Вплоть до этого момента те восемь человек, которые с самого начала находились в комнате Аддая, не промолвили и слова. По знаку Аддая они поднялись и перешли в другую комнату. Аддай последовал за ними, чтобы обсудить, какое решение нужно принять.
- Ну, так что? - спросил Аддай. - Вы верите в то, что среди нас есть предатель?
Гробовое молчание этих восьмерых вывело Аддая из себя.
- Вам что, нечего сказать? Вам нечего сказать после всего, что произошло?
- Аддай, ты наш духовный пастырь, избранный нашим Господом. Это ты должен наставлять нас, - сказал один из людей в черном.
- Только вы знали об этом плане. Только вы знали наших связных. Кто предатель?
Восемь мужчин обеспокоенно зашевелились, глядя друг на друга и пытаясь понять, является ли вопрос их пастыря риторическим или же он их на самом деле обвиняет. Они вместе с Аддаем были опорными столпами их Общины. Они принадлежали к древним родам, верным Иисусу, верным его городу, верным его завету.
- Если кто-то нас предал, он умрет.
Это заявление Аддая испугало присутствующих, ибо они знали, что он способен пойти и на такую меру. Их духовный пастырь был благочестивым человеком и жил скромно. Каждый год он неизменно постился в течение сорока дней в память о том, как Иисус постился в пустыне. Он всегда помогал тем, кто обращался к нему: содействовал в поиске работы, или же ссужал деньгами, или же становился посредником в улаживании семейных раздоров. Он умел быть убедительным. Его уважали в Урфе, где его знали как защитника людей, а потому признавали его авторитет и считались с ним.
Так же, как и эти восемь человек, Аддай с самого детства жил двойной жизнью, молясь втайне от своих соседей и друзей, ибо он был хранителем секрета, ставшего судьбоносным для них, как раньше и для их отцов, и праотцев.
Он предпочел бы не становиться духовным пастырем, однако, когда его все-таки избрали, он принял эту честь, став на путь самопожертвования, и поклялся, как клялись его предшественники, что выполнит волю Иисуса.
Один из присутствовавших кашлянул. Аддай понял, что тот хочет что-то сказать, и обратился к нему: Говори, Талат.
- Мы не должны позволять, чтобы подозрения разожгли огонь, который испепелит в нас доверие друг к другу. Я не верю, что среди нас есть предатель. Нам просто приходится бороться с могущественными и умными людьми, которые смогли воспрепятствовать обретению нами того, что по праву принадлежит нам. Нам нужно снова взяться за это дело и выработать еще один план, и, если у нас опять ничего не выйдет, мы все равно предпримем и следующие попытки. Сам Господь решит, когда посчитать нас достойными успешного завершения нашей миссии.
Талат замолчал, ожидая реакции Аддая. Седина сделала шевелюру Талата белой как снег, а морщины придавали лицу этого старика мудрое выражение.
- Прояви снисходительность к этим троим избранным, - предложил еще один из людей в черном, которого звали Баккалбаси.
- Снисходительность? Ты считаешь, Баккалбаси, что мы сможем выжить, если будем проявлять снисходительность?
Аддай скрестил руки на груди и глубоко вздохнул.
- Иногда мне кажется, что вы ошиблись, избрав меня, что я - не тот пастырь, который нужен Иисусу в такую эпоху и при существующих обстоятельствах. Я соблюдаю пост, каюсь и прошу Господа укрепить меня, просветить меня и указать мне дальнейший путь, но Иисус не отвечает мне, не посылает мне никаких знамений…
Голос Аддая был полон отчаяния, но этот человек все же сумел быстро взять себя в руки.
- Но пока я пастырь, я буду совершать те поступки и принимать те решения, которые мне подсказывает моя совесть, причем с единственной целью - вернуть нашей Общине то, что дал ей Иисус, и добиться для всех нас процветания, а прежде всего - безопасности. Господь не хочет, чтобы мы умирали, он хочет, чтобы мы жили. Ему больше не нужны мученики.
- Что ты сделаешь с этими парнями? - спросил Талат.
