****
Женщины в "наружке" - отдельная тема. В тяжелой работе наружного сыска им бы и не место, но ведь объектами слежки бывают и женщины - Чизхолм, Паттерсон… Сыщик-мужчина не везде может следить, если объект - женщина.
Как выстраивалась их семейная жизнь, до сих пор не представляю. Ночные смены, вечерние "пригары" чуть не до утра, работа по праздникам и выходным… Поэтому, может быть, браки между "наружниками" и были так часты - супруги легче могли понять друг друга.
Высокая, крупная русская красавица, блондинка Танечка Ерофеева, вечно преследуемая одновременно несколькими воздыхателями, и это при ревнивом-то огромном муже, тоже сотруднике ЧК. Умница Валя Архипова, храбрая, не боявшаяся никакого начальства, тоже жена нашего сотрудника. Валя Орлова, дочь чекиста, совсем молоденькой вышла замуж за слушателя ВШ - албанца, которому после разрыва отношений между нашими странами пришлось уехать на Родину; семья разрушилась, а Валя очутилась в "семерке". Надя, по прозвищу "звоночек", интеллигентнейший, легко ранимый человек, при ней не то что грубое слово сказать - громко разговаривать казалось неприличным. Много лет спустя встретил Надю в "Доме 2" - она работала в подразделении, занимавшемся реабилитацией жертв репрессий, была счастлива, что покинула грубый, трудный мир "наружки". Галя Соколова - высокая брюнетка, певица нашего джазика, человек энергичный и очень карьерный - не хотела уступать мужчинам ни в чем, даже тяжелую "восьмерку" водила резко, по-мужски, училась в ВШ. Твердо верила, что закончит службу, по крайней мере, полковником, последний раз, когда слышал о ней, успешно продвигалась к цели.
На некоторых - но немногих - женщин служба в НН и постоянное общение с мужчинами в нестандартной обстановке сыска накладывали нехороший отпечаток. Они становились развязными, какими-то приблатненными, что ли, "своими в доску".
Тем не менее за все годы службы в "наружке" не помню случая, чтобы кто-нибудь из мужчин мог позволить себе сказать грубое слово или закурить на базе, не спросив разрешения у женщин, если они там были.
****
Случалось, объектами слежки были люди с большими странностями. Вспоминается турист-американец, высоченный, нескладный, явно не вполне психически здоровый. Он жил в гостинице "Золотой колос", где американцы, насколько помню, никогда не останавливались - бедно, некомфортно, далеко от центра.
"Паганель", как мы его прозвали, выходил из гостиницы рано утром в ярко-красном берете и какой-то хламиде, в которой с трудом угадывался бывший плащ. Останавливаясь через каждые 30–40 шагов и внимательно глядя на небо с полминуты, он полдня шагал крупным шагом от "Золотого колоса" до Красной площади, делал по ней круг и тем же манером возвращался к вечеру в гостиницу, откуда до следующего утра не выходил…
В первые дни работы за "Паганелем" мы недоумевали, не притворяется ли он сумасшедшим? От его маршрутов гудели ноги даже у закаленных, опытных "наружников". Тайна красного берета не давала покоя: должен ли кто-то увидеть и опознать "Паганеля" издалека или это какой-то сигнал? Кому? Через несколько дней мы доложили руководству, что полностью уверены в ненормальности американца: никакой актер не смог бы так долго разыгрывать эту бессмысленную комедию. Начальство поговорило с "Домом 2", однако оттуда последовало указание продолжить работу.
Так до отъезда "Паганеля" мы и гуляли по Москве. Ноги после такой работы действительно хотелось положить на подушку.
А камердинер одного из английских послов? Большую часть свободного времени он проводил в общественных туалетах. Он побывал, наверное, во всех московских уборных… Сыщики шли на различные уловки: заходили в туалет раньше камердинера, подглядывали за ним сквозь дырочки в дверях кабинок, сменяли друг друга, чтобы не мозолить ему глаза, но все напрасно. Англичанин торчал в каждом туалете минут по сорок, стоя, как правило, посередине "зала", и не торопясь осматривался, с видимым удовольствием вдыхая воздух. И все.
