- Ты ведь понимаешь, какой это стресс. Развод меняет человека. Люди зачастую испытывают сильнейшую потребность перечеркнуть прошлую жизнь и начать все с нуля, - Чарльз потер нос. - Может быть, Фрэнк решил вдруг, что ему стоило бы работать на другую сторону.
- Никакой другой стороны больше нет.
- Ошибаешься, есть. Он сам.
Энджела уже не знала, чему верить. Снова зазвонил телефон, и она, поднося его к уху, сердито покачала головой, злясь на всех сразу - на Фрэнка, Чарльза, на себя саму. Звонили из офиса Компании в Риме. В субботу утром в районе доков Лидо была обнаружена моторная лодка с регистрационными номерами Дубровника.
- Говорят, со следами крови, - сообщил шеф римского бюро.
Нужно было спешить, и Чарльз попросил пустить его за руль. В ответ Энджела показала средний палец.
В итоге он все-таки добился своего, потому что едва выехали из города, как она пустила слезу. Чарльз заставил ее съехать на обочину и поменяться местами. Уже вблизи итальянской границы Энджела попыталась объяснить свое истеричное поведение.
- Тяжело. Годами учишься доверять людям. Не всем, конечно, немногим… чтобы хоть как-то держаться на плаву. И как только начинаешь им доверять, обратного пути уже нет и быть не может. Потому что иначе с работой просто не справишься.
Чарльз воздержался от комментариев, но подумал, что, может быть, в этом и его собственная проблема. Он уже давно перестал доверять кому-либо, кроме человека, который звонил и давал ему задания. Возможно, человеческая психика просто не рассчитана на такой уровень подозрительности.
По ту сторону итальянской границы Чарльз достал мобильный и набрал номер. Разговор с Грейнджером занял несколько секунд, после чего он выслушал и повторил полученную информацию.
- Скуола веккиа делла Мизерикордиа. Третья дверь.
- Это еще что? - спросила Энджела.
Чарльз набрал второй номер. После трех или четырех гудков в трубке послышался настороженный голос Богдана Кризана.
- Да?
- Отправляйтесь к причалу напротив отеля "Словения". Номер сорок семь. Под пирсом найдете боснийского серба по имени Душан Маскович. Вы поняли?
Кризан тяжело задышал.
- Это касается Фрэнка?
Чарльз дал отбой.
5
До Венеции добрались за три часа. Взяли водное такси, мотоскафо, и к половине шестого прибыли в доки Лидо, где их встретил угрюмый молодой карабинер с печальными усами - венецианцев предупредили о гостях, однако никто не просил устраивать им торжественный прием. Карабинер молча поднял красную ограждающую ленту, но на борт подниматься не стал. В грязной, заваленной запасными частями каюте нашлись бумаги, подтверждавшие, что суденышко зарегистрировано в Дубровнике, а в углу, на полу, обнаружилось бурое пятно засохшей крови.
Долго задерживаться не стали. Единственным, что Фрэнк Додл оставил на лодке, были его отпечатки и хронология убийства. Стоя посреди кабины, Чарльз поднял руку с воображаемым пистолетом.
- Стреляет в него здесь, потом оттаскивает тело туда. - Он присел на корточки возле масляного пятна со следами крови. - Железку привязал либо на лодке, либо уже в воде. Не важно.
- Не важно, - согласилась Энджела.
Гильз не нашли. Может быть, все гильзы остались в заливе Портороза, а может, Фрэнк, как и положено, собрал их, но при этом почему-то не удосужился стереть отпечатки пальцев. Запаниковал? Не исключено. Впрочем, это не имело значения.
Они поблагодарили карабинера, который, пялясь на груди Энджелы, нашел в себе силы пробормотать: "Prego". Водителя такси отыскали на причале, где бедняга томился в ожидании с незажженной сигаретой между пальцами. Солнце уже садилось. Он сообщил, что счетчик намотал на сто пятьдесят тысяч лир, и заметно обрадовался, когда ни один из пассажиров не стал возражать.
Еще через двадцать минут они возвратились по Гранд-каналу в район Каннареджо, где с недавних пор обосновался русский бизнесмен Роман Угримов.