- В течение некоторого времени они будут жить в уединении, молясь и соблюдая пост. Я буду наблюдать за ними и, когда наступит надлежащий момент, верну их в их семьи. Но они все же должны понести кару за этот провал. Поскольку ты, Баккалбаси, являешься хорошим математиком, ты и займешься расчетами.
- Какие расчеты я должен сделать, Аддай?
- Я хочу, чтобы ты вычислил, могут ли в нашей среде быть предпосылки для предательства, а еще подумай, как и по какой причине происходит утечка информации.
- Так ты, стало быть, поверил домыслам отца Зафарина?
- Да. Мы не должны закрывать глаза на очевидное. Мы выявим предателя, и он умрет.
Людям в черном стало немного не по себе: они знали, что Аддай не бросает слов на ветер.
Когда они возвратились в комнату, где их ждали трое немых, они увидели, что немые и их отцы стоят на коленях и молятся, склонив головы. Аддай и восьмеро в черном снова сели на свои места.
- Поднимитесь, - приказал Аддай.
Дермисат молча, плакал. У Расита во взгляде сверкал гнев, Зафарин же выглядел спокойным.
- Чтобы очиститься от греха своего провала, вы будете молиться и поститься в течение сорока дней и сорока ночей. Для этого вы останетесь здесь, со мной. Вы будете работать в саду, пока хватит сил. Когда назначенный срок закончится, я скажу вам, что делать.
Зафарин озабоченно посмотрел на своего отца. Тот понял смысл взгляда сына и обратился к Аддаю:
- Ты позволишь им попрощаться с семьями?
- Нет. Искупление уже началось.
Аддай позвонил в маленький колокольчик, стоявший на его столе. Через несколько секунд в дверях появился тщедушный человечек.
- Гунер, проводи их в комнаты, выходящие в сад. Выдай им соответствующую одежду, а еще воду и сок. Это будет их пищей, пока они находятся здесь. Расскажи им о распорядке дня и правилах поведения в этом доме. А теперь ступайте.
Трое юношей обнялись со своими отцами. Прощание было коротким: они боялись снова вызвать гнев Аддая. Когда юноши вышли вслед за Гунером, Аддай сказал:
- Возвращайтесь домой, к своим семьям. Вы снова встретитесь со своими сыновьями через сорок дней.
Мужчины поклонились и поочередно поцеловали ему руку, а затем почтительно склонили головы перед восемью соратниками Аддая, которые оставались неподвижными, словно статуи.
Когда отцы юношей ушли, люди в черном вышли из комнаты. Аддай повел их по окутанному полумраком коридору к маленькой закрытой двери. Он отомкнул ее ключом. За дверью была молельня, там люди в черном и Аддай провели остаток дня.
Ночью Аддай не спал. Хотя он простоял несколько часов на коленях и теперь они болели, он все равно чувствовал, что должен наказать себя физически. Бог знал, как Аддай любил его, но эта любовь не была достаточным основанием для того, чтобы простить Аддаю его вспыльчивость, которую он никак не мог искоренить в своей душе, а ведь она была явно от лукавого.
Когда Гунер тихонько зашел в его комнату, рассвет уже давно перешел в утро. Верный слуга принес Аддаю чашечку кофе и кувшин с питьевой водой. Он помог Аддаю подняться на ноги и сесть на единственный стул, имевшийся в этом аскетическом жилище.
- Спасибо, Гунер, кофе поможет мне собраться с силами для нового дня. Как там немые?
- Они уже некоторое время работают в саду. Их дух сломлен, а глаза покраснели от слез, которые они не смогли сдержать.
- Ты не одобряешь назначенного им наказания, так ведь?
- Я подчиняюсь тебе, я ведь твой слуга.
- Нет! Не слуга ты мне! Ты - мой единственный друг, и ты это прекрасно знаешь. Ты помогаешь мне…
- Я тебе служу, Аддай, и служу хорошо. Моя мать отдала меня тебе в услужение, когда мне было десять лет. Она считала за честь то, что ее сын будет тебе служить. Умирая, она попросила меня, чтобы я всегда заботился о тебе.
- Твоя мать была святой женщиной.
