- Скорее! - сказал Горелл шоферу такси. Он знал, что с ним происходит. Такие вещи случались в последнее время после сильного нервного напряжения. Если он во-время не ляжет в постель, может потерять сознание. - Скорее! - повторил раздраженно Горелл.
Вот она, квартира девятнадцать! Горелл ощупью нашел звонок.
Дверь открыла девушка, подросток, судя по голосу. Горелл уже ничего не видел. Перед глазами вместо девушки двигалось большое радужное пятно.
Голова раскалывалась от боли.
- Я к Аделине Савельевне! - сказал он, нащупывая- косяк двери, чтоб не упасть.
- Мамы нет дома! - сказал недружелюбный девичий голос. - И я не знаю, когда она придет.
- Пожалуйста, разрешите мне войти! - попросил Горелл и шагнул через порог. Девушка недовольно молчала.
- Пожалуйста, извините! - сказал, пошатываясь, Горелл. - Я от старого друга Аделины Савельевны. Очень плохо себя чувствую. Это пройдет через несколько часов, но мне надо прилечь где-нибудь в темноте..
- Кира, я помогу товарищу! - сказал новый голос, на этот раз - юношеский. Чужая рука подхватила Горелла за плечи
- Кто вы? - быстро спросил Горелл, стараясь освободиться. - Подождите, кто вы такой? - говорил он, отталкивая юношу.
- Я - товарищ Киры, меня зовут Володя! - пояснил юношеский голос. - Идемте, я доведу вас до дивана… Вам плохо?
- Да! - сказал Горелл. - Это со мной бывает. Несколько часов. Боже, как болит голова! Ни в коем случае не вызывайте врача и не раздевайте меня, я вечером должен ехать. Да… скажите Аделине Савельевне, что я от Мещерского… Мещерский посылает примет!
Горящая голова его вдавилась с клеенчатый валик дивана, и больше он ничего не слышал.
Ценителя балета и знатока старинных соборов доктора философии Робертса постигло настоящее человеческое несчастье.
Дочка его Белла на даче за завтраком проглотила кусок стекла.
Стакан, из которого она пила горячее молоко, оказался надтреснутым у края. Незаметно для девочки большой полукруглый кусок проскользнул вместе с молоком в рот и дальше в горло.
Белла вскрикнула, закашлялась и отбросила стакан. С каждым приступом кашля изо рта у нее вытекали ручейки крови. Девочка побледнела, теряла силы. Мать, плача, держала ее на руках. Робертс побежал в гараж за машиной.
К тому времени, когда Беллу привезли в детское отделение больницы имени Склифосовского, осколок стекла глубоко ушел в ткани и горло запухло.
Супруги Робертс провели страшные полтора часа в приемной детского отделения, дожидаясь встречи с хирургом.
Наконец хирург вышел и сказал:
- В общем так! Операция прошла удачно. Стекло извлечено. Сделали переливание крови. Если понадобится, повторим переливание. Есть, конечно, трудности. Кормить ее придется через зонд, ну и все такое… Температура немножко высоковата… Посмотрим, что будет завтра!
- Господин хирург! - судорожно дергая подбородком, сказал Робертс. - Мы с женой благодарим вас от всего нашего сердца… Мы умоляем, ради всего святого умоляем позволить жене ухаживать за Беллой! Ведь ни одни руки не заменят материнские. Умоляем!
Хирург поморщился, подумал и сказал:
- Конечно, это против правил. Девочка большая. Но поскольку вы наши гости, пойдем на уступки. Пусть мать остается, я ее провожу к девочке…
Жена Робертса заплакала. Через минуту хирург увел ее в отделение. Господин Робертс вернулся домой один.
Тотчас же, как только он вошел к себе в квартиру, к нему пришел Биллиджер.
- Крупные новости! - сказал Биллиджер. - Есть неприятные сведения от Горелла!
- Сейчас! - устало вздохнул Робертс. - Я только что отвез Беллу в больницу… Дайте мне прийти в себя!