Он ни с кем не разговаривал, никем и ничем специально не интересовался. В туалете около Третьяковских ворот, известном в те времена как место свиданий "голубых", он ни на кого не обращал внимания. Все-таки в "Доме" решили проверить, не гомосексуалист ли наш камердинер. Иногда удавалось по его маршруту угадать, какой из своих любимых "клубов" он намеревается посетить. В этих случаях "линейщики" привозили туда - каждый раз другого - молодых людей различной внешности и по-разному одетых. Мы понимали, что это агенты из числа "голубых" и старались не пялить на них глаза, не смущать их. На вид они были вполне нормальные ребята. Но ничего из наших совместных стараний не вышло. Камердинер не проявил интереса ни к кому из них, а мы так и не разгадали секрета его загадочной привязанности к местам общественного пользования. Может быть, он просто был болен? Наблюдение за ним наконец прекратили. Насколько помнится, это был единственный по-настоящему ненавидимый сыщиками объект слежки…
Чтение и джаз - вот что давало передышку в те спрессованные дни, недели, месяцы, годы. Традиционная русская привычка к чтению появилась у меня в четыре года, когда мне подарили старинное издание Жюля Верна "Двадцать тысяч лье под водой" с потрясающими иллюстрациями. Это была первая прочитанная мной "настоящая" книга. С той поры я превратился в книжного червя и особенно полюбил фантастику.
Очень также любил Пушкина, гоголевские "Мертвые души" и сейчас перечитываю раз в два года - каждый раз нахожу что-то упущенное раньше. То же самое и с Булгаковым - такую литературу нельзя читать залпом, как я привык это делать. Есть писатели, книги которых вообще нельзя читать один раз. Потрясает до сих пор Станислав Лем, художественное совершенство его произведений и гениальный интеллект. Его философские труды поражают мощью и широтой мысли, необычностью и неожиданностью выводов. Лем громаден, как Бетховен. Иногда кажется, что многое из описанного им он где-то когда-то сначала увидел…
Фантастику пишут и читают не везде. Самые сильные "фантастические" страны - США, Англия, Польша и мы. Почти нет фантастики у немцев, венгров, чехов, болгар, у японцев она очень своя, японская.
Одно я понял: художественная литература - это прекрасный, завораживающий и притягательный мир, но мир нереальный, уводящий читателей далеко от подлинной жизни. Русская привычка и любовь к чтению носит отпечаток "эскапизма", стремления уйти от реалий серого, однообразного существования в непохожий на нас мир. Мир, где все время что-то происходит…
Джаз тогда любили все, хотя понимали, наверное, немногие. Часто любили "ногами", на танцах, или как любят всякий запретный плод - официоз джаз не одобрял с тех пор, как еще Горький называл его "музыкой толстых". Делались попытки "окультурить" джаз, придать ему русское, таджикское, узбекское звучание, отыскивались "общие корни", но получалась американская присядка или бразильский гопак. Джаз - музыка американцев, тут уж ничего не поделаешь.
Джазовый вокал помогал еще и в изучении языка - многие джазоманы знали наизусть массу песен - Рэй Чарлз, Элла Фитцджералд, Дорис Дэй, Махалия Джексон среди наших любителей джаза были известны, может быть, больше чем в США.
Я не пропускал, насколько позволяли учеба и работа, вечера в Архитектурном институте, где учился один из моих друзей, - на том же курсе учился и ставший теперь известным музыкантом Алексей Козлов, уже тогда блестяще владевший саксофоном и фортепиано. Собственно, вечера в МАРХИ были вечерами джаза, и там собирались его поклонники.
МАРХИ - один из самых элитных институтов, тамошняя молодежь в значительной мере была из привилегированных семей, часто наследовала профессию от родителей. Многие ребята и девушки красиво одевались, изумительно танцевали - было на что и на кого посмотреть, музыка была великолепная. До сих пор помню названия особенно модных тогда джазовых тем - "Человек с Марса", "Слишком молоды, чтобы ценить любовь", "Атласная куколка", "Поедем поездом "А"…
Да, это была совсем другая жизнь - студенческая, веселая, беззаботная по сравнению с моим замороченным и задерганным существованием. Я не завидовал этим ребятам, потому что, учась и работая, двигался вперед, имел определенные цели. Но именно в МАРХИ я впервые осознал разницу между теми, кто принадлежал к "истэблишменту", и теми, кто к нему не принадлежал. Я не имею в виду себя - себя-то я считал уже рыцарем плаща и кинжала вне какой-либо конкуренции со стороны штатских. Но среди празднично одетых, красивых, веселых студентов я видел и других - одетых более чем скромно, стесняющихся этого. Были ребята из приезжих, вечно занятые поисками приработка, цвет лица у некоторых из них был какой-то не такой - может быть, недоедали.
