Глава 42
Когда Сэм Хофман, придя в "Нога-Хилтон", позвонил снизу в номер отца, телефон не ответил. Сэм зашел в бар в надежде, что застанет Фрэнка сидящим у стойки на стуле-поганке, как Шалтай-Болтай, заливающим в себя бренди и рассказывающим какие-нибудь невероятные истории про свои восточные приключения приятелям-собутыльникам. Но бармен сказал, что мистера Хофмана не было. Потом Сэм заглянул в казино: может быть, старик висит на перилах стола для крапса и бормочет над игральными костями какие-нибудь детские заклинания. Но и там его не было. Сэм еще раз позвонил в номер и снова не получил ответа. Он попробовал позвонить в номер Асада Бараката - на тот случай, если Фрэнк решил зайти к своему другу-банкиру пропустить стаканчик перед сном. Но и там - длинные гудки. С нарастающей тревогой Сэм подошел к стойке ночного дежурного.
- Мой отец не отвечает по телефону, - объяснил он. - Я беспокоюсь, не случилось ли с ним чего - он пожилой человек.
Дежурный попросил у Сэма удостоверение личности, несколько секунд его изучал, потом взял запасной ключ и повел Сэма в номер. Это был суетливый человечек, очень строгий и педантичный.
Когда они дошли до номера Фрэнка, дежурный постучал в дверь - сначала тихо, потом громче. Сэм стоял рядом, все еще надеясь, что дверь откроется и его отец вывалится в коридор, вынимая из ушей затычки и ругаясь. Но дверь не открылась. Постучав еще раз, дежурный повернулся к Сэму: "Что ж, посмотрим". Он вставил ключ в замок и повернул его.
Сэм вошел в номер первым и тихо позвал: "Папа!" Так зовет своего папу в темноте маленький мальчик.
Первое, что увидел Сэм, - тело Асада Бараката, распростертое посреди комнаты лицом вниз. Вокруг его головы стояла лужица крови. "О Господи!" - произнес Сэм, сдерживая подступившую тошноту. Недалеко от головы Бараката лежало ухо. Его отрезали и отшвырнули, как ненужный хрящик, оставив на ковре тонкий ручеек крови. Дежурный остановился над телом Бараката и закричал. Сэм шагнул к спальне и открыл дверь.
На постели лежал Фрэнк Хофман. Простыни были темно-красные, мокрые от крови, которая сочилась из десятка ран. Сэм подошел ближе и в ужасе отшатнулся. Около правой руки отца лежало маленькое зубило, не толще пальца, к острию которого прилипли кусочки кожи и сухожилий. На стуле около постели лежал молоток. Сэм не мог ни двинуться, ни закричать, ни даже вздохнуть. Он заставил себя подойти к старику и посмотреть повнимательней. У отца на руках не хватало трех пальцев - двух на правой руке, одного на левой. На каждой ноге было также отрублено по два пальца.
Сэм склонился над искалеченным телом. Рот у отца был завязан, но когда Сэм приложил голову к его груди, то услышал, что сердце еще бьется. Он развязал повязку, и с губ Фрэнка слетело бессвязное бормотание. Сэм наклонился и прошептал отцу на ухо:
- Это я, папа. Я, Сэм. Не умирай.
Отец застонал и опять что-то пробормотал, пытаясь исторгнуть слова из своего бессильного тела. У него получился звук "с", как у заикающегося человека. "Ш-ш-ш-ш", - прошептал Сэм, гладя отца по щеке. Старик пошевелил рукой, словно хотел потянуться за телефонной трубкой. Кровь все еще текла из обрубков его пальцев, где видны были дергающиеся остатки мышц и костей.
- Полежи тихо, - сказал Сэм. - Все будет в порядке. Ты выберешься.
Ночной дежурный вошел в спальню и при виде второго изувеченного тела снова закричал. Потом бросился к телефону и стал звонить вниз. Поднятая им паника расшевелила Фрэнка Хофмана. Старик открыл глаза и посмотрел на сына, снова пытаясь что-то сказать, словно должен был сделать еще что-то необходимое перед тем, как потерять сознание.
- Ты что, папа?
- Не надо полиции, - прошептал он. - Позови начальника отделения. - Он пробормотал женевский номер телефона и снова закрыл глаза. Сэм поцеловал его в лоб. Выполнять его просьбу было уже некогда.