- Да, да, простите! - торопливо извинился Биллиджер. - Как чувствует себя бедная девочка?
- Не знаю, жена осталась с ней… Вероятно, плохо! Так что, вы говорите, сообщил Горелл?
- Сведения поступили из резервной точки, с Афанасьевского переулка!
- Вы с ума сошли!.. - Робертс побелел и сразу забыл о дочери. - Значит, провал!
- Да, и уже, повидимому, давно! - растерянно улыбнулся Биллиджер. - Не понимаю, сэр, где был ваш знаменитый нюх! Все последние сообщения Горелла оказались подложными… Мы с вами переписывались с работниками госбезопасности!
- Что сообщает Горелл?
Робертс лихорадочно пытался представить себе размеры катастрофы. Стряхнул ли Горелл преследователей, придя на Афанасьевский? А что, если и эта точка уже под наблюдением? Тогда - полный провал! Может быть, даже еще один международный скандал!
- Он просит переслать новый комплект документов на другое имя и новый комплект аппаратуры. Первый пришлось бросить при отходе. Он настаивает на пятнадцатом варианте.
- Ай, ай, ай, ай… - прерывисто вздохнул Робертс и взялся за сердце. - Это никуда не годится, Биллиджер! Нельзя было терять аппаратуру…
- Раз так случилось, значит у Горелла не было другого выхода! - пожал плечами Биллиджер. - И лично я думаю, что пятнадцатый вариант наиболее приемлем в данных условиях!
- Подождите, подождите, Биллиджер! - раздраженно сказал Робертс. - Надо подумать! Надо экстренно связаться с руководством. Самостоятельно решить этот вопрос я не могу…
- Я думаю, что руководство будет весьма недовольно вами! - с удовольствием заметил Биллиджер. - Ведь это ваш провал! Горелл всегда все выполняет наиточнейшим образом. Получается так, будто мы с вами помешали ему работать! Да, да! - повторил Биллиджер, заметив протестующее движение Робертса. - Уверяю вас, у руководства возникнет именно такой взгляд на вещи!
- Да… Там, дома, им все кажется чрезвычайно просто! - злобно сказал Робертс, включая лампу на письменном столе. - Я бы тоже неплохо руководил операциями - оттуда!
- Нет, сэр! Если мы с вами сегодня сообщим о нашем крупном промахе, - с наслаждением произнес Биллиджер, - боюсь, что вам уже никогда не придется руководить!
- Как вы сказали? - грубо перебил Робертс, отводя глаза от собеседника. - Он просит документы, деньги и аппаратуру? Пятнадцатый вариант? Ну, что ж! - с тяжелым вздохом согласился Робертс. - Сейчас я позвоню в больницу, узнаю, как Белла, и начнем готовить операцию. Займитесь документами, Биллиджер! А, по-вашему, точка на Афанасьевском надежна? - заискивающе спросил Робертс, опуская руку на рычаг телефона.
- Я никому не верю! - желчно ответил Биллиджер уже у дверей… - Разве надежна грязь, через которую приходится иногда идти? Она неизбежна в сырую погоду, только и всего… Передайте мое горячее сочувствие вашей дочери и супруге!
Робертс молча кивнул и принялся набирать номер дежурного врача.
- Как я выяснил, - докладывал Смирнову капитан Берестов, - хозяйка квартиры в Большом Афанасьевском, Аделина Савельевна Прейс, нигде не работает. Муж ее, инженер-строитель, прописан по другому адресу, на Покровке…
- Муж связан с промышленным строительством? - быстро- спросил Смирнов.
- Нет. Специалист по дачным коттеджам… Семья Аделины Савельевны состоит из дочери: студентки и старухи, домашней работницы, живущей с ними около сорока лет.
- Товарищ Берестов, в вашей группе подобрались хорошие, честные люди! - несколько встревоженным тоном начал Смирнов. - Это я знаю! - продолжал он. - Но все-таки поговорите отдельно с каждым из своих людей. Пусть поймут, какая ответственность сейчас ложится на наши плечи! Наступает самый тяжелый момент операции!