- Занимается едва ли не всем, - объяснила Энджела. - Вкладывает деньги в России, в Австрии, даже в Южной Африке золотую шахту купил.
Мимо прошел вапоретто с туристами. Чарльз проводил его взглядом.
- Так значит, в Вену перебрался два года назад?
- Два года назад мы начали расследование. Как обычно, грязи много, но ничего не липнет.
- Охраняют надежно?
- Очень. Фрэнк хотел добыть улики, чтобы обвинить его в педофилии. Угримов повсюду разъезжает с тринадцатилетней племянницей. Да только никакая она не племянница. Мы в этом уверены.
- Ты сказала, много грязи. Откуда?
Лодка качнулась, и Энджела, чтобы устоять на ногах, ухватилась за борт.
- Фрэнку удалось найти источник. Работать он умеет.
- Вот это меня и беспокоит.
Сошли на Ка'д'Оро. Чарльз расплатился с водителем, добавил щедрые чаевые, и они двинулись через толпы стекающихся к дворцу туристов в лабиринт менее известных улочек и переулков. После недолгих блужданий им повезло найти открытое пространство, именовавшееся площадью Рио терра Барба-Фруттариол.
Палаццо Романа Угримова представляло собой запущенное, но сохранившее старинную красоту высокое угловое здание с длинной крытой террасой, выходившей на боковую улицу.
- Впечатляет, - заметила Энджела, разглядывая дом из-под козырька ладони.
- В таких домах живет немало бывших кагэбэшников.
- Кагэбэшников? - Она посмотрела на Чарльза. - Ну конечно же, ты его знаешь. Откуда?
Он как будто смутился на секунду, отвел глаза, даже дотронулся до лежащего в кармане пакетика с декседрином.
- Так, по слухам.
- Понятно, - кивнула Энджела. - Не мое дело.
Спорить Чарльз не стал и отделался молчанием.
- Тогда и говорить сам будешь?
- Лучше ты. У меня с собой и удостоверения нет.
- Страньше и страньше, - проворчала Энджела, нажимая кнопку звонка.
Дверь открыл лысый, будто списанный с киношного секьюрити охранник со свисающим из уха проводком. Энджела предъявила удостоверение сотрудника государственного департамента. В ответ на просьбу поговорить с Романом Угримовым верзила сказал что-то по-русски в спрятанный на лацкане пиджака микрофон, выслушал инструкции и жестом предложил гостям проследовать за ним по плохо освещенной и довольно крутой каменной лестнице. Наверху он отпер тяжелую деревянную дверь.
Апартаменты Угримова как будто перенеслись в Венецию с Манхэттена. Сверкающие деревянные полы, современная дизайнерская мебель, плазменный телевизор и двойная раздвижная дверь, ведущая на длинную террасу, с которой открывался панорамный вид на вечернюю Венецию с Гранд-каналом. Дух захватило даже у Чарльза.
Сам Угримов сидел перед стальным столом на стуле с высокой спинкой и читал что-то на экране ноутбука. При виде гостей он изобразил удивление, улыбнулся и, поднявшись из-за стола, шагнул к ним с протянутой рукой.
- Первые гости в моем новом доме. - По-английски хозяин изъяснялся легко и уверенно. - Добро пожаловать.
На вид ему было лет пятьдесят - высокий, с седыми вьющимися волосами и ослепительной улыбкой. Тяжелый, как и у Чарльза, взгляд сочетался в Угримове с легкостью, стремительностью, какой-то юношеской энергичностью.
После взаимных представлений он усадил их и первым перешел к делу.
- Итак, чем могу помочь нашим американским друзьям?
Энджела протянула фотографию Фрэнка Додла. Угримов надел широкие очки "Ральф Лорен" и внимательно посмотрел на снимок, слегка наклонив его в слабеющем вечернем свете.
- И кто это может быть?
- Он работает на американское правительство.
- То есть на ЦРУ?
- Мы из посольства. Этот человек пропал три дня назад.
- Вот как. - Угримов протянул фотографию. - Неприятное дело.