Первые часы после этого происшествия Сэм Хофман провел как бы вне времени. Для него было важно только одно - чтобы отец выжил. Старика отвезли в кантональную больницу и оперировали до утра. Швейцарские хирурги сумели пришить ему два пальца на руках, но третий не смогли, а за пальцы на ногах даже и не брались.
Утром в палате реанимации они оставили Сэма около постели отца. Кожа у старика была мягкой и белой, как кусок мыла; к носу и рукам были подведены трубки. Сестры следили за показаниями приборов и регулировали лекарства; теперь он принадлежал им. К вечеру действие наркотических средств закончилось, и к нему пришел главный хирург. Он сообщил Фрэнку сначала хорошую новость - что они спасли два его пальца, - а потом и плохую. В полусознании Фрэнк посмотрел на доктора и раскрыл рот. "В суд подам", - слабо произнес он.
На следующее утро Фрэнка навестил сотрудник консульства США. Они полчаса разговаривали наедине. Потом он нашел Сэма в комнате для отдыха посетителей, сказал, что его зовут Арт, и предложил прогуляться. Он был похож на всех людей, приходивших когда-то в Бейруте к отцу домой: лицо болезненно-желтое от избытка выпивки и недостатка солнца; глаза - когда-то ясные, а теперь помутневшие, как лезвие старого ножа. Они вышли из больницы и направились в сторону озера.
Арт сообщил, что полиция арестовала двух сотрудников иракской разведки, работавших в миссии ООН, и предъявила им обвинение в убийстве Бараката и турецкой девушки. Имя Фрэнка Хофмана в газетах не появлялось и, как надеются в консульстве, не появится. "Это банка с червями", - несколько раз повторил он.
Арт сказал также, что, как считают в консульстве, Фрэнку Хофману разумнее всего было бы покинуть Швейцарию, как только его можно будет перевозить. Швейцарцы закопошились, и оставаться ему здесь опасно. Консульство - он все время повторял этот уклончивый оборот - работает над этим вопросом. Видимо, удастся уладить дело со швейцарскими властями. Фрэнк и Сэм должны будут сделать краткое заявление полиции и предложить свою помощь в проведении дальнейших расследований. Швейцарцы, со своей стороны, разрешат им выехать из страны. Тут возникло параллельное дело о банковском мошенничестве, сказал Арт; оно касается частного банка некоего Мерсье. Швейцарцы готовы постепенно повернуть расследование в этом направлении. Это будет аккуратная сделка. Швейцарцы явно не хотят раскрывать банку с червями больше, чем американцы.
- Я все сделаю так, как хочет отец, - сказал Сэм. Даже в его устах это звучало неубедительно, однако у него действительно было такое желание. Отец же его все хотел делать так, как желало правительство США, поэтому все упрощалось. Приезжали юристы, чтобы снять показания и договориться о возможных соглашениях. Еще раз заходил Арт из консульства. Думая, что Сэм не слушает, он шепнул Фрэнку на ухо, что "крышка открылась". "Тьфу, говно какое", - пробормотал Фрэнк.
Через два дня они улетели в Париж, где Фрэнка поместили в американскую больницу. Его положили в большую палату, выходившую окнами на особняки пригорода Неилли. В течение первой недели Сэм сидел с отцом почти круглые сутки. Заботиться о старике было для него своего рода анестезией, отвлекавшей от мыслей о Лине. Чтобы скоротать время, Сэм читал отцу вслух. Сначала старик попросил "Долину кукол", но Сэм отказался ее читать. В конце концов сошлись на "Уловке-22". В особенно веселых местах отец смеялся так, что Сэму приходилось утирать слезы с его щек.
