Однако раньше времени обольщать себя надеждами не следует. Надо разузнать у мальчишки, кто ее родители. А если отец ее в самом деле тот инженер Борисов? Тогда что? Тогда… И в мозгу "Д-35" начали зарождаться наметки нового плана.
- Я тороплюсь, - сказала Ася, - будьте здоровы! Завтра жду книгу, Сема.
- О'кей, - ответил Розанов.
- Очень симпатичная девушка, - сказал Моро.
- Мировая девуля, - развязно ответил Семен, - вообще - девчонка что надо. Правда, слишком активная и чересчур старательная… Английскую и американскую литературу знает хорошо, большая поклонница Уитмена.
Лоб Моро с выступающим вниз мыском волос сморщился. "Интерес" к русской литературе, знание пословиц, цитат из произведений русских писателей, которыми он щеголял, его заставили приобрести в "школе", где он стал агентом "Д-35". Интересоваться американской литературой ему никогда и в голову не приходило. Кто такой Уитмен? Кажется, писал стишки лет сто или двести тому назад. Взбредет же в голову девчонке, вместо того чтобы искать мужа, увлекаться стихами поэтов, которых давным-давно забыли.
- Одобряю ее вкус, - осторожно сказал Моро.
- Она у нас вообще самая способная на курсе. А как она английский язык знает!
- Почему? У нее кто-нибудь в семье владеет иностранным языком? - "Д-35" постарался направить разговор в нужное русло. - Вряд ли занятий в институте достаточно для приобретения основательных практических знаний.
- Борисов - морской инженер, много бывал за границей, одно время работал в военно-морской миссии в Америке. Он немного помогает Асе. Василий Петрович ничего дядя, только нудный, настоящий тип без широкого кругозора. Вы же понимаете: мог совсем недавно поехать в заграничную командировку, причем надолго, на несколько лет, и отказался. "Не нравится на чужбине", - вот его слова. Типичный абсурд.
- Трудно хвалить его или осуждать в данном случае, - мягко сказал Моро. - Есть люди - домоседы по складу характера. А в Энске Борисов давно?
- С сорок четвертого года. Участвовал в десанте, когда брали город, был ранен, да так и остался здесь. Руководит конструкторским бюро.
- Интересное дело.
- Типичная скукота, - пожал плечами Розанов.
- Почему же вы считаете профессию Борисова скучной? - продолжал Моро.
- Не для меня она, всегда был равнодушен к технике.
- Напрасно. Иногда технические проблемы оказываются очень увлекательными, особенно если их решают в больших масштабах. Чем, например, занят Борисов сейчас?
- Право, не знаю. Все эти проекты, расчеты, чертежи - типичная муть.
"Осел", - с досадой подумал "Д-35", но, сохранив на лице благодушное выражение, сказал:
- Вот потому вы и равнодушны к технике, что не интересуетесь ею.
- Вполне возможно, - согласился Розанов. - Вот ваша гостиница. Я подожду вас на бульваре?
- Что вы, какие могут быть церемонии! - Моро любезно взял Розанова за локоть и повел к стеклянной вертящейся двери. - Не позволю ни за что. Милости прошу в наш шалаш, как говорится в русской поговорке.
У двери номера Моро вежливо посторонился и пропустил Розанова вперед.
Повинуясь приглашающему жесту, юноша сел в кресло, огляделся. Обычный номер гостиницы: круглый стол посредине, письменный в углу, несколько мягких стульев, пара кресел, шкаф из карельской березы, такое же трюмо в простенке между окнами, широкая кровать. На письменном столе ни бумаг, ни книг. Вообще в комнате нет ничего, говорящего о вкусах, привычках живущего здесь. Временное пристанище человека, который привык кочевать и не обращает внимания на окружающую обстановку.
- Я не люблю откладывать дела, - говорил Моро, роясь в шкафу. - Начну сразу с цели вашего прихода, надеюсь, не обидетесь? Вот галстук.
Полоска материи в руках Моро переливалась невообразимыми оттенками и сочетаниями ярких цветов. Пройди в воскресенье всю улицу Чкалова - любимое место прогулок щеголей Энска, - ни на ком не увидишь такого галстука. Семен представлял себе завистливые взгляды приятелей, когда он безразличным тоном процедит сквозь зубы, что "оторвал" шикарный галстук "у одного близкого приятеля - иностранного журналиста".
