Право на убийство - Сергей Бортников 18 стр.


- В моем распоряжении имеется прямой канал выхода на "Белую стрелу". Более того, я готовил московское отделение…

- А я - питерское, - рассмеялся Олег, и все намечающиеся недоразумения в наших отношениях исчезли, так и не появившись на свет.

- Только по общим дисциплинам: организация покушений, выработка психологической устойчивости, поведение на допросе… - продолжил Олег. - Последняя наука, впрочем, вряд ли им когда-нибудь понадобится. Провалившийся агент должен быть ликвидирован максимум через два часа. Неважно, в чьи руки он попал, - бандитов или правосудия. И делать это призваны мои люди. Включая меня, нас только трое. И то - третий в резерве!

- И кто-то из вас обязательно присутствует при каждой ликвидации! - догадался я.

- А то как же! К счастью, проколов бывает немного, сам знаешь, каково устранять своих. За всю карьеру я только одного шлепнул. Кстати, ты должен его знать. Мореман, помнишь?

- Да, конечно. Неслабый, но небрежный парень и самоуверенный не в меру! - без труда вспомнил я ученика из "московской группы".

- Она его и погубила. Излишняя самоуверенность порождает вседозволенность. Человек начинает думать приблизительно так: я ведь такой крутой, такой сильный, такой умный… Зачем придерживаться требований каких-то глупых инструкций, поступлю-ка я лучше по-своему…

- Но мы тоже отошли от инструкций, открывшись друг другу! Неужто за это - пулю в лоб?! - спросил я.

Ответ не так важен. Чувствую, что мы уже прошли этап, когда что-то надо ставить превыше личных отношений. Но важно, как для себя мотивирует Олег…

- Мы - другое дело. Сейчас мы действуем не в интересах Ведомства, а в твоих личных интересах. В данном случае ты - не сотрудник ГРУ, а рядовой обыватель. Народный мститель, если так можно выразиться…

Олег поймал мой взгляд и замолчал. И только после паузы, во время которой он несколько раз пригубил кофе, добавил:

- Месть не превыше долга, но отмщение - само долг…

- Книжник… Скажи проще: не ради выгоды своей работаем.

- Вот-вот, - подхватил Олег, - А знаешь, что Мореман придумал? Продавать оружие. Оно же у нас одноразовое, как шприцы. Уколол - и выбросил. Для предотвращения всяких неожиданностей непосредственно перед устранением рукоять покрывают специальным составом, чтобы не оставались отпечатки пальцев. Агент делает свое дело - и отходит, предварительно избавившись от оружия. Если его и схватят под горячую руку, то сразу выпустят - никаких доказательств его причастности к убийству обнаружить не удастся… Самоуверенный Мореман, решив, что ему дозволено все, после одной из ликвидаций ушел с пистолетом в кармане. Представляешь, что могло быть, если бы его взяли в тот момент? К счастью, этого не случилось. Я провел его до гостиницы, а мой напарник тем временем поставил в номере жучок. Стоим в коридоре и слушаем, как он трандит по телефону: "Да, есть классная пушка, берите бабки и дуйте в отель". Пришлось нажать на курок - выбора у нас не оставалось…

…В тот поздний ноябрьский вечер мы решили, что 2 января будет ликвидирован Гичковский - ближайший сподвижник находящегося в "СИЗО-2" Мисютина.

Я вызову одну из "Белых стрел", Олег, как и положено, станет осуществлять наблюдение за агентом, и когда тот выбросит пистолет - просто подберет оружие. На меня возлагался контроль за ходом всей операции - даваться в чьи-либо руки мы не собирались. Лучше смерть, чем позор!

17

- Расскажи мне что-нибудь про Ивана Ивановича, - как-то попросил я Олега. - Это псевдоним генерала Ларионова, не так ли?

- А ты откуда знаешь?

- Вычислил!

Олег ненадолго задумался и спросил:

- По некрологу?

- Точно!

