Хофман понимал, что идти к Баракату с расспросами можно лишь преподнеся ему что-нибудь взамен. Таков был обычай, ритуал арабского гостеприимства - все равно что прийти с цветами или бутылкой скотча в гости на обед. С пустыми руками идти нельзя. Подумав немного о подходящем презенте, Хофман вспомнил о записке, которую он составил и отослал на прошлой неделе одному своему клиенту в Техас. Тот продавал нефтеочистительный завод в Галвстоуне и попросил Хофмана дать оценку двум возможным покупателям. Более выгодное предложение он получил от одного пакистанского инвестора, однако Хофман навел кое-какие справки и установил, что этот пакистанец владел в Карачи банком, который десять лет назад обанкротился. Это дурной признак. Поэтому Хофман посоветовал техасцу принять более скромное предложение - от консорциума саудовских инвесторов под названием "Золотые пески". Хофман перечитал свою записку, написанную сухим, официальным языком; в ней четырежды повторялись слова "должное усердие". Дело было ясное: пакистанец оказался аутсайдером, и техасец был бы дураком, если бы согласился на его предложение. Итак, приманка готова. Сняв трубку, Хофман набрал номер Бараката.
- Приветствую вас, устааз Асад, - сказал он, обращаясь к банкиру так, как студент может обратиться к профессору. - Чем вы сегодня заняты?
- Смотрю телевизор, - ответил Баракат, - и разговариваю с Женевой.
- Ну, и что говорят в Женеве насчет доллара?
- Йа, хабиби, откуда мне знать? Там все очень нервничают. Ничего не хотят говорить.
- Вот почему они так богаты.
Баракат вежливо посмеялся - всего один раз: ха! Речь его была странной смесью сладких арабских любезностей и лаконичных выражений европейского банкира. Такое сочетание производило приятное впечатление - словно капля меда на теплой лепешке.
- Как ваш отец? - спросил Баракат, продолжая обмен любезностями. Торопить беседу с ним было бы ошибкой.
- Нормально. Как всегда. По-моему, он скучает без работы.
- Может быть. Но списывать его рано. Ваш отец знает больше, чем говорит вслух.
- Да. - Разговор об отце лишил Хофмана остатков терпения. - Послушайте, - перешел он к делу, - я прошу прощения за беспокойство, но нельзя ли вас на минуту отвлечь?
- Конечно, мой дорогой. К вашим услугам. Чем могу быть полезен?
- Да так, пустяки. Я хотел сообщить вам одну вещь.
- Что именно?
- До меня дошел слух насчет нефтеочистительного завода в Галвстоуне. Похоже, у этого пакистанца дело не выгорит.
- Правда?
- Правда. У меня такое ощущение, что он уйдет к саудовцам. У них хорошо идут дела, и цену они дают приличную.
- Да, дела у саудовцев идут очень хорошо. У них работает мой шурин. Он просил меня купить ему несколько акций.
- В самом деле? - Хофман сделал вид, что удивлен. - Думаю, самое время их покупать.
- Да, пожалуй, - согласился Баракат. Они помолчали, зафиксировав состоявшуюся сделку.
- Есть еще кое-что, - сказал Хофман.
- Правда? - Теперь настала очередь Бараката изобразить удивление.
- Скажите, пожалуйста, хорошо ли вы знаете Назира Хаммуда?
- Довольно хорошо, если иметь в виду то, что можно узнать. Остального не знает никто. Это человек со множеством секретов.
- Не можете ли вы мне о нем рассказать?
- Пожалуй, кое-что. Но не по телефону.
- Можно к вам зайти?
- Да, конечно. Но я немного занят. Когда бы вы хотели зайти?
- Сейчас. Минут через двадцать.
- Ф-ф-ф. Прямо сейчас? - Баракат явно рассчитывал на иное, но в данный момент он оказался у Хофмана в долгу. - Ну, давайте через полчаса, - смирился он.