- Она была простодушной женщиной, принимавшей учение своих предков без тени сомнения.
- Так что же, у тебя есть сомнения в нашей вере?
- Нет, Аддай, я верю в Господа Бога и Иисуса, но я сомневаюсь в правильности того, что духовные пастыри нашей Общины уже несколько веков охвачены одержимостью. Бога нужно любить всем сердцем.
- Ты осмеливаешься подвергать сомнению сами основы существования нашей Общины! Ты осмеливаешься говорить, что святые пастыри - мои предшественники - ошибались! Думаешь, легко выполнять заповеди наших предков?
Гунер наклонил голову. Он знал, что Аддай нуждается в нем и любит его как брата, потому что он был единственным, кто был близок к Аддаю. Пробыв его слугой много лет, Гунер знал, что только перед ним Аддай именно такой, какой он есть на самом деле: вспыльчивый человек, обремененный тяжестью возложенной на него ответственности, не доверяющий никому и величественно демонстрирующий свою власть всем и каждому, но только не ему, Гунеру, стирающему его одежду, чистящему его костюмы, поддерживающему порядок в его спальне. Только он, Гунер, видел, как у Аддая гноились глаза и каким он был потным и грязным после того, как переболел лихорадкой. Только он, Гунер, знал о допущенных этим человеком промахах и о его отчаянных попытках выглядеть величественным перед людьми, духовным пастырем которых он являлся.
Гунер никогда не разлучался с Аддаем. Он дал обет целомудрия и послушания, и его семья - его родители, когда они еще были живы, а теперь его братья и сестры и их дети - пользовалась небольшими материальными привилегиями, которые предоставлял Аддай, а еще уважением, оказываемым в Общине.
Гунер уже сорок лет служил Аддаю и знал его так же хорошо, как и самого себя, а потому боялся его, несмотря на доверие, которое возникло между ними с течением времени.
- Как ты думаешь, может ли среди нас быть предатель?
- Да, может.
- Ты подозреваешь кого-нибудь?
- Нет.
- А если вдруг заподозришь кого-нибудь, ты ведь не скажешь мне об этом, так ведь?
- Нет, не скажу, если только не буду уверен, что мои подозрения оправданы. Я не хочу никому навредить лишь какими-то подозрениями.
Аддай пристально посмотрел на него. Завидуя доброте Гунера, его сдержанности, он иногда думал, что в действительности Гунер был бы лучшим пастырем, чем он сам. Те, кто избрал его, совершили ошибку, придавая слишком много значения его происхождению в силу нелепой старинной традиции преклоняться потомкам великих людей, оказывая им почести и предоставляя им привилегии, зачастую абсолютно незаслуженные.
Семья Гунера была обычной крестьянской семьей, и предки Гунера, так же как и предки Аддая, хранили тайну их веры.
А что, если отказаться от своего поста? Если созвать совет и предложить, чтобы духовным пастырем избрали Гунера? Но Аддай знал, что с ним не согласятся, даже могут подумать, что он сошел с ума. Ему иногда казалось, что он и в самом деле потихонечку сходит с ума, играя роль пастыря, подавляя свою человеческую суть, пытаясь сдерживать свою - греховную - вспыльчивость, борясь за укрепление веры в своей пастве, когда это требовалось, и, храня тайны Общины.
Он с болью вспомнил тот день, когда его отец, очень взволнованный, привел его в этот дом, где до этого жил прежний пастырь - прежний Аддай.
Его отец, уважаемый в Урфе человек, тайный борец за истинную веру, еще с детства говорил ему, что если он будет хорошо себя вести, то когда-нибудь сможет стать преемником тогдашнего Аддая. Он отвечал отцу, что ему этого не хочется, что ему больше нравится бегать по зеленым садам, плавать в речке и общаться со сверстниками - такими же юными, как и он.
Ему тогда очень нравилась дочка их соседей, хорошенькая Рания - девочка с миндалевидными глазами и темными волосами. Он часто думал о ней, лежа ночью в своей комнате.