- Боюсь, все не так просто. По Ведомству он проходил, как Локтионов… Под этой фамилией генерал получал зарплату, общался с облагодетельствованными журналистами.

- Знаю…

- Хоронили его, как Ларионова. Виталия Игоревича. Так звали Верховного Папу друзья, знакомые, кстати, и тот генерал Т., о котором ты упоминал. Но я знаю чуть больше других - служил с его сыном в Псковской дивизии ВДВ.

- Вот это номер!

- От Кирилла - а он был твоим тезкой - я узнал, что его отец по каким-то причинам взял себе девичью фамилию жены. Чем конкретно занимался его родитель - парень не знал. В военном билете у него значилось отчество Витальевич, но парень вспоминал, что мама иногда забывалась и называла мужа ласково Юрчиком…

- Голову сломать можно!

- Точно! Впрочем, все эти хитросплетения имен не имеют решающего значения в нашей истории… Кирилл оказался прекрасным парнем, верным, надежным товарищем. Может, чуть мягкотелым для десантника. Не было в нем агрессивности и злобы, как у других. Но совсем не рохля. Сбить его с ног мог далеко не каждый. Драться он не любил, уходил с улыбкой от любых приемов, выскальзывал, как уж, но партнерам боли не причинял…

- Не занимался он в нашей школе. На Балхаше, слышал?

- Даже побывал. Но позже. А Кирилл… Нас призвали из Москвы в ноябре семьдесят восьмого. Подозреваю, батя посодействовал насчет его службы в десантуре. Я же туда добровольно рвался. Прыжки с парашютом, рукопашный бой, оружие - это все увлекало меня еще на гражданке. Уже тогда я писал рассказики про суперменов, наших и забугорных…

- А что? Самый ходовой товар. Но я что-то не помню…

- Это сейчас он ходовой. И то на спад пошел. А тогда их нигде не печатали, - мол, все не так и не похоже, быть не может, потому что не может быть. Ну, думаю, спецы, - и сам решил стать таким, как мои герои. А ВДВ для этого дела - самое подходящее место… Афганские события стали настоящей неожиданностью для всех, кроме Кирилла. В конце ноября 1979-го его батя приезжал в часть, как я понял, специально для того, чтобы спросить у сына, хочет он участвовать в боевых действиях или нет. Конечно, он ничего не конкретизировал, дат и географических названий не употреблял. Каков был ответ, ты догадаешься сам…

Не думал я, что мне еще раз придется услышать историю генеральского сына - с такой стороны…

- В середине декабря нас неожиданно перебросили на южную границу. "Скоро повоюем" - шепнул мне как-то Кирилл. Я недоумевал: с кем воевать-то? Китайцы вроде бы успокоились, а Америку, как потенциального противника, всерьез никто не принимал, хоть на политзанятиях солдатам усердно пытались внушить мысль, что наш враг номер один - империализм США. Безусые пацаны, мы интуитивно разбирались в политике почище идейно подкованных замполитов. Ну зачем, скажите, американцам нападать на нас, когда у них все есть? Воевать, чтобы утратить свое благосостояние - нет уж, извольте! Это за нашей голотой надо смотреть в оба, чтобы никакой агрессии не встругнули!

- Да так и получалось. Никто нас всерьез не трогал. Китайцы только чуть-чуть - так у них там нищета нашей покруче…

- По молодости я и не подозревал, как был прав! - подхватил Олег. - Двадцать седьмого декабря 1979‑го мы высадились в аэропорту Баграм. Здесь разделились. Одна часть бойцов направилась штурмовать Генштаб, а мы следом за кагэбэшным спецназом рванули в сторону дворца Тадж-Бек.