- Нравится? - спросил Моро, небрежно бросив галстук на спинку кресла.
Розанов молча кивнул.
- Тогда берите.
Семен медленно, как зачарованный, протянул руку, свернул галстук, положил во внутренний карман пиджака, проверил, надежно ли он там спрятан, не выпадет ли, и только тогда спохватился:
- Сколько я вам должен?
- О, - махнул рукой Моро, - как вам не совестно упоминать о такой мелочи! Примите мой маленький подарок в знак начала нашего доброго знакомства, которое, надеюсь, успешно продолжится.
"Чорт с ним, с галстуком, - думал "Д-35". - Такой убыток меня не разорит. Гораздо важнее войти в доверие к мальчишке. За паршивый галстук я куплю его целиком в полностью".
- Но мне, право, неудобно, - бормотал смущенный Розанов. - Как же так? Ваша вещь, вы за нее платили деньги. Мне совестно… - "Моро щедрой души человек", - думал он, вслух повторяя: - Очень прошу назвать цену галстука.
- Бросьте! - с грубоватой фамильярностью прервал Моро и снова полез в шкаф. - Давайте лучше выпьем. Наступил "адмиральский час", как говорили в старину русские моряки. Что вам больше по нраву: джин, виски, бренди?
Нерусские названия музыкой прозвучали в ушах Розанова. Семен чувствовал себя настоящим героем заграничного романа. Шутка сказать: он сидит с иностранным журналистом в фешенебельном отеле, готовится пить виски, настоящее виски, о котором раньше только читал в книгах.
Против ожидания, оно оказалось изрядной пакостью - неприятного цвета, с запахом лекарства. Розанов поперхнулся, закашлялся и испуганно покраснел: вдруг Моро подумает, что Семен не умеет пить! Но Моро смотрел в сторону и не видел или делал вид, что не видит смущения собутыльника. Собрав всю силу воли, Семен поборол отвращение и одним глотком осушил стакан.
- Ого, - поощрительно заметил Моро, - вы не робеете перед выпивкой. Еще?
Семен выпил еще, и через минуту, а то и раньше, добрый, щедрый Ральф Моро стал казаться Семену еще более милым. С трудом ворочая заплетающимся языком, Розанов рассказывал: давно хочется познакомиться с настоящим иностранцем; в институте не с кем поговорить по душам, никто не понимает его стремлений. Большинство однокурсников стремится скорее окончить институт. А дальше? Учить ребятишек? Семен Розанов иначе смотрит на жизнь. Его мечта - путешествовать по разным странам, стать настоящим "гражданином мира", одинаково хорошо чувствующим себя в любой столице.
Трудно определить, чего больше содержала полупьяная болтовня Розанова: мальчишеского желания поразить собеседника "глубиной" и "оригинальностью" своих взглядов, казаться похожим на персонажей авантюрных романов, или просто говорил он, что в голову взбредет… Возбужденный вином, новым знакомством, приоткрывающим перед ним уголок той жизни, о которой он до сих пор знал только по кинофильмам и книгам, Семен говорил, говорил, говорил…
"Д-35" слушал, не пропуская ни одного слова. Узкие зеленоватые глаза его не отрывались от лица юноши. Новый план, зародившийся в мозгу Моро при встрече с Асей Борисовой, приобретал все более и более ясные очертания.
4. Друзья и враги каперанга Марченко
Дул "савук" - так называют черноморские рыбаки и матросы холодный осенний ветер. Он гремел оторванным железом крыш, посвистывал в узких городских переулках, гнал по мостовым и тротуарам подсолнечную шелуху, мятые бумажки, остатки самокруток - папирос в ту пору не курили, их не было. Ледяной, воющий осенний ветер, казалось, пронизывал весь город, чтобы, вырвавшись в степь, с утроенной яростью помчаться дальше над маленькими городками, где еще недавно по нескольку раз в день менялась власть; над селами без огня в окнах хат; над полями, где не столько трудился плуг, сколько солдатская лопата с рукоятью, лоснящейся от давнего и частого употребления. Гражданская война только-только кончилась, молодая Республика Советов переживала свои первые годы.