- Так и есть. Уверены, что он не появлялся у вас?
Угримов повернулся к телохранителю.
- Николай, у нас были другие посетители? - спросил он по-русски.
Николай выпятил нижнюю губу и покачал головой.
Угримов пожал плечами.
- Боюсь, ничем не могу вам помочь. А почему вы думаете, что он мог появиться здесь? Разве я должен его знать?
- До исчезновения он собирал о вас информацию, - сказала Энджела.
- Вот как, - повторил русский и поднял палец. - Хотите сказать, что сотрудник американского посольства в Вене проявлял интерес к моей частной жизни и бизнесу?
- Вы бы обиделись, если бы они вами не заинтересовались, - сказал Чарльз.
Угримов усмехнулся.
- О'кей. Позвольте вас угостить. Или вы на работе?
- Мы на работе, - к неудовольствию Чарльза, подтвердила Энджела и, поднявшись, подала хозяину визитную карточку. - Если мистер Додл все же свяжется с вами, пожалуйста, позвоните мне.
- Обязательно, - Угримов посмотрел на Чарльза. - До свидания, - сказал он по-русски.
Чарльз повторил русскую фразу.
Спустившись по лестнице, они вышли на улицу и снова окунулись в неподвижный влажный воздух.
Энджела зевнула.
- И что это было?
- Что?
- Откуда он знает, что ты говоришь по-русски?
- Повторяю, мне нужно новое имя. - Чарльз огляделся. - Русская община не так уж и велика.
- Но и не мала, - возразила Энджела. - А что ты высматриваешь?
- Вот. - Он не стал указывать, а только кивнул в сторону небольшого знака на углу. - Видишь, остерия. Давай-ка прогуляемся туда. Поедим, а заодно и понаблюдаем.
- Ты ему не веришь?
- Такому человеку? Даже если Додл и приходил к нему, он никогда в этом не признается.
- Ладно. Ты, если хочешь, наблюдай, а мне нужно поспать.
- А если таблетку?
- Первая бесплатно? - Она отвернулась, пряча зевок. - У нас в посольстве проверяют на наркотики.
- Тогда оставь мне хотя бы сигаретку.
- Когда это ты начал курить?
- Я уже бросаю.
Энджела вытряхнула из пачки сигарету, но, перед тем как отдать ее Чарльзу, спросила:
- Скажи, это химия или работа сделали тебя таким?
- Каким?
- Или, может, все дело в именах. - Она протянула сигарету. - Может быть, из-за них ты такой равнодушный… холодный. Когда тебя звали Мило, ты был другим.
Он моргнул, но слов для ответа не нашлось.
6
Первую часть ночной смены он провел в маленькой остерии, поглядывая в окно дома на Барба-Фруттариол, и не спеша расправлялся с чичетти, блюдом из морепродуктов и жаренных на гриле овощей, попивая прекрасное кьянти. Скучающий бармен пытался было завести разговор, но Чарльз отмалчивался, и даже когда тот заявил, что Джордж Майкл "бесспорно, лучший в мире певец", не стал ни соглашаться, ни спорить. Болтовня бармена постепенно слилась с прочими звуками, составлявшими унылый фоновый шум.
Коротать время помогла оставленная кем-то "Геральд трибюн". Полистав страницы, Чарльз обратил внимание на заявление министра обороны США Дональда Рамсфельда о том, что "по некоторым оценкам, мы не в состоянии отследить транзакции на сумму 2,3 триллиона долларов", то есть примерно четверть бюджета Пентагона. Сенатор Натан Ирвин из Миннесоты прокомментировал признание однопартийца так: "Сущий позор". Впрочем, даже эта скандальная история отвлекла его лишь на пару минут. Закрыв газету, Чарльз отложил ее в сторону.
Мысли о самоубийстве его больше не посещали, зато вспомнилась мать с ее излюбленной темой Большого Голоса, которую она обсуждала с ним во время редких визитов в далекие уже семидесятые, когда Чарльз был еще мальчишкой и жил в Северной Каролине. "Присмотрись ко всем, и ты увидишь, что руководит людьми. Маленькие голоса - телевидение, политики, священники, деньги. Эти маленькие голоса заглушают Большой Голос, который звучит для нас всех, но - послушай меня - они ничего не значат. Они только обманывают. Понимаешь?"
Чарльз был слишком юн, чтобы что-то понимать, и слишком взросл, чтобы признать свое невежество. Визиты матери не отличались продолжительностью, так что объяснить толковее она не успевала. Да и полночь, когда она, объявившись внезапно, стучала в окно и вытаскивала его в ближайший парк, - не самое лучшее время для умственной работы.
- Я твоя мать. Мамочкой ты меня не называй. Я не допущу, чтобы тебя что-то угнетало, но и не позволю, чтобы ты угнетал меня этим словом. И Эллен меня тоже не называй - это мое рабское имя. Мое свободное имя - Эльза. Можешь так меня назвать?
- Эльза.
- Отлично.
В раннем детстве он воспринимал эти визиты как сны - сны, в которых мать-призрак являлась к нему с короткими поучениями. За год таких посещений набиралось три или четыре; когда ему было восемь, она приехала на целую неделю и, приходя по ночам, говорила почти исключительно о его освобождении. Мать объяснила, что, когда он подрастет, когда ему исполнится двенадцать или тринадцать, она заберет его с собой, потому что к тому времени он уже будет в состоянии воспринять доктрину тотальной войны. Войны с кем? С маленькими голосами. Мало что понимая, Чарльз ждал этого с нетерпением - исчезнуть с ней в ночи! Не довелось. После той тревожной и волнительной недели сны прекратились и больше не возвращались, и только много позднее он узнал, что она умерла, так и не успев привести его в стан единомышленников. Умерла в немецкой тюрьме. Покончила с собой.
Был ли то Большой Голос? Не он ли, придя из каменных стен штуттгартской тюрьмы Штамхайм, убедил ее снять тюремные штаны, привязать одной штаниной к решеткам на двери, другой обмотать шею и сидеть в ожидании смерти с решимостью уверенного в собственной правоте зелота?
Решилась бы она на такой шаг, если бы сохранила свое настоящее имя? Смогла бы поступить так, если бы осталась матерью? А он сам? Прожил бы последние семь лет или предпочел умереть, если бы удержал собственное имя?
Вот так, снова мысли о самоубийстве.
Ресторан закрылся в десять. Он еще раз проверил переднюю дверь палаццо Угримова, потом пошел на запад, то и дело упираясь в тупики, пока не добрался до портиков на скуола веккья делла Мизерикордия. Следуя указаниям Грейнджера, отыскал третью дверь и, стараясь не обращать внимания на пробудившуюся боль в животе, лег на мостовую и свесился над каналом.
Было темно, так что действовать пришлось на ощупь. Проведя ладонью по стене, он нашел камень, отличный от остальных. Тайникам было за пятьдесят, и в архитектуре послевоенной Европы они появились стараниями только что вылупившегося на свет ЦРУ. Замечательная прозорливость. Многие были раскрыты, другие пришли в негодность из-за некачественной работы, но те, что случайно сохранились, оказались как нельзя кстати. Чарльз закрыл глаза. Под нижним краем камня находился засов. Он вытащил его, и камень сам упал в руку. В открывшемся углублении пальцы нащупали увесистый предмет, завернутый в толстую водонепроницаемую пленку. Чарльз достал пакет, торопливо сорвал пленку и обнаружил заряженный "Вальтер-Р99" с запасной обоймой, все как новенькое.
Поставив на место камень-крышку, он вернулся на Барба-Фруттариол и несколько раз прошелся вокруг палаццо по темным, притихшим улочкам, посматривая на переднюю дверь и освещенную террасу. Ему даже удалось заметить Угримова, его телохранителя Николая и девушку с прямыми длинными волосами. "Племянница". Выходившие через переднюю дверь охранники неизменно возвращались - с пакетами и бутылками, а один принес даже деревянный хумидор. Где-то после полуночи заиграла музыка - к его удивлению, опера.
Бродячие коты чужака презрительно игнорировали, а вот компания из трех пьянчужек подружиться попыталась. Его молчание отворотило двоих, но третий обнял Чарльза за плечи и даже пустил в ход свои скромные познания из четырех иностранных языков в надежде уяснить, какой же из них подойдет для дальнейшего общения. В порыве всколыхнувшихся внезапно чувств Чарльз врезал ему локтем по ребрам и, зажав ладонью рот, еще два раза кулаком по затылку. После первого тычка бродяга замычал, после второго вырубился. Чарльз поддержал обмякшее тело, потом, проклиная себя, перетащил несчастного через улицу, проволок по мостику над рио деи Санти-Апостоли и уложил на землю в переулке.
Баланс - это слово снова пришло на память, когда Чарльз, сдерживая дрожь, возвращался к палаццо. Без баланса жизнь не стоит даже малейших усилий.
Он выполнял эту работу на протяжении шести… нет, уже семи лет, перебираясь беспрепятственно из города в город, получая инструкции по телефону от человека, которого не видел целых два года. Теперь уже телефон был его хозяином. Иногда работы не было неделями, и тогда Чарльз отсыпался и крепко пил, но когда приступал к работе, его как будто подхватывал неудержимый, несущийся вперед поток. Чтобы остаться на плаву, чтобы продолжать движение, приходилось глотать стимулянты, потому что работа состояла отнюдь не в том, чтобы поддерживать в добром здравии Чарльза Александера. Работа заключалась в обеспечении существования и защите некоей "сферы влияния", а Чарльз Александер и другие ему подобные никого не интересовали и могли катиться ко всем чертям.
Энджела сказала "другой стороны больше нет", но она ошибалась. Другая сторона была многолика: русская мафия, китайская индустриализация, бесхозные ядерные заряды и даже шумные мусульмане в Афганистане, пытавшиеся не дать Вашингтону прибрать к рукам пропитанный нефтью Ближний Восток. Как выразился Грейнджер, каждый, кого империя не в состоянии поглотить или присоединить, должен быть предан проклятию, и поступать с ним следует так же, как поступали с подкатившимися к воротам варварами.
И тут у Чарльза Александера зазвонил телефон.
Интересно, сколько тел устилают дно этих каналов? Мысль о том, чтобы присоединиться к ним, как ни странно, принесла успокоение. Ведь именно из-за смерти смерть не значит ничего, и именно из-за смерти жизнь тоже ничего не стоит.
Сначала закончи работу, сказал он себе. Не дело уходить неудачником. А уже потом…
И не будет больше самолетов, пограничников, таможенников. Не надо будет оглядываться через плечо.
Решение созрело к пяти. Край неба посветлел, предвещая восход солнца, и Чарльз проглотил еще две таблетки декседрина. Его снова трясло. Вспомнилась мать с ее мечтами об утопии, где будут звучать только Большие Голоса. Что бы она подумала о нем? Скорее всего, попыталась бы вправить мозги, ведь всю свою взрослую жизнь он работал на тех, кто чеканил эти коварные, вещающие исподтишка маленькие голоса.
Когда в половине десятого поклонник Джорджа Майкла открыл остерию, Чарльз с некоторым даже удивлением обнаружил в себе признаки жизни. Заказав два эспрессо, он терпеливо ожидал у окна, пока тот приготовит для хмурого клиента панчетту, яичницу и линджини. Завтрак получился восхитительный, но насладиться им в полной мере не удалось: в самый разгар трапезы Чарльз остановился и подался к окну.
К палаццо подходили трое. Охранник Николай, которого он видел накануне, и беременная женщина в сопровождении уже немолодого мужчины. Этот третий был не кто иной, как Фрэнк Додл.
Он набрал номер.
- Да? - ответила Энджела.
- Он здесь.
Чарльз опустил в карман телефон и положил на столик деньги. Бармен, уже обслуживавший пожилую пару, недовольно взглянул на него.
- Не понравилось?
- Не убирайте, я сейчас вернусь.
К тому времени, как Энджела с еще влажными после душа волосами подошла к остерии, гости находились в палаццо уже двенадцать минут. Туристов на улице было немного, всего лишь четверо, да и те, похоже, задерживаться не собирались.