- Мы это понимаем, товарищ полковник! - кивнул Берестов.
- Отдельно с каждым побеседуйте! - настаивал Смирнов. - Ошибиться нам сейчас нельзя!
- Да, это так! - согласился Берестов. - Герасим Николаевич, как Захаров себя чувствует?
- Плохо с Захаровым, капитан! - хмуро сказал Смирнов. - Нож у этого подлеца был отравлен. Кровь все время переливают, а толку нет. Гаснет.
- А… мальчик не заговорил?
- Нет. Плохо, плохо обстоят дела, Берестов! Если б можно было таких, как Горелл, сразу изолировать, как бешеных собак!
- Чего бы лучше! - вздохнул Берестов.
- А вот возимся! - со злостью подхватил Смирнов. - Возьмем - тоже не легче, придется копаться во всей дряни, которую собрал подлец за долгую жизнь!
- Товарищ полковник, дочка у Прейс пользуется авторитетом в институте… Данные в общем положительные. И паренек к ним ходит, друг ее, комсомолец. С матерью у нее нелады.
- Нет уж, товарищ капитан, давайте будем на себя надеяться! - недовольно прервал Смирнов. - Основное сейчас - гибкость и твердость. Вот сумейте сочетать два таких качества! А все-таки, вы уверены, что он пришел на Афанасьевский именно потому, что вы проявили гибкость?
- Как же, товарищ полковник! - обиженно возразил Берестов. - Что ж, он враг себе?
- Ну, ну! Я понимаю, вам трудно. Но задача выполнимая! Помните, товарищ Берестов, после нападения на Захарова ведь он почти двое суток вас не ощущал! Что ж, вы тогда как-нибудь особенно работали? Нет, злы были на него за товарища! Вот вы теперь, как коммунист, как командир, помогите каждому из своих людей почувствовать, что это за птица Горелл! Ведь одним разумом жить нельзя, капитан! Без пламенного сердца нет чекиста! Вспомните Феликса Эдмундовича!
Так Смирнов беседовал с капитаном Берестовым примерно в полдень.
А вечером, в седьмом часу, капитан Берестов позвонил полковнику и голосом, срывающимся от злости и волнения, сообщил, что Горелл арестован.
- Что? - ахнул Смирнов, чуть не выронив, трубку. - Каким образом?
- Арестован охраной военного объекта тридцать четыре! - все еще не будучи в силах отдышаться, сообщил Берестов. - Арестован при попытке фотографировать подходы к объекту.
- Что за ерунда? - пробормотал Смирнов. - И вы ничего не сумели сделать?
- Не было возможности, товарищ полковник! - виновато, но в общем твердо признался Берестов. - Они на него, как коршуны, налетели из укрытий! Рабочие собрались, очень возмущались… В общем обстановка для нас сложилась крайне неблагоприятная. Так что ждите, скоро прибудет к вам!
- Досадно! - покачал головой генерал, выслушав доклад полковника. - Может быть, погуляв еще недельки две, он бы нам еще кое-что раскрыл! А так что ж мы выиграли? Одну точку на Большом Афанасьевском? Маловато! Теперь, конечно, ничего не поделаешь, придется начинать открытое следствие. И, главное, Робертса с поличным не поймали! Хоть и есть доказательства, а они - мастера отпираться, их надо за руку! Слушайте, Герасим Николаевич, на кой черт его понесло к объекту тридцать четыре?
- Сам гадаю! - с досадой проворчал Смирнов. - Вообще говоря, они этой точкой давно интересуются, есть такие данные…
- Значит, что ж получается?.. Отказались от диверсии в лаборатории Пономарева? - соображал вслух генерал. - Решили использовать Горелла на отдельных поручениях?
- Выходит так! - согласился Смирнов, пожимая плечами. - Если, конечно, доверяться ситуации…
- Да вот, понимаете, ситуация у нас с вами какая-то создалась… лохматая, раздерганная! - возразил генерал. - Мне, Герасим Николаевич, не нравится весь ход последних событий. Что-то мы путаем или пропускаем, это несомненно!..