Фрэнк отказался рассказывать о событиях, приведших к происшествию в Женеве. Видимо, он понял, что уже много лет чудовищно заблуждался в своих оценках, и теперь с этим надо было как-то разобраться. Как можно так вот сразу осознать это заблуждение? А говорить что-нибудь вообще - значило приуменьшить его тяжесть; поэтому Фрэнк не говорил ничего. Его ошибка осталась позади, словно массивный айсберг, который нанес тяжкий ущерб и теперь, с течением времени, отдалялся все больше и больше. Он не хотел говорить об истязании и о том, чего от него так добивались люди Хаммуда. Все это закончилось. Как и у многих представителей его профессии, практическая этика для него заключалась в простом рецепте из пяти слов: "Давайте об этом не будем". Так он и делал. "Управление" обо всем заботилось, сглаживало все шероховатости. И эту вечную заповедь не могли поколебать несколько минут "нанесения увечий" в женевской гостинице. Сэм ухаживал за ранами отца, читал ему вслух, выслушивал его рассуждения о том, как устроен мир. Это успокаивало. В конце концов Сэм понял, что он был бы даже расстроен, если бы отец попытался как-то оправдываться.
Лишь один раз, как-то к вечеру, Фрэнк, который перед тем долго лежал уставившись в стенку палаты, сказал одну вещь, относившуюся к событиям в Женеве:
- Знаешь, сын, а эта твоя подружка - все-таки умная сучка.
Однажды утром, подходя к больнице, Сэм увидел слоняющегося по тротуару человека, которого он, кажется, узнал. Это лицо он видел в Женеве, в парке около озера, в тот день, когда прилетел встретиться с Линой. Теперь этот человек носил шляпу, прикрывавшую лысину, но у него было все то же смуглое лицо и те же глаза. Он бродил по тротуару все утро. Наконец Сэм показал его отцу и спросил, что он об этом думает.
- Это кто? - спросил Фрэнк.
- Думаю, он работает на Хаммуда. Он ходил за мной в Женеве.
- Боже мой! - сказал Фрэнк и положил на лоб забинтованную руку. - Этого не должно быть.
- Чего не должно быть?
- Хаммуд должен был отвести своих ребят обратно в клетки. Он обещал Управлению. Какого хера они тут делают? У меня больше нет лишних пальцев, черт возьми!
- Ну и что мне делать?
- Позвони в посольство.
- Зачем? Что будут делать они? Ты же сам сказал, что они уже вроде обо всем договорились.
Фрэнк на минуту задумался, потом снова выглянул в окно.
- Ты прав. Не звони в посольство. Я им больше не верю, в рот их… - Он посмотрел на сына и развел забинтованными руками, похожими на две буханки белого хлеба. - У тебя что, есть еще какая-нибудь идея, сын? - спросил он. - Расскажи папе.
Это было своего рода повышение в чине.
У Сэма действительно была идея - позвонить Али Маттару. Сначала палестинец-посредник не хотел с ним встречаться, но потом, когда Сэм изъявил готовность прилично заплатить, передумал. Он предложил встретиться в тот же день, попозже, в Люксембургском саду около теннисных кортов. Это выглядело как-то чересчур драматично, но Сэм обещал прийти. Али заявился на встречу в модном итальянском утепленном костюме и с теннисной ракеткой, на которой еще оставалась магазинная этикетка. Усы у него отросли и свешивались еще больше. Пока Сэм не подошел к нему вплотную, Али на него не смотрел.
- Вы стали опасным человеком, хабиби, - сказал он, когда Сэму наконец удалось пожать ему руку. - С вами никто не хочет разговаривать, кроме вашего дорогого лучшего друга Али. Так что будьте добры, следите, чтобы нас никто не видел. - Оглянувшись по сторонам, они заметили только двух юношей-французов, перебрасывавших мяч на асфальтовом корте.
- Почему это я стал опасен? - спросил Сэм.
- Не надо прикидываться, друг мой, - сказал палестинец. - Вы знаете почему. Все эти ваши штучки в Ираке, в Женеве, с Хаммудом. Кстати, как ваш отец? В порядке? Сколько у него сейчас пальцев?
- Девять. Но он в порядке. Кстати, откуда вы знаете о моем отце?
- У’Аллах! Новости расходятся быстро, друг мой. О вас, и о вашем отце, и о том, что случилось в Женеве, все только и говорят. Это бомба! Хаммуд взбешен до сих пор. Во всяком случая, я так слышал. Впрочем, Господи, что может знать Али?
- Вы много можете знать. Поэтому я и хотел с вами поговорить. Мне нужна помощь.
- Хабиби, я уже сказал вам. Вы сейчас такой опасный человек, что эта помощь стоит дорого. Даже ваш друг Али должен будет очень много с вас запросить. И это не просто торговля. Я хочу, чтобы вы знали.