В степи были хоть какие-то признаки жизни, а в море, откуда прилетел "савук", - ничего. Грозно вздымались сизостальные валы с бурлящей на них пеной. Иногда с гребня вала оглядывал горизонт большой шар с настороженно торчащими во все стороны рожками - "кораблиная смерть", шаровая мина. И очень редко в угрюмой морской дали показывался косой рыбачий парус или хищный силуэт военного судна. Даже те немногие смельчаки, которые решались выходить в море, торопились отыскать спокойное место, если срывался "савук". Пятые сутки пережидала в гавани шторм и маленькая двухмачтовая шхуна "Святой Николай". Морские волны грохотали, расшибаясь на брекватере, а в укромный уголок порта долетал лишь ветер, слегка покачивающий суденышко. Тонко скрипел деревянный корпус, борт терся о каменный причал. Надежды на перемену погоды не было никакой. Георгий Марченко подумал об этом, выйдя из кубрика и глянув на тяжелые густые облака, которые нависли, как своды подвала.
Ветер мгновенно забрался под старенькую куртку. Молодой матрос хотел вернуться обратно в кубрик - пусть там холодно, но хоть нет ветра. Помешало появление Анания Титыча - капитана и хозяина шхуны. Распахнув дверь своей маленькой каюты на корме, Ананий Титыч по привычке, которая входит в плоть и кровь каждого, кто связан с морем, посмотрел на небо, на горизонт, прикидывая, изменилась ли сила ветра, и позвал:
- Егорка!
Матрос подошел к хозяину. Ананий Титыч плотнее запахнул венцераду - до костей пробирает проклятый ветер! В руке у хозяина Георгий заметил разноцветные бумажки.
- На, - протянул их Ананий Титыч Георгию.
- Що воно такое? - недоумевающе спросил Марченко.
- Що, що! - передразнил Ананий Титыч. - Не видишь, деревенщина? Деньги!
Марченко разглядел на бумажках цифры и размашистую подпись. Это был росчерк атамана Лебедь-Юрчика. Георгий вспомнил одноэтажный особняк на Ришелевской, в котором, как говорили, атаман печатал свои деньги: во дворе два пулемета и дежурные "сичевики" из личной гвардии Лебедь-Юрчика. Несмотря на столь надежную охрану, Лебедь-Юрчик успел отшлепать только одну сторону своих банкнот. Вторая осталась чистой - атаман удрал из города, оставив на произвол судьбы целые пачки "денег". Такую пачку, наверное, где-то подобрал Ананий Титыч и теперь протягивал ее матросу.
- А на кой они мне? - продолжал недоумевать Георгий.
- То уж, господин хороший, не моя печаль. Хочешь в шинок иди, не хочешь - верфь покупай, она без хозяина, - Ананий Титыч махнул рукой в сторону бурых, с выбитыми окнами цехов верфи. - Нонче свобода полная. Мое дело простое: если расчет тебе даю, заплатить должен.
- Как расчет? - дрогнувшим голосом спросил Марченко. Он сразу вспомнил косые взгляды, которые все чаще бросал на матроса Ананий Титыч, и разговоры хозяина: придется зимовать в этом порту, а дармоедов на шхуне держать незачем. - Да вы шуткуете, дядько?
- Я не девка, с тобой баловаться. Улова нет, возить нечего, на зимовку остаемся. У меня не пансион. Весной приходи, а сейчас собирай барахло и геть с судна.
У Марченко задрожали колени. Холодный ветер, завывающий над гаванью, казалось, стал еще холоднее. Положение юноши было ужасным. Минувшей весной отец Георгия с трудом упросил Анания Титыча взять парня на шхуну. В родном селе под Бердянском Георгий прокормиться не мог: у них с отцом не было ни лошади, ни земли. Старый Марченко весь свой век батрачил, мать Георгия умерла.
Ананий Титыч, прежде чем согласиться, заставил хорошенько попросить себя, хотя и смекнул сразу, что беззащитный сын батрака будет трудиться на совесть. А парень он молодой, здоровый. Хозяин шхуны не промахнулся: Георгий работал, не жалея себя. Теперь же хозяин его прогонял. Прогонял в городе, где у парня ни одного знакомого. До родного села не доберешься. А если и доберешься, что там делать? Как и здесь, умирать с голоду?
