отделением полиции, то заметила, как в мою сторону повернулись несколько голов. Вот что меня ждет - все будут оборачиваться и тыкать в меня пальцем. "А вот идет мать той девочки, никудышная мать". Я буду прокаженной на Параде роз, мамашей, которая позволила рухнуть столетней традиции. В убойном отделе меня встретили стоя бурными аплодисментами, а потом я обнаружила на своем рабочем столе дюжину баллончиков, оклеенных разрешениями на ношение огнестрельного оружия.
Трэйвер постучал в дверь, а потом вошел с таким мрачным видом, словно явился на гражданскую панихиду.
- Я слышал, - осторожно начал он. - Нам необязательно говорить об этом, если ты не хочешь.
- Не хочу.
- Хотя, возможно, было бы полезно поговорить.
- Кому полезно?
- Как Лэйси?
- Ночевала у подруги.
- Хорошо.
- Не для меня.
- Так ты хочешь поговорить?
- Нет.
Трэйвер некоторое время постоял молча, в его глазах застыло такое выражение, словно он пытался найти дорогу по карте. Затем он кивнул и сказал:
- Если захочешь…
- Спасибо, - перебила я.
- Я к твоим услугам, если ты будешь готова.
- Поговорить, значит, хочешь?
- Именно.
Я кивнула.
- Так вот, я - шлюха, которой нельзя поручить даже выращивание шимпанзе, - сказала я, а потом двинулась к выходу, чтобы допросить временного сотрудника Суини.
Трэйвер несколько секунд смотрел на меня, не зная, как ответить, а потом улыбнулся и пошел за мной:
- А мне нравятся шимпанзе.
По нашим данным, Суини жил в одном из маленьких белых бунгало, стоявших вдоль небольшой улочки в Южной Пасадене, ответвлявшейся от Мишшн-стрит. Бунгало представляли собой один из первых опытов послевоенного строительства, подобные квартальчики усеивали старые районы. Сейчас здесь в основном жили бедные иммигранты из Мексики.
Вдоль дорожки, ведущей к бунгало, валялось несколько пластиковых игрушек. Пучки травы прорастали сквозь трещины в асфальте.
Бунгало не помешало бы покрасить и настелить новые крыши. По периметру дома росли несколько "райских птиц" весьма потрепанного вида. Влажная погода, казалось, усиливала ощущение, что эти домишки, выстроенные для возвращающихся на родину ветеранов, уже отжили свое.
Трэйвер посмотрел на номера домов, потом кивнул в сторону последнего.
- Он должен быть в крайнем справа.
Пока мы шли по дорожке, я заметила, как в нескольких окнах отдергивались занавески, и смуглые лица с подозрением взирали на нас, а потом быстро исчезали, когда становилось ясно, что мы пришли не за ними. Из одного бунгало доносился сладковатый запах свинины "карнитас", доходящей до готовности в духовке. В двух других через покосившиеся окошки слышались звуки телевизора. Мы подошли к входной двери Суини. На окне желтой краской были нарисованы какие-то силуэты. Промокший розовый рекламный листок, призывающий отдать свой ковер в самую лучшую в мире химчистку, грустно лежал на крыльце, постепенно отдавая краску влажному бетону.
- Что-то подсказывает мне, что у химчистки здесь мало клиентов, - сказал Трэйвер, взглянув на рекламу.
Я постучала в дверь. Ответа не последовало. Внутри было тихо.
- Когда он должен прийти на работу в магазин?
- Уж точно не сейчас.
Я снова постучала и громко известила: "Полиция", но никто опять не ответил.
Судя по фотографии, изъятой нами из дела Суини, он определенно подпадал под категорию "обыкновенный, без особых примет": темные волосы, рост сто шестьдесят сантиметров, черты лица именно такие, чтобы раствориться в любой толпе.
- Я обойду дом и посмотрю, есть ли задняя дверь, - сказала я и двинулась вокруг бунгало.