- Я заплачу. Сколько вы хотите? Десять тысяч долларов?
- Пятнадцать тысяч, дорогой мой. За один день добывания информации. И вам еще повезло, хабиби, потому что мой тунисский друг Айяд сейчас здесь. Я увижусь с ним сегодня вечером, и он мне все расскажет. Пятнадцать тысяч по меньшей мере.
- Пусть будет двадцать тысяч. Меня не волнует, сколько это будет стоить, если вы скажете мне правду.
- Может быть, вы в Женеве сошли с ума, что бросаетесь деньгами. Но о’кей. Дают - бери, а бьют - беги. Вы понимаете, что я имею в виду? Скажите, что вы хотите узнать, и я узнаю.
- Ну, слушайте. Сегодня перед окнами палаты, где лежит мой отец, мы видели одного из людей Хаммуда. Он проторчал там все утро, словно привязанный. Мы хотим знать почему. Мой отец считал, что уже все кончилось, что было перемирие. Он хочет знать, что еще нужно Хаммуду.
- Я понял вас, дорогой. Я спрошу Айяда. Может быть, он знает. Вероятно, он знает. Я уверен, что он знает.
- И еще одно. Я хочу знать, что стало с иракской девушкой, о которой мы тогда говорили в Лондоне, которая работала у Хаммуда. Ее зовут Лина Алвен. Она исчезла в Женеве. Я думаю, что ее схватили люди Хаммуда и отвезли в Багдад, но я хочу знать точно. Жива она или погибла - я хочу знать. О’кей?
Али Маттар пожал плечами.
- Вы хотите знать - я узнаю. Нет проблем. Встретимся завтра утром в одиннадцать часов, иншаллах, и я передам вам, что скажет Айяд.
- Где мы встретимся?
Али на минуту задумался, видимо, выбирая место, наиболее неожиданное для палестинца-мусульманина.
- О’кей, - сказал он. - Али будет стоять перед собором Нотр-Дам. Вы знаете, где это, хабиби? Большие башни. С ангелами.
- Да, - сказал Сэм. - Я знаю, где это.
В тот вечер, вернувшись в больницу Неилли, Сэм прочитал отцу еще несколько глав. Сейчас они взялись за Диккенса. Старик попросил почитать "Домби и сына" и, кажется, хорошо знал этот роман. В грустных местах он даже всплакивал. Оказалось, его отец читал ему эту книгу, когда он был еще мальчиком. В какой-то момент старик задремал, а когда опять очнулся, ткнул в сторону сына одним из своих перевязанных пальцев.
- Диккенс вел себя по отношению к жене и детям как настоящее дерьмо, - сказал он. - Ты это знал?
На следующий день Сэм встретился с Али перед собором. У палестинца был лукавый вид, словно он раскрыл какой-то особенно пикантный секрет. Они пошли через Понт-о-Дубль на левый берег. Ватага мальчишек на роликовых коньках давала представление небольшой толпе зевак; они перепрыгивали через ящики и демонстрировали слалом между консервными банками. Сэм отошел от толпы и облокотился на каменный парапет моста. Палестинец наклонился к уху Сэма и сложил чашкой ладони; кончики его усов касались щеки Сэма.
- Вы разыгрываете меня, хабиби. Но уж ладно, я всегда знал, что вы ловкач.
- О чем это вы? Совсем я вас не разыгрываю. - Сэм стоял против солнца, и глаза его блестели. Рядом с ними цыганенок, на скорости въехав на крошечный подъемчик, перепрыгнул через кучу ящиков высотой больше полутора метров.
- О-хо-хо, Сэм. О’кей. Как скажете. - Он подмигнул. - Я даю вам информацию, вы платите мне деньги. Нет проблем. Оставляем игры до следующего раза.
- Скажите же просто, что вы узнали, Али. Я не шучу. Вы поняли?
- Йа бей! Я скажу. С чего вы хотите, чтобы я начал?
- С чего хотите. Говорите же.