Штаб-квартира банка Бараката, который он назвал "Банк-Арабия", находилась на Парк-Лейн, недалеко от офиса Хофмана. Это было внешне скромное здание, гораздо менее внушительное, чем новые банки саудовцев, катарцев и кувейтцев, разместившиеся в самых дорогих домах Лондона. Арабские деньги подчинялись общему закону: новые деньги желали громко заявить о своем появлении, старые предпочитали демонстрировать устойчивость и надежность. Грязные же деньги предпочитали скрываться. "Койот инвестмент", безусловно, принадлежала к последним; "Банк-Арабия" находился где-то посередине.
Баракат был дородным мужчиной с круглой головой величиной с шар в кегельбане. Он любил носить самые современные итальянские костюмы таких размеров, что его фигура была словно окутана парашютным шелком. Когда вошел Хофман, он посмотрел на часы, давая понять, что не склонен к длинной беседе, несмотря на долг перед ним.
- Итак, что же вы знаете о Назире Хаммуде? - спросил Хофман сразу же, едва закрыв дверь. Раз у него мало времени, нечего тратить его на любезности.
- Ваш отец знает, что вы пришли ко мне с этим вопросом?
- Да, - соврал Сэм. При чем здесь его отец?
Баракат округлил брови и одновременно кивнул, как бы говоря, что верит Сэму, но должен будет проверить.
- Ну хорошо, - сказал он. - Что же вы хотите знать?
- Все, что вы сможете рассказать.
- Ладно, - сказал Баракат. - Первое, что я знаю, это то, что он в отъезде.
- Правда? Куда же он поехал?
- Говорят, в Багдад.
Хофман улыбнулся. Баракат знал все.
- И что это означает?
- Это означает, что ему нужно с кем-то побеседовать. Или, может быть, кто-то должен побеседовать с ним. А может, это означает, что у него заболела мать и он поехал ее навестить. Мой дорогой Сэм, откуда мне знать, что это означает? Мы имеем дело с Ираком, а это страна, где никто ничего не знает.
- Конечно. Никто и ничего. Но вы-то как предполагаете?
- Думаю, в Ираке творится что-то странное. Я слышу это ото всех, кто что-либо знает. В Багдаде что-то происходит. Больше я ничего сказать не могу. Почему бы вам не спросить об этом у своего отца?
- Я пробовал. Давайте оставим в покое и моего папу, и то, что происходит в Багдаде, и поговорим о чем-нибудь попроще. Расскажите мне о "Койот инвестмент".
- Почему бы и нет, - ответил палестинец. - Самое основное я вам могу сказать. Из уважения к вам и вашему отцу.
Хофман кивнул и приложил руку к сердцу. Господи, подумал он, это будет мне дорого стоить.
- "Койот инвестмент" - это холдинговая компания, базирующаяся здесь, в Лондоне, - начал Баракат. - Она владеет множеством компаний во всем мире - сталь, алюминий, компьютеры, химия. Я даже могу дать вам перечень дочерних фирм, но это не самое важное.
- О’кей. Что же самое важное?
- Самое важное - это не то, чем владеет "Койот инвестмент", а то, кто владеет самой "Койот инвестмент".
- Это же ясно. Назир Хаммуд.
- Не так ясно, мой дорогой Сэм.
- Кто же тогда?
Баракат поднял указательный палец и прижал его к носу.
- Вот в чем вопрос, не так ли? Кто же ею владеет?
- Выручайте. Мне это нужно знать.
- Возможно. Но вы должны объяснить мне, почему вас это так интересует.
- Я помогаю одному человеку. Человеку, который очень боится Хаммуда и нуждается в информации о нем.
- Почему он его боится? Хаммуд хочет захватить его компанию?
- Ничего похожего. Он вообще никто. Между нами, он повар-филиппинец, который подозревает, что Хаммуд убил его жену. Я обещал ему помочь.
- Ах, Робин Гуд! - сказал Баракат, снова подняв палец и приложив его к носу. - О’кей. Нет проблем, хабиби. Вы, американцы, вечно придумаете что-нибудь эдакое. Помогать маленьким людям; бороться за проигранное дело. Именно это делает вас такими симпатичными. Прошу прощения за свой вопрос.