Трэйвер подергал ручку.
- Эй, да тут открыто.
Он толкнул дверь и, не заходя внутрь, закричал:
- Полиция!
Через боковое окно я увидела ослепительную вспышку, которая означала, что внутри дома сработал детонатор. Я крикнула Дэйву, но было слишком поздно. Взрывное устройство было сконструировано таким образом, чтобы убить человека, входящего в дверь. Окружающий меня мир изменился с потрясающей скоростью. Волна горячего воздуха сбила меня с ног, осыпав дождем из битого стекла. Падая, я посмотрела на входную дверь и увидела, что Дэйв исчез в облаке пыли и грязи, а дверь сорвало с петель, и она, кувыркаясь, отлетела и ударилась о стену бунгало напротив.
И все было кончено. Не успела я и глазом моргнуть.
Я лежала на сырой земли, чувствуя горький привкус пыли во рту. Поднявшись на четвереньки, я ощутила, что по щеке и из носа тонкой струйкой бежит кровь. Я ощупала голову и обнаружила, что в череп, как раз над линией роста волос, воткнулся осколок оконного стекла величиной с пятицентовую монету. Хотя я и не помнила, собственно, звук взрыва, но прочувствовала тишину, наступившую после. Такое впечатление, что всю зону поражения накрыли звуконепроницаемым покрывалом. Даже воздух казался неподвижным, пустым, словно бомба проделала дырку в пространстве.
Я, пошатываясь, поднялась и взглянула на бунгало. Туман, окутывавший квартал, превратился в дождь, словно высвободившись от силы взрыва. Капли стучали по земле, нарушая странную мертвую тишину. Воздух наполнился едким запахом взрывчатки. Я на какое-то время потеряла равновесие, но удержалась на ногах.
Один коричневый ботинок Дэйва валялся на крыльце, все еще с завязанными шнурками. Сам Дэйв лежал на дорожке на спине, положив босую ногу на обутую. Зеленый носок наполовину сполз. Он напоминал малыша, который решил побегать босиком во дворе.
Я доковыляла до него и опустилась на колени. Его глаза были открыты и не двигались. Все лицо покрыто мелкими порезами и сеточкой кровеносных сосудов, лопнувших в результате контузии. Обе руки подняты, и рукава спортивной куртки задрались до локтей. Пуговицы на рубашке отлетели, и она распахнулась, обнажая грудь. Капли дождя смывали с его живота грязь и песок.
- Дэйв?
Даже если он меня слышал, то не подал признаков жизни. Я двигала пальцами по его шее, пока не нащупала еле слышный пульс. Его грудь слабо поднималась при вздохах.
- Дэйв? - снова заорала я.
В его правом глазу полопались все сосуды, началось кровоизлияние, и белок постепенно стал малиновым. Дэйв несколько раз моргнул, потом его взгляд с удивлением сфокусировался на мне, словно я только что пришла в гости без предупреждения.
- Дэйв, ты меня слышишь?
В его глазах мелькнуло понимание.
- Произошел взрыв. Ты ранен.
Он пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, но ничего не вышло. Затем Дэйв предпринял вторую попытку и еле слышно сказал:
- Без дураков.
Из соседнего бунгало вышла напуганная мексиканка лет тридцати пяти.
- Вы говорите по-английски? - крикнула я.
Женщина кивнула.
- Позвоните 911 и скажите, что ранен офицер полиции.
- У нас нет телефона.
Я посмотрела на Дэйва. Его взгляд снова потерял осмысленность. Я встала и пошла к машине, чтобы воспользоваться рацией. На полпути я услышала первые сирены, спешащие к месту взрыва. Но я все равно взяла рацию и сообщила: "Ранен офицер полиции", чтобы не оставалось сомнений, что нам окажут всю необходимую помощь.