- Дядько Ананий, - жалобно и растерянно бормотал Марченко. - Помилосердствуйте. Как же воно так?..
- А никак, - спокойно ответил хозяин. - Поработал и хватит. Поклонись еще, что деньги даю.
- Какие ж то деньги! - не вытерпел Марченко. - Кто их у меня возьмет, когда Лебедь-Юрчика давным-давно и следу нема?
Ананий Титыч, усмехнувшись, с издевкой сказал:
- Не нравятся деньги? Может, вам, господин хороший, прикажете долларя американские предоставить? Или хвунты стерлингов?
- Не смейтесь, дядько. Платить, так платите законными - советскими.
- Ах, господину хорошему советские подходят! - Весь этот разговор забавлял Анания Титыча, скучавшего на стоящем без дела судне. - Нет у меня советских. Понял? Нет!
Бледный, растерянный, Марченко оглянулся, как бы надеясь найти у кого-нибудь сочувствие и поддержку. Но он стоял с хозяином один на один. Да еще на пирсе возле шхуны задержался случайный прохожий.
Обветренное, красное лицо Анания Титыча хранило тупое спокойствие. Просить его бесполезно; он решил и не изменит решения. Когда Георгий понял это, в сердце безропотного юноши начал закипать гнев. Терять нечего, так хоть выскажет хозяину все, что думает о нем.
- Не денег у вас нема, - еле шевеля онемевшими от волнения губами, сказал Марченко, - совести у вас нема.
- Чего? - белесые ресницы Анания Титыча дрогнули. - Ой, Егорка, помолчи! Хуже будет.
- Хуже?! - Марченко показалось, что вал с моря перелетел через брекватер, поднял, закружил шхуну: дрогнула палуба под ногами, темно стало в глазах… Нет, это не морская волна… Это от гнева закружилась голова. - Кровосос ты, чтоб ты издох, чтоб тебе на том и на этом свете без пристани приставать! - Георгий выпаливал запас ругани, накопленный за время пребывания на шхуне, залпом.
- Пава! - бросил через плечо Ананий Титыч.
Стукнула дверь, и на пороге кормовой каюты появился еще один член экипажа - зять Анания Титыча Пава Крысько: на тонких губах хулиганская улыбочка, походка вразвалку, руки по локоть засунуты в карманы брюк "клеш". Взгляд черных глаз не туповато-злобный, как у Анания Титыча, а горячий, быстрый, меткий. Ананий Титыч, если его разъярить, засопит, полезет драться, а Пава сунет нож под ребро и пойдет себе вразвалочку дальше.
- Чего изволите, папаша? - не вынимая изо рта самокрутки, процедил сквозь зубы Пава.
- Господин хороший со шхуны уходить не желают. Понравилось даровой хлеб трескать.
- Этот? - Пава сплюнул через борт, едва не задев Марченко. - Напрасно вы, папаша, свою особу утруждаете. Я с ним побеседую.
Пава шагнул к Марченко. Матрос отодвинулся.
- Вы, папаша, в каюту идите, бо продует, а я в секунд все улажу… Ты, дельфин безмозглый! - Пава рывком вынул из кармана смуглые костистые кулаки.
- Погоди-ка! - внезапно раздался голос с причала.
Трое на шхуне застыли не шевелясь. С высоты пирса на них смотрел незнакомый человек - прохожий, которого Георгий заметил, когда разговаривал с хозяином. На нем были галифе с кожаными леями, потертая коричневая кожаная тужурка и черный суконный картуз. Стоял незнакомец, расставив ноги, твердо упираясь ими в бетон пристани, - сразу с места такого не сдвинешь. Руки он заложил за спину, чуть склонив голову набок, и сверху вниз поглядывал на всех троих.
- Погоди-ка, - повторил незнакомец.
- Чего мне годить? - грубо ответил Пава. Однако он остановился, спрятал кулаки в карманы, - узнал Яна Рауда, сотрудника Чека. - Не суй свой нос, куда не надо. Ты что, контрабанду у нас нашел? В море без спроса выходим? Знай свое дело - бандюг ловить, а к нам не лезь.