Мне же казалось, что я делаю головокружительную карьеру. По приходе в "наружку" я, как не служивший в армии, получил звание сержанта и младшим лейтенантом стал на третьем году службы.
О своем правовом положении сотрудники КГБ не то что не говорили - понятия не имели. Почти всем нам казалось, и не без оснований, что мы люди высокооплачиваемые, привилегированные, вдобавок к жалованью мы получали "обмундирование" - обувь, отрезы на пальто и костюмы, прекрасный поплин, из которого шили сорочки или блузки в мастерской на улице Жданова, ныне Рождественке. Давали и каракулевые воротники - неотъемлемую часть тогдашних зимних пальто. Мы, молодежь, большей частью тащили все это в скупку и на полученные деньги одевались посовременнее, а "старики" шили на заказ зимние пальто на ватине или на вате, с упомянутыми воротниками.
"Наружка" отличается от других подразделений и служб КГБ тем, что человек там всегда на виду у своих товарищей. Кто первым выпрыгивает из машины вслед за объектом слежки, бросившимся в проходной двор? Кто умело и дерзко водит машину, не боится садиться за руль в самых сложных оперативных и погодных условиях? Кто всегда готов подменить уставшего товарища, поменяться, если попросят, сменами?
"Сачки" и трусы там выявляются быстрее, чем где-либо еще, и жизнь их жалка и скучна.
****
В последние месяцы учебы я совершил серьезнейшую ошибку, о которой сожалею до сих пор.
Лингвистику в институте вел потрясающий преподаватель - Борис Андреевич Ольховиков, любивший свой предмет и глубоко знавший его. Он прекрасно читал лекции, но был очень строг. Зачеты и экзамены сдать ему было не просто. Я полюбил лингвистику, интересовался специальной литературой, в том числе по машинному переводу, о котором тогда только начинали говорить. Ольховиков, предметом которого интересовались сверх программы немногие, заметил меня и после заключительного экзамена пригласил в деканат. Там он предложил после окончания института поступить в очную или заочную аспирантуру на его кафедре и пообещал, что "дисер" подготовим за два года. Он был человек высочайшей организованности и твердого слова, я ни минуты не сомневался в том, что он выполнит свое обещание. Кроме того, все это было бы еще и интересно.
Но я смалодушничал! Мне казалось, что я бесконечно устал за эти шесть лет от учебы и работы и не в состоянии больше учиться чему-бы то ни было до конца своих дней. К тому времени я уже страдал хронической бессонницей, стал уставать на работе значительно сильнее, чем раньше. Не заладилась и семейная жизнь: сыну шел уже четвертый год, но я его почти не видел - с таким режимом работы и учебы домой я приходил только к ночи, свободные дни почти целиком уходили на подготовку к занятиям. Не сложились отношения с родителями жены, с ее братьями - хотя покойный тесть был старым чекистом, все братья тоже служили по линии КГБ или МВД, мы были настолько разные люди, что даже нормальное общение давалось с изрядным трудом.
Мысль о продолжении учебы никак не умещалась в моей голове. Сейчас понимаю, что, возьмись я за аспирантуру, - и появилось бы второе дыхание, "дожал бы". До сих пор глубоко сожалею о проявленной слабости.
Может быть, жизнь пошла бы по совершенно другой колее…
****
Вспоминается еще один случай в начале 60-х годов. Ребята из другого отдела, "работавшие" за французскими дипломатами, рассказывали, как один из них, военный разведчик, попался-таки в сети "Дома 2" и был приперт к стенке какими-то "компроматами". Француза "сняли", последовала вербовочная беседа, после которой обычно наблюдение, прослушивание, подслушивание, просвечивание удваиваются, чтобы иметь всю информацию о реакции вербуемого человека.
Рассказывали, что контрразведчики были удовлетворены беседой, но француз, вернувшись в посольство, позвонил жене, поговорил с ней коротко и пустил себе пулю в лоб. Интересно, что люди, рассказывавшие нам об этом, восхищались мужеством француза и негодовали по поводу слабой работы "линейщиков"…
Французское посольство (и резидентура) традиционно славились своими крепкими связями с нашей творческой интеллигенцией. Немцы были сильны научным аппаратом: кроме того, как нам рассказывали, 70 процентов немецких дипломатов в прошлом были военнопленными и отбыли в ГУЛАГе свои сроки. Они хорошо знали русский язык и даже такие слова, как "ватник", "пайка"… Много лет спустя я вышел из здания ВААПа проводить к машине одного из таких немцев. Был солнечный весенний день, и, посмотрев на небо, он сказал: "Ну вот, сегодня серая московская погода выдала нам пайку солнца…"
Американское посольство и разведка в Москве считались самыми сильными.