- Возможно и так! - виновато согласился Смирнов. - Ну, что ж, скоро сам герой прибудет, побеседуем…
Горелла в отдел доставил лично начальник охраны объекта тридцать четыре и с горделивой снисходительностью победителя передал с рук на руки Берестову.
- Поторопились маленько, товарищ майор! - с обидой сказал Берестов. - Спутали нам кое-что!
- Я в эти тонкости ваши не вникаю! - усмехнулся начальник охраны. - Мне сказано, врага к объекту не допускать, и я не допускаю! А ваше дело мудрить, так вы сами и мудрите!
- Это безусловно! - неохотно согласился Берестов. - Это так! Нет, вы, конечно, показали себя на всей высоте! Поздравляю, товарищ майор!
- Сочувствую! - отчетливо произнес майор и, прощаясь, лихо, по-кавалерийски стукнул каблуками.
- Прибыл! - доложил Берестов полковнику.
- Как держится? - спросил Смирнов.
- Нормально - нахально! - сумрачно ответил Берестов.
- Что обнаружено при обыске?
Берестов разложил на столе перед полковником документы на имя Морозова Игната Леопольдовича и среди них военный билет на имя Клебанова Константина Ивановича. Смирнов перелистал военный билет, отбросил его и принялся рассматривать микрофотоаппаратуру, заключенную в зажигалку.
И вот Смирнов и Горелл впервые встречаются. Они сидят друг против друга. Плечи у Горелла опущены, запавшие глаза полузакрыты. Тонкая коричневая кожица на веках чуть вздрагивает.
- Здравствуйте, Константин Иванович! - говорит Смирнов, разглядывая осунувшееся, похудевшее от скитаний и бессонницы лицо Горелла. У Смирнова накопился порядочный запас фотографий Горелла, и он теперь видит, как солоно пришлось чужаку волчьей породы на советской земле!
- Пора бы вам назвать свое настоящее имя! - предлагает Смирнов.
Горелл молчит.
Около получаса Смирнов пробует растолковать Гореллу, что молчание и запирательство сейчас для него бессмысленно. Но время идет, а Горелл все так же тяжело и обреченно молчит..
Дежурный уводит арестованного.
На столе Смирнова звонит телефон.
- Товарищ полковник! - говорит в трубку дежурный по приемной. - Здесь пришла одна гражданка с заявлением. Насколько я могу судить - ваш вопрос.
- Выпишите ей пропуск и проводите к нам! - говорит Смирнов, все еще мысленно анализируя молчание Горелла. Чем оно вызвано? Ведь ему невыгодно сейчас молчать!
Смирнов отпустил стенографистку и направился к генералу, чтобы доложить о первой, неудачной беседе с Гореллом.
Когда он вернулся, посетительница уже сидела в кресле. Еще с порога Смирнов заметил, что она очень юна, почти подросток. Поза ее до смешного напоминала пациентку в кресле зубного врача - она изо всех сил сжимала ладонями ручки кресла и напряженно и высоко вскинула голову.
Когда Смирнов подошел ближе, его поразило лицо девушки. В нем все было неправильно, все пропорции сдвинулись. Глаза - слишком велики, с косым, миндалевидным разрезом и редкого коричневого оттенка. Таким бы глазам подошел тонкий гордый нос с крупными подвижными ноздрями, но у девушки нос был толстым и откровенно вздернутым. Нижняя часть лица казалась несколько тяжеловатой, но, разглядев девушку внимательнее, Смирнов понял, что это впечатление создает нижняя губа, крупная, полная, словно перерезанная посредине глубокой чертой. Верхняя губа была короче и тоньше. На правой ноздре темнела круглая родинка, и точно такая же виднелась на левой брови, почти у переносицы. А все в целом было на редкость привлекательно.
Заметив напряженную позу девушки, Смирнов невольно улыбнулся и сказал:
- Долго вы так не просидите! Устраивайтесь удобнее!