- О’кей. Насчет этой девушки Лины Алвен вы были правы. Люди Хаммуда гонялись за ней в Женеве. Они думали, что она знает все секреты про деньги Хаммуда. Все секреты. И передает их израильтянам. Поэтому они послали десяток тунисских ребят Айяда, чтобы за ней охотиться. Очень много людей. И они схватили ее и отвезли в Багдад, но она сбежала и вернулась в Женеву - миш мауль! - не знаю как. Может быть, с помощью саудовцев.
- Да, это все я знаю. Но что с ней случилось после возвращения в Женеву? Она погибла?
- Не думаю, хабиби. Разве что вы ее убили.
- Какого хера вы несете? - Он положил руку на плечо Али и посмотрел ему прямо в глаза. - Где она? Говорите же, черт возьми!
- Никто не знает, хабиби. Именно это я и хочу вам сказать. Айяд думает, что, может быть, вы знаете или ваш отец. Но у него нет информации об этой девушке Алвен.
- Что вы имеете в виду? Она не у Хаммуда?
- Нет! Именно это я и хотел сказать вам, акхи. У них ее нет.
- Но ее же схватили в Женеве. Они приходили в мой номер в "Интерконе". Бросили ее сумку, я сам видел.
- Это плохая информация! Действительно, Хаммуд пытался ее схватить, это верно. Но не схватил. Эта девушка Алвен в Женеве тоже убежала, и они ее так и не нашли. Поверьте мне. Когда Хаммуд это узнал, он застрелил одного своего охранника. Это не шутка. Они здорово пошумели.
- А семья Правителя? Они ведь тоже долго за ней гонялись. Может быть, она у них?
- И не у них. Я спрашивал Айяда. Конечно, семья Правителя за ней гонялась. Но и они не сумели. В конце концов родственники Правителя с Хаммудом сейчас целуются в обе щеки. Они теперь работают вместе. Так что если бы ребята Правителя ее поймали, то люди Хаммуда знали бы об этом. Но они ничего не знают.
- А кстати, где сейчас ошивается Хаммуд?
- Может, в Багдаде. Или на Кипре, или в Риме. Я слышал, у него новое дело, что-то связанное с удобрениями. Всякие химикаты. И кажется, он опять начал убивать людей.
- Но Лина не у него? - Сэм никак не мог в это поверить.
- Нет. Я уже вам сказал. Эта дама не в Багдаде.
- Она сбежала! - сказал Сэм. Он почувствовал огромное облегчение, словно тяжкое бремя горя и раскаяния, лежавшее на нем, сняли и сбросили в Сену. - Она жива. - На глазах у него выступили слезы, и он ничего не мог с этим поделать.
- Йа, хабиби. Почему бы и нет? - Али легонько толкнул его плечом, как бы в шутку.
- Тогда где же она? - Этот вопрос Сэм задал скорее самому себе, чем Али.
Палестинец-посредник снова подмигнул.
- Ну, ну, азим. Кончайте прикидываться. Вы сами можете это сказать Али.
- Что сказать?
- Где эта женщина Лина. Ведь это все игра, все ваши вопросы. Вы знаете, где она. Так сказал Айяд. Ребята Хаммуда думают, что она у вас. Вот почему они до сих пор ходят за вами и вашим отцом. Вот почему они все еще такие злые.
- Я? Вы что, с ума сошли? У меня ее нет. Еще минуту назад я думал, что она погибла.
Али снова подмигнул. Еще один цыганенок на роликовых коньках промчался мимо них, выехал на подъемчик и совершил прыжок. Али нагнулся к Сэму и зашептал ему прямо в ухо:
- А где деньги, хабиби?
- Кончайте пороть чушь, Али. Я же сказал, что заплачу вам.
- Я не про эти маленькие деньги. Это кошкины слезы. Ничего удивительного, что вы пообещали мне так много денег. У вас же теперь гораздо больше, а?
- О каких деньгах вы говорите?
- Не надо больше разыгрывать Али. И не забудьте своего старого, очень доброго друга теперь, когда вы так богаты. Может быть, вам нужен телохранитель? Я к вашим услугам. Вы даже можете не говорить Али, как вы их получили.
- Что получил? Кончайте травить, серьезно говорю.
- Деньги Хаммуда, хабиби. Я на многое не претендую. Айяд сказал, что вы не забрали всех денег Хаммуда, но довольно большой ломтик отрезали. Вы, наверно, очень умный, Амо Сэм. Как вам это удалось?