Даже судя по количеству провалов и ошибок - об успехах они, конечно, не трубили, было видно, что работают они с колоссальным напряжением, в полную силу, даже в "наружке" это знали хорошо.
****
Существовала еще одна система переподготовки сыщиков и разведчиков. Раз в несколько лет каждая бригада переводилась в специальный учебный отдел, где в течение месяца сыщики чередовали посещения лекций и занятий, просмотр специальных кинофильмов с работой за учебными объектами. Слежка за выпускниками "школы 101", Военно-дипломатической академии или разведчиками, уже поработавшими за рубежом, но обязанными пройти переподготовку, была основной работой учебного отдела. Работали и за нелегалами, тоже проходившими подготовку и переподготовку.
Утром каждая бригада получала инструктаж, где и когда можно будет принять под наблюдение объект слежки, его приметы, время окончания наблюдения. После возвращения в учебный отдел бригады "отписывались", как после работы за настоящим объектом. То же делали и наблюдаемые, чья задача была весьма нелегкой: нужно не только обнаружить слежку, но и зафиксировать приметы сыщиков, номера их машин, провести тайниковую операцию или моментальную встречу с передачей материала так, чтобы не попасть при этом в поле зрения "наружников".
Эти стажировки у нас назывались "играть в казаков-разбойников".
Военные почему-то имели преимущество перед сотрудниками ПГУ: в случае, если они расшифровывали наблюдение, они могли не проводить операций по связи и вообще уходить с маршрута.
Мы не любили работать с будущими разведчиками родом из азиатских республик, которых готовили, очевидно, для работы в восточных или африканских странах. Часто они под наблюдением метались, пытались оторваться от слежки, прыгая в вагоны метро или электрички перед закрытием дверей. Нам же разрешения на плотную, открытую слежку не давали, и мы, таким образом, оказывались в гораздо худшем по сравнению с объектами положении. Особенно "баловались" они в метро, и как-то раз я спросил у представителя ПГУ:
- Они, что, надеются, что к их приезду в странах пребывания будут построены метрополитены?
Бегунам сделали замечание, и они немного утихомирились.
Наша бригада "в общем и целом" проходила эти стажировки удовлетворительно. Запомнился один случай - и смех, и грех. Работали за молоденьким военным из ВДА - Военно-дипломатической академии, скромно одетым, невзрачным парнем.
Работа не заладилась с самого начала: паренек как-то разбросал нас всех, я остался с ним один (приехал на метро в Сокольники) и стал названивать по телефону дежурному по отделу, одновременно покрикивая в микрофон "воки-токи", чтобы подтянуть ребят. Военный сел в совершенно пустой автобус - я за ним не полез, был уверен, что уже намозолил ему глаза.
Подтянулся Петрович на машине, потом и остальные. Кто-то хорошо знал маршрут автобуса, на котором уехал наш паренек, и решили двумя машинами - одна по маршруту, другая по параллельным "просекам" - пройтись по Сокольникам. Двинулись не спеша, я был уверен, что мы расшифрованы и хотел просто "додержать" объект до положенного срока.
Через минуту мы увидели "военного" в конце одной из улиц и, не торопясь, пристроились к нему с нескольких сторон…
Мы не видели самой операции по изъятию тайника, но, проанализировав его маршрут и поведение, точно указали место - паренек на секунду мелькнул в поле зрения одного из нас, отходя от водоразборной колонки.
Последствия оказались совершенно неожиданными. Парень, оказывается, вообще не обнаружил за собой наблюдения и фактически "завалил" свою операцию и экзамен по НН. Нам рассказывали, он настолько расстроился, что заболел и попал в госпиталь! Мы попросили передать ему наше сочувствие, но - на войне, как на войне.
Победителями в этих играх чаще оказывались, конечно, учебные объекты. Нелегалы вообще творили, что хотели, и уходили от наблюдения почти в любой момент, скрытно проводили любые операции.
Наши инструкторы твердили, что это - учебная работа. Нарушения правил движения, опасные ситуации, не дай Бог, аварии должны быть исключены. С другой сторны - за "потери" объектов взыскивали чуть ли ни как в обычном, а не учебном отделе, после окончания переподготовки на каждого сотрудника составлялась характеристика, где указывалось количество потерь, выявленных операцией, короче говоря, все, что составляло суть переподготовки. Выглядеть плохо не хотели ни наши объекты, ни мы.