Однако у отца были совсем другие планы, а потому, едва он повзрослел, отец привел его жить в дом тогдашнего Аддая, заставив дать соответствующие обеты, чтобы подготовить сына к миссии, которую, как считалось, на него возлагает сам Бог. Его решили сделать Аддаем, не спрашивая его согласия.
Его единственным другом все эти мучительные годы был Гунер, который никогда не выдавал его - даже тогда, когда он, тайно выскользнув из своего жилища, шел к дому Рании в надежде увидеть ее хотя бы издалека.
Гунер, так же как и он сам, был заложником воли своих родителей, подчиняться которым было для него делом чести. Эти бедные крестьяне желали для своего сына - да и для всей их семьи - лучшей доли, чем тяжкий труд от зари до зари. Родители же Аддая избрали для него такой жизненный путь, который, по их мнению, соответствовал социальному положению их семьи.
Они оба - и Аддай, и Гунер - подчинились воле своих родителей, оставшись при этом в душе совсем другими - самими собой.
21
Иоанн, войдя в сад, увидел Ободаса, копающего землю, о чем-то глубоко задумавшегося.
- А где Тимей?
- Разговаривает с Изазом. Ты же знаешь, что он обучает Изаза, готовя его к тому, чтобы он когда-нибудь стал хорошим пастырем Общины.
Ободас вытер тыльной стороной руки пот со лба и пошел вслед за Иоанном в дом.
- У меня есть новости.
Тимей и Изаз выжидающе посмотрели на Иоанна.
- Прибыл караван. А вместе с ним - Харран.
- Харран! Вот радость! Пойдем повидаемся с ним, - сказал Изаз и вскочил на ноги.
- Подожди, Изаз. Караван принадлежит не Сенину, хотя Харран и приехал с этим караваном.
- Ну и что? Бога ради, Иоанн, рассказывай же!
- Да, будет лучше, если ты узнаешь об этом от меня. Харран теперь слепой. Когда он вернулся в Эдессу, Маану приказал выколоть ему глаза. Его друга Сенина убили, а тело отнесли в пустыню и бросили там, на съедение диким зверям. Харран клялся, что точно не знает, где ты находишься, что он оставил тебя у ворот Тира и что теперь ты, наверное, в Греции. Это вызвало еще больший гнев Маану.
Изаз начал плакать: он чувствовал себя виновным в том, что случилось с Харраном. Тимей ласково сжал его руку.
- Пойдемте, найдем его в караван-сарае, приведем его сюда, и пусть он, если захочет, останется с нами.
- Я настаивал, чтобы он пошел со мной, но он не согласился. Он хотел, чтобы ты узнал о его состоянии еще до того, как он появится здесь. Ему не хочется, чтобы ты чувствовал себя обязанным облегчить его участь.
Изаз в сопровождении Ободаса и Иоанна направился в караван-сарай. Один из начальников каравана показал им, где найти Харрана.
- Во главе этого каравана - родственник Харрана, он согласился привезти Харрана сюда. У Харрана не осталось в Эдессе никого: его жена и дети убиты, а его друга Сенина пытали и убили на глазах тех, кто захотел посмотреть на его страдания. Маану подверг жестоким преследованиям всех друзей Абгара.
- Но Харран не был другом Абгара…
- Но им был друг Харрана Сенин, и тот не захотел рассказать царю, где спрятан погребальный саван Иисуса, исцеливший Абгара. Маану приказал разрушить дом Сенина и сжечь все его имущество. Он даже велел развести огромный костер и уничтожить животных Сенина. А еще подверг бичеванию слуг Сенина, причем некоторым из них отрубили руки, а другим - ноги. Харрану же выкололи глаза, потому что он водил караваны Сенина через пустыню. Харран должен радоваться уже тому, что остался жив.
Они увидели Харрана, сидевшего на полу. Изаз помог Харрану встать и обнял его.
- Харран, мой добрый друг!
- Изаз? Это ты?
- Да, Харран, это я. Я пришел за тобой. Пойдем со мной. Мы будем заботиться о тебе, и ни в чем тебе не будет недостатка.
Тимей принял Харрана весьма любезно. Было решено, что Харран временно поживет в доме Иоанна - до тех пор пока не пристроят еще одно помещение к маленькому дому Тимея, в котором уже жили Изаз и Ободас.