Артиллерия его не брала, снаряды отскакивали от стен, точно горошины. Охраняли резиденцию Амина больше десятка танков и двести гвардейцев. Но "Зенит" и "Гром" действовали отменно. Спецназовцы взорвали ворота и ворвались во дворец. Бойцы нашей дивизии составляли второй эшелон атакующих. На флангах "черные" завязали бой с батальоном охраны…

Я уже несколько раз прежде читал и слушал воспоминания непосредственных участников Штурма. Олег вроде не говорил ничего нового, как литератор мог бы рассказывать и покрасочнее; но почувствовал я в его словах нотку, не отмеченную раньше. Говорил он о противнике как о несерьезном и заведомо обреченном. Так, наверное, оно и на самом деле было. Мы не проиграли в Афганистане ни одного сражения, но проиграли войну…

- Двенадцать человек было убито и двадцать восемь ранено за время операции, - продолжал Олег. - Штурм продолжался всего сорок минут. Но были потери и у нас. Кирилл Ларионов. Как, когда он погиб - никто не мог сказать… Вроде бежал все время рядом со мной, орал дурацкое "Ура!" Но когда пришла пора перевести дух - рядом товарища не оказалось. Посмертно его наградили орденом "Красной звезды"… Демобилизовавшись, я решил найти родителей Кирилла. Это долго не удавалось - ни в одной горсправке о его семье ничего не знали… Уж было совсем опустил руки, - как вдруг случайно встретил отца Кирилла на Красной площади. Я хорошо запомнил его еще по Пскову… Подошел, представился… Он дал мне визитку с номером служебного телефона и предложил встретиться. Так я попал в ГРУ…

Впервые за время нашего знакомства Олег стал заметно нервничать. И говорил теперь не как по-писаному, а с явным усилием подбирая слова. И внезапно у меня появилось ощущение, словно перед распахнутым десантным люком: вроде все проверено и оттренировано, и все же…

- Сначала во внешнюю разведку… - медленно и глуховато продолжил Олег. - Но в двадцать пять лет произошло событие, круто изменившее всю мою дальнейшую жизнь… Я встречался с девушкой, долго, года три… То она училась в университете, то я по загранкомандировкам болтался. Никак не могли подобрать удачное время для женитьбы. И вот она забеременела. Я уже не мыслил своей жизни без Тамары, поэтому это сообщение меня искренне обрадовало. Решил плюнуть на занятость и занес заявление в ЗАГС… Казалось бы, уже ничто не помешает нашему счастью. Из очередной командировки летел в Москву, как на крыльях. Крыльях любви. Спешил на собственную свадьбу, а попал на похороны любимой… Ее насиловали в парке, чуть ли не на глазах у прохожих… Один из них, напоминавший телосложением тяжелый танк, проходил по делу свидетелем и рассказывал мне, что Тамара умоляла отпустить ее, так как она беременна… На насильников это не подействовало. Когда я спросил этого свидетеля, почему же ты, гад, не заступился, ведь с такой массой ты бы их всех в асфальт втоптал, он отрезал: "Ага, их трое было!" Откуда в нас эта трусость, эти рабские повадки? Поляк будет бежать за вором, пока не догонит, американец пустится вдогонку за вооруженным бандитом, надеясь прославиться и попасть на первые страницы газет, немец заложит родного брата, если узнает, что он замышляет преступление. Почему у нас не так? Почему все проходят мимо, когда семеро измываются над одним, почему никто не поможет человеку, которому стало плохо на улице, почему, когда грабители врываются в банк или магазин, остальные смиренно наблюдают за происходящим, уважительно перешептываясь: "Это тоже работа!", почему милиция, возвращая базарному торговцу две минуты назад украденную у него вещь, просит написать заявление, чтобы посадить вора, а испуганный торговец отвечает: "У меня ничего не пропадало!"?

Хотел бы я и сам знать, почему. Долго я думал, что такое получается, потому что у нас на протяжении трех или четырех поколений выдавливали и вытравливали честь и достоинство, отвагу и, одновременно, веру в справедливость и законность. Долго думал - а потом спросил у себя: "А почему позволяли вытравливать? И кто были те, кто выдавливал?"