Девушка нахмурилась и не пошевельнулась,
- Вот что, - сказал Смирнов, закуривая, - так у нас с вами дело не пойдет, гражданка… - Он взглянул на фамилию, указанную в пропуске, - гражданка Прейс! Мы вас не звали. Вы пришли по доброй воле. Повидимому, вам надо посоветоваться с нами в каком-то трудном вопросе. Так?
Девушка молча наклонила голову. Пальцы ее резко теребили ремень сумочки.
- И позвольте вам заметить, - сказал Смирнов, - что вы напрасно любуетесь своим героизмом. Честность - это норма поведения советского человека!
Девушка взглянула на Смирнова, нижняя, яркая губа ее дрогнула, и неожиданно она слабо улыбнулась. Зубы у нее были крупные и чуть-чуть неправильные, с голубоватым отливом.
- Рад, что вы это понимаете! - улыбнулся в ответ Смирнов. - И стыдно трусить! Да, именно стыдно! Зачем вы допускаете, чтоб вами владел мелкий, обывательский страх?
- Я читала и слышала о преступлениях. Берии, - сказала она, нерешительно глядя исподлобья на полковника. - Такие вещи нескоро забываются. Поэтому вы не должны строго судить, если я пришла к вам не с легким сердцем.
- Нет, извините! - сказал Смирнов и раскурил угасшую папиросу. - Я строго сужу. Ведь все это простые вопросы, в которых надо бы вам разобраться! И до Берии находились враги, пытавшиеся пробраться к сердцу страны через аппарат. В Германии до войны это удалось фашистам, так возник Гитлер. А вот у нас - и до и после войны - не выходит! Изо всех сил пробовали всякие негодяи, в том числе и Берия, но не получилось. Вам никогда не приходило в голову почему?
- Раньше нет, сейчас я об этом подумала! - сказала девушка и снова слабо улыбнулась. - Там, где много честных, хороших людей, горсточка мерзавцев не может победить… Да?
- У нас, в органах, люди обыкновенные! - ответил Смирнов. - Такие же, как во всей стране. Только спрашивают с нас больше, вот и вся разница. А теперь давайте говорить о вашем деле. О чем вы хотели посоветоваться?
- Сейчас я вам все расскажу! - сказала девушка облегченно. - Я давно хотела прийти, но меня останавливали все те вещи, о которых вы сказали и о которых я не умела думать…
- Не считали себя обязанной думать! - поправил Смирнов. - Уменья на это много не надо! Так я вас слушаю! Зовут меня Герасим Николаевич!
- А меня - Кира… - сказала девушка, закусила губу, и в глазах ее, только что ясных и спокойных, из глубины взгляда поднялось нечто, насторожившее Смирнова. Так смотрят люди, притерпевшиеся к постоянной и сильной физической боли.
"Герасим Николаевич, вы верите, что можно разлюбить близкого человека за то, что он совершил плохой поступок? Я не верю. Если люди так говорят о себе, они лгут другим. Если человек так думает, он лжет себе.
Я пришла, потомку что люблю мою мать.
Может быть, ей еще можно помочь. Ведь преступлений она не совершала. Просто - безвольный, несчастный человек, не сумевший построить свою жизнь.
У моей мамы есть один "пунктик".
Первый ее муж, некий Кирилл Мещерский, был во время нэпа ужасно богатым. Я так и не поняла, чем он занимался, - иногда мама говорит, что он адвокатствовал, иногда называет его инженером. Но она глубоко убеждена, что жила по-настоящему только в тот период, когда была его женой. "А после, - говорит она, - я не жила, а существовала…" Даже меня назвала в его честь Кирой. Дурацкое, кукольное имя, терпеть его не могу.
Вся беда в том, что моя мама была очень красивой. Такой красивой, что смотришь на ее старые фотографии и не веришь, что это изображение обыкновенной женщины. Похоже на картину. А больше, Герасим Николаевич, у нее за душой ничего не было и нет: человек она мелкий, вздорный, несправедливый. Может быть, нехорошо так говорить о матери, но правда есть правда!