Когда я шла обратно к Дэйву, то обратила внимание, что во всех бунгало вылетели стекла и осколками засыпало всю дорожку. Кровь начала заливать мой правый глаз. Я дотронулась до куска стекла, торчащего из головы, и почувствовала боль. Снова проверила пульс Дэйва. Без изменений. Вот только глаза закатились.
Я вытащила "глок" и двинулась к входу в бунгало, где дверная коробка болталась на одном гвозде. Подняв пистолет, я проверила все комнаты, чтобы убедиться, что Суини не спланировал еще какую-нибудь гадость. Но в помещениях за источником взрыва все было в целости, словно ничего и не случилось. Кружка, наполовину заполненная кофе, на кухонном столе. Рядом несколько пустых бутылок из-под пива. Зато комната, которая располагалась по направлению взрыва, лежала в руинах. Повсюду обломки дерева, гипсокартонные стены превратились в труху, теперь рассыпанную по полу.
Как только мое сознание прояснилось, сбросив пелену контузии, я заметила проводки и обломки спускового механизма, остатки которого валялись на выжженном полу. Услышав, как первый патрульный автомобиль с сиреной подлетел к месту происшествия, я сунула пистолет в кобуру и поторопилась к Дэйву. Следом за полицейскими примчалась пожарная машина, а прямо за ней - бригада "скорой помощи". Но вдали завывали еще несколько сирен. Ничто не сможет так быстро вызвать подмогу, как волшебные слова "ранен офицер полиции". Они же самые страшные.
Я стояла над Дэйвом, жалея, что ничего не могу сделать, и чувствовала себя беспомощной, потому что в этой ситуации самое лучшее - не вмешиваться. Ко мне подошел офицер и что-то сказал, но я не услышала. Несколько пожарников склонились над Дэйвом и начали оказывать ему первую помощь. Еще один пожарник взял меня под руку, отвел к крыльцу соседнего бунгало, усадил, а потом натянул резиновые перчатки, которые под дождем казались неестественно светлыми.
Пожарный поднял палец перед моими глазами и начал водить туда-сюда.
- Можете следить за пальцем?
Я кивнула и сказала:
- Я в порядке.
Он вытащил кусок стекла из моей головы и наложил повязку. Я посмотрела на Дэйва, теперь со всех сторон окруженного желтыми куртками пожарников и врачей "скорой помощи". Бунгало оцепили больше десятка полицейских. Я услышала, как один из них вызывает специалиста по обнаружения и обезвреживанию взрывчатых веществ. Вдруг у меня заболела голова, и в ушах застучало так, словно я наконец услышала взрыв. Я посмотрела на бунгало, пытаясь сконцентрироваться на вырванной с корнем двери. Почему-то возникло ощущение, что я должна что-то вспомнить. Но вот что? Но мой мозг забуксовал и никак не мог найти сцепление.
Рядом со мной сел на корточки еще один офицер и заговорил:
- Что вы можете рассказать…
Пожарник тем временем продолжал задавать мне свои вопросы:
- Где-нибудь болит?
Приехало еще несколько машин с мигалками, заполнив воздух сиренами. А я уставилась на дверной проем, пытаясь вспомнить, убежать от водоворота голосов, заполнивших мою голову. Пожарник помог мне подняться и накинул теплоизолирующее одеяло из фольги мне на плечи.
- Возможно, вас контузило и вам нужно наложить швы.
Он повел меня к машине "скорой помощи". И тут меня осенило. Я оглянулась и посмотрела на разлетевшуюся в щепки дверь. Как мог человек, чей опыт преступной деятельности ограничивается подделкой подписей на чеках, изготовить такое изощренное взрывное устройство? Это так же невероятно, как то, что Суини и грабитель, спустивший курок в цветочном магазине, - одно лицо.
Команда пожарников пронесла мимо меня Дэйва к стоящей под парами машине "скорой помощи". В корсете и шине-воротнике. Я посмотрела, как его грузят в "скорую", а потом снова взглянула на бунгало.