- Насиловали ее по очереди, извращались, как хотели, а затем отпустили. И никто из прохожих - никто! - не догадался даже вызвать наряд милиции…

Олег помолчал и, собравшись с силами, закончил:

- Тамара оставила записку: "Я не могу смириться с позором", - и проглотила пригоршню каких-то таблеток… Насильников не нашли. Я подал рапорт на увольнение - решил уйти в милицию и мстить уголовникам, но к тому времени в отпуск с Балхаша приехал Иван Иванович (так он велел называть себя при посторонних) и, прослышав о моем горе, уговорил не бросать службу в Ведомстве. "Если ты так хочешь - будешь воевать на внутреннем фронте", - пообещал он. Я согласился и еще ни разу не пожалел об этом!

18

В декабре Олег пришел к выводу, что меня уже можно оставить одного, и на несколько недель отлучился в Москву. Ничего интересного в моей личной жизни в то время не случилось. Зато творческая жизнь преподносила сюрпризы. Все началось с того, что однажды ко мне в гости забрела искусствовед Малярская.

Эта дамочка была одной из немногих, кто не разделял всеобщей эйфории по поводу таланта известного эзотериста. Более того, Вероника Наумовна громила меня во всех изданиях, куда только имела доступ. Я читал ее статьи и находил их довольно объективными, так как иллюзий по поводу своей гениальности никогда не испытывал, но не выказывать же ей восхищение по такому поводу? Все-таки она критикует не кого-нибудь, а меня!

- Ну, чего пожаловала? - с интересом разглядываю вошедшую.

- Вас, наверное, удивил мой визит?

- Еще бы!

- Мне звонил господин Вихренко… (Вот засранец! Что он опять затеял?) Мы старые приятели, я очень уважаю его как писателя и человека… Олег Игнатьевич прекрасно разбирается в искусстве, им собрана великолепная коллекция картин в стиле модерн…

- Какое отношение к этому имею я?

- Может, пригласите меня в комнату?

А, черт, я как-то выпустил из виду, что мы разговариваем в коридоре! Давно с женским полом не общался.

- Пардон. Разрешите?

Помогаю снять пальто, веду в комнату, которую Наталья приспособила под кабинет, галантно предлагаю стул. Без верхней одежды госпожа Малярская выглядит гораздо привлекательней. Во всяком случае, фигурка у искусствоведа на пять баллов. Лицо? Так, ничего особенного. Большие проницательные глаза, чувственный рот… Остальное все так заштукарено, что без бутылки не разберешься.

- Закурить разрешите?

- Курите, - сморщился я и за неимением пепельницы поставил перед Вероникой обычное блюдце.

Табачного дыма не выношу с детства. А курящих женщин - и подавно.

- Спасибо, - промолвила она, выкладывая на стол пачку "Мальборо" и зажигалку; несомненно, выражение моей физиономии подсказало, что в этом увлечении я ей не союзник, но Вероника решила воспользоваться правами гостьи и леди. Ну и правильно. Я услужливо поднес огонек.

- Вы сейчас работаете? - с официальной вежливостью поинтересовалась Вероника Наумовна.

- Нет. Сейчас я ухаживаю за вами.

- Олег предупреждал, что вы не сахар…

- Еще я маньяк. Джек-Потрошитель, - сообщил немедленно я и даже скорчил устрашающую рожу.

Дура - так смоется. А если нормальная - то пусть говорит, как нормальные люди.

Вероника искренне рассмеялась и сказала с дружеской интонацией:

- Да бросьте вы! Я к вам с добрыми намерениями. Олега поразила одна ваша вещица… Можно взглянуть на нее?

- Вам эту? Или вон ту? - я стал поочередно указывать на безрамочные полотна, пылящие вдоль стен комнаты.

- Эту! - Малярская безошибочно выбрала картину, о которой ей говорил Вихренко.

Чем их прельщает эта похмельная мазня? Те же спирали и шары…

Те, да не те.