- Знаю свое дело, знаю, не беспокойся. - Серые, как сегодняшнее штормовое море, глаза чекиста встретились с горячим взглядом Павы. В один миг мускулистое тело Крысько напряглось, он даже присел, как волк, готовящийся к прыжку. - А с контрабандой ты тоже от меня не смоешься, - продолжал Рауд, как бы не замечая злобного взгляда Павы. - Уплатите парню, что следует.
- Я и плачу, - ответил Ананий Титыч. - Полный расчет до последнего карбованца.
- Не лги. Я тут стоял, слышал и видел, как ты ему вместо денег бандитские бумажки совал.
- Ой, лишенько! Что ж это делается? - по-бабьи заголосил Ананий Титыч.
Пава молчал, стиснув зубы, косо поглядывая на Рауда.
- Ты, парень, - Рауд повернулся к Георгию, и глаза чекиста сразу посветлели, из серых стали голубыми, веселыми, - крой в кубрик, собирай вещички свои, пока хозяин будет мошну развязывать. Тебе на шхуне оставаться больше нельзя, сам понимаешь.
Георгий исчез в кубрике. Крысько кинулся было за ним.
- Стой! - коротким восклицанием Рауд как бы пригвоздил Паву к месту. - Чего тебе там надо?
Пава скрипнул зубами, но, скрывая ярость, встал спиной к Рауду, засвистел веселенький мотивчик.
- Нету у меня денег, хлеба не на что купить! - ныл хозяин "Святого Николая".
Рауд, не обращая на Анания Титыча никакого внимания, равнодушно поглядывал на подплывший к борту шхуны обломок спасательного круга с полустертыми буквами"…ий" - остатком надписи названия корабля. "Так и человек - сорвется со своего места и пропадет, понесет его неизвестно куда, - подумал Рауд. - Надо помочь парню. Молодой он еще, может попасть на плохую дорогу".
Уложить вещи для Георгия оказалось делом несложным. Через минуту он выскочил из кубрика с небольшим свертком в руке и остановился в нескольких шагах от Анания Титыча.
- Так, - не повышая голоса, сказал Рауд. - Рассчитывайся.
Ананий Титыч побагровел.
- Не будешь? - Рауд спросил спокойно, без малейшей угрозы, но Пава сразу понял: чекист настоит на своем, платить придется.
- С какого времени ты на шхуне? - обратился Рауд к Марченко.
- С пасхи, - ответил Георгий.
- Платил он тебе?
- Нет.
- С весны до глубокой осени ни разу?
- Ни разу.
- Развязывай мошну, хозяин. Добром советую.
Пава был злее, но и умнее своего тестя.
- Отдайте ему, папаша, - хмуро посоветовал он. - Чтоб тебе наши деньги колом в глотке стали.
Расстегнув венцераду, Ананий Титыч достал из-под рубашки холщовый мешочек на грязном шнурке. Долго мусолил деньги. Придирчиво отбирал самые мятые и потрепанные.
- Живей! Не с миллионами расстаешься, - в конце концов не вытерпел Рауд.
- На, - глухо сказал Ананий Титыч. - Бог милостив, я с тобой еще встречусь, ты меня еще попомнишь.
- Пойдем, товарищ, - Рауд протянул руку Георгию, помогая прыгнуть со шхуны на пирс. - Как звать тебя?
- Егор Марченко.
- Георгий? А откуда сам? Родные есть в городе?
Они шли вдоль причала мимо пустых пакгаузов, полуразрушенных портовых зданий, покинутых командами судов.
- Плохо дело, - подвел Рауд итог рассказу о положении Марченко. - Специальности, говоришь, никакой, денег мало, родных и друзей нет. Ладно, не горюй, всем трудно сейчас. После гражданской войны разруха - порт, видишь, пустой, у биржи безработные с утра до вечера толкутся… Но ничего, беляков одолели и с разрухой справимся. Главное - теперь власть наша, не выпустим, - вытянув руку перед собой, Рауд сжал кулак. Было в этом жесте столько силы и уверенности, что Марченко проникся бесконечным доверием к новому знакомому.
- Пока пойдем ко мне, - решил Рауд. - А там видно будет. Определю тебя, не бойся.