- Вы собирались сказать мне, кто хозяин "Койот".
- Нет, не собирался. Но теперь, когда я вижу, что это скорее благотворительность, чем бизнес, я расскажу вам кое-что из того, что слышал сам. Это только слухи, понимаете?
- Понимаю. Валяйте.
- "Койот" - очень конфиденциальная собственность и потому очень неясная. Но многие считают, что сам Хаммуд имеет довольно малую долю. Может, процентов десять.
- Кто же владеет остальным?
- Вот именно. Вот бы нам об этом узнать!
- Продолжайте, Асад. Кто же?
- Хотите знать, что думаю я?
- Да, ради Бога!
- Багдадский Правитель.
- Как так?!
- Вполне возможно, дорогой мой. Мне говорили, что значительная часть акций "Койот" в действительности принадлежит оффшорным компаниям, которыми владеют преимущественно члены семьи Правителя. Вы этого никогда не докажете; но считают, что это яичко - из гнездышка Правителя.
- И сколько же оно стоит?
- Минимум пять миллиардов долларов. Может быть, вдвое больше. Может, в пять раз. Кто знает? Сколько бы их ни было, они вложены в самые замечательные фонды Европы и Америки. И накручивают наличность в достаточных размерах, чтобы поддерживать старика в Багдаде на плаву сколь угодно долго, как бы ни старался весь остальной мир заставить его побыстрей уйти на покой.
- Прибыль уходит к Правителю?
- В основном да. Если мои сведения верны, то прибыль делится раз в квартал: Хаммуд удерживает свои десять процентов или сколько там, а остальное распределяется между подставными компаниями Правителя.
- А где они могут находиться?
- Не знаю. Может, в Лихтенштейне. Может, в Люксембурге. Может, в Панаме. Может, в Женеве. Швейцарцы хранят секреты не хуже панамцев, зато с ними приятней иметь дело. И потом, в Женеве говорят по-французски, а не на этом нелепом испанском.
Хофман пытался осознать то, что ему сказал Баракат.
- Значит, "Койот" - это более или менее собственный банк Правителя, а Хаммуд - его банкир. И все работает как часы.
- Да, пока кто-нибудь не пожадничает.
- Что вы имеете в виду?
- Знаете, дорогой мой, среди арабов всегда ходят слухи про то, что кто-то пожадничал.
- Простите, Асад, но я вас не вполне понимаю.
- Я хочу сказать, что если я имею десять процентов, то могу вдруг вообразить, что заслуживаю двадцати процентов. Или, еще лучше, пятидесяти. Слаб человек. И если мне кажется, что никто не видит, у меня возникает искушение запустить лапу в корзину и взять их.
- И что, кто-то уже пожадничал?
- Откуда мне знать? Ну действительно, Сэм, не будьте наивным. Мы же говорим об Ираке, где никто и ни о чем не знает. - Баракат снова посмотрел на часы. Это означало, что интервью окончено.
- А допустим, кто-то из сотрудников Хаммуда обнаружил его лапу в этой корзине. Что произойдет с этим человеком?
- Харам, - сказал Баракат. Это арабское слово означало примерно: "Какой стыд!"
Хофман опять не понял, что он имеет в виду.
- А точнее?
- Боюсь, что этот человек должен умереть.
- Умереть?
- Да. Malheureusement. Нехорошо. Харам.
Хофман был потрясен тем, как спокойно говорил Баракат о смертном приговоре тому, кто сунется в дела "Койот инвестмент". Он вспомнил о субботнем вечере, о Лине и о тушении сигарет. Баракат еще раз посмотрел на часы.
- Прошу вас, Асад-бей. Я должен понять еще одну вещь. Откуда вообще взялись эти деньги, с самого начала? Ведь речь идет о миллиардах долларов. Как удалось Правителю вывезти их из страны так, чтобы никто не узнал?
- Но это последний вопрос, дорогой мой. - Он укоризненно покачал пальцем, показывая, что Хофман злоупотребляет его гостеприимством. - Многие придерживаются того мнения