Вероника Наумовна, не моргая, уставилось в полотно, которое на первый взгляд не слишком отличалось от прошлых, от тех, которые в одной из рецензий она называла "безвкусными объемными манипуляциями, не имеющими ничего общего с эзотерикой".

С не меньшим интересом я наблюдал за ней. Назвать эту женщину красивой не поворачивался язык. Но мне не двадцать - сорок, и я давно убедился в правильности утверждения, что красота обманчива. Да и не нравились мне никогда яркие длинноногие блондинки. Тонкий шарм, изысканный вкус, умение подчеркнуть свои козыри - вот она, изюминка, так привлекающая зрелых мужчин.

Что-то было в этой женщине. Что? Ни я, ни она сама, наверное, не смогли бы ответить на такой вопрос.

- Кто автор этой картины?

- Пушкин, - раздраженно буркнул я. Могла бы и сама догадаться - хотя Наталочка в свое время и подлаживалась под мой стиль, но все-таки профессионал (а Веронику можно было обвинить в чем угодно, но не в отсутствии профессионализма) может самостоятельно определить авторство.

- Нет, это вправду вы?

- Не похоже?

- Нет. Рука ваша, формально стиль - вне всяких сомнений ваш, но сам уровень работы…

- Лучше, хуже?

- Это нельзя сравнивать. Как алмаз с обычным минералом.

- Что вы говорите…

А что, художник, десять лет остающийся в фаворе, престижный мастер, может и обидеться.

Она загасила сигарету и посмотрела на меня. Как-то нехорошо посмотрела, изучающе-вызывающе, что ли? И снова устремила взгляд на картину. Потом ее глаза еще несколько раз блуждали туда-сюда, останавливаясь то на мне, то на уводящей в бесконечность спирали.

- Знаете, почему я раньше не воспринимала ваше творчество? В нем не было искренности, если хотите - души. Вроде бы все правильно с точки зрения композиции или цветовой гаммы, а души - нет! Между тем эзотерика в переводе означает "учение о тонкой материи", эта наука сродни оккультным, действующая на уровне подсознания. Предмет, который она изучает, нельзя пощупать. Можно только ощутить, прочувствовать… Это дано не всем. Вы меня понимаете?

- Да-да, конечно… Продолжайте, мне это интересно.

- Олег Игнатьевич в своем творчестве руководствуется правилом: никогда не пиши о том, чего не знаешь. В равной степени это изречение применимо и к писателям, и к художникам. Вы чертили ромбики, спирали и овоиды не из-за того, что они возникали в вашем подсознании во время каких-то стрессов, личных переживаний, а потому, что так модно, такая, как говорится, струя…

- Вы хотите сказать, что я добивался популярности дешевыми методами?

- Именно так. Но то, что вы сделали сейчас - новое слово в живописи. Если не гениальное, то, безусловно, талантливое. Со школой у вас всегда все было в порядке, не хватало только страсти и… души. И вот вы раскрыли ее! В этой вещи во весь голос кричит что-то свое, сугубо личное, пережитое. Оно впечатляет, я бы сказала, поражает, даже шокирует, несмотря на такую аллегорическую форму выражения! Можно, я возьму ненадолго эту картину?

- Зачем?

- В Санкт-Петербурге на днях откроется тематическая международная выставка искусств с эзотерической тематикой. Я хочу, чтобы это произведение заняло там достойное место…

Хорошо она это сказала. Даже у меня в луженой глотке защипало.

- Хорошо! Берите! Только она не оформлена как следует! - ответил я, пожалуй, чуточку поспешней, чем следовало.

- Рамку закажу сама. Это будет… ну, скажем так: маленькая плата за то, что вы сделали. А найти хорошего столяра сейчас, слава богу, не проблема!

Я никогда всерьез не стремился к славе. Место на Парнасе - не для меня. Дел земных по горло. Но в этот момент мне захотелось, чтобы миг этот повторился еще когда-нибудь…

Пусть китайская мудрость не исполнится.

Назад Дальше