Харран успокоился, узнав, что он обретет здесь приют и ему не придется просить милостыню. Дрожащим голосом он рассказал о том, что Маану приказал сжечь дома христиан за их веру в Иисуса. Царь не пощадил даже знатные семьи Эдессы. Он не испытывал жалости ни к старикам, ни к женщинам, ни к детям. Кровь невинных залила белый мрамор зданий города, а воздух пропитался запахом смерти.
Ободас дрожащим голосом спросил, что же стало с его семьей, с отцом и матерью, которые служили Сенину и были такими же христианами, как и он.
- Они мертвы. Мне очень жаль, Ободас.
По лицу великана потекли слезы, и все попытки Тимея и Изаза его утешить были тщетными.
Затем Изаз спросил о том, о чем все никак не решался спросить: что сталось с его дядей Хосаром и с Фаддеем.
- Хосара убили на городской площади, так же как и Сенина. Маану хотел, чтобы смерть знатных людей послужила предупреждением простолюдинам и чтобы все осознали, что он не будет милосердным к христианам, кем бы они ни были… Хосар не издал ни стона. Маану пришел посмотреть на его мучения, а еще заставил прийти и царицу. Все мольбы его матери ни к чему не привели. Царица опустилась на колени и просила сохранить жизнь твоему дяде, а царь, ее сын, радостно смеялся, видя, как страдает Хосар. Мне очень жаль, Изаз… Тяжела ноша того, кто несет известие о смерти.
Изаз с трудом сдерживал слезы. Да и всем присутствующим было отчего горевать: каждый из них либо пострадал сам, либо потерял кого-нибудь из близких. Изаз почувствовал, что его все больше и больше охватывает жажда мести.
Мудрый Тимей наблюдал за ним, зная, какая напряженная борьба сейчас происходит в сердце Изаза, да и в сердце Ободаса.
- Месть - не решение проблемы, - сказал Тимей. - Я знаю, вы оба утешились бы, если бы увидели, что Маану умирает в муках. Но я вас уверяю: он будет покаран, ибо ему придется отвечать за содеянное перед самим Богом.
- Однако разве ты не говорил, Тимей, что Богу присуще безмерное милосердие? - спросил Ободас сквозь слезы.
- Да, но ему присуща еще и безмерная справедливость.
- А царица? Она еще жива? - спросил Изаз, боясь услышать ответ.
- После смерти твоего дяди никто ее больше не видел. Некоторые из дворцовых слуг утверждают, что она умерла от горя и что Маану приказал отнести ее тело в пустыню на съедение диким зверям. Другие же говорят, что царь приказал ее убить. Так или иначе, никто ее больше не видел. Мне очень жаль, Изаз, что приходится сообщать такие печальные новости.
- Друг мой, вестник не виновен в том, о чем он сообщает - сказал Тимей. - Давайте помолимся вместе и попросим Бога, чтобы он избавил наши сердца от гнева и помог нам вынести боль утраты близких нам людей.
22
Ночной воздух был пропитан запахом цветов. Рим сверкал у ног гостей Джона и Лизы Бэрри, стоявших на просторной изящной террасе, возвышавшейся над городом.
Лиза нервничала. Джон разозлился, когда после его возвращения из Вашингтона она сообщила ему, что решила устроить вечеринку в честь Мэри и Джеймса и пригласила на эту вечеринку Марко и Паолу. Он обвинил свою супругу в вероломстве по отношению к ее сестре.
- А ты скажешь Мэри, с какой целью пригласила Марко? Нет, конечно же, нет, потому, как и не сможешь, и не должна этого делать. Марко - наш друг, и я намерен помогать ему в том, что ему необходимо, однако не надо втягивать в это наших родственников, да и тебе не следует совать нос в расследования, проводимые Департаментом произведений искусства. Лиза, ты моя жена, и у меня нет от тебя секретов, однако я прошу тебя не вмешиваться в мою работу. Я же не вмешиваюсь в твою! Как ты можешь использовать свою сестру, да и ради чего? Какое тебе дело до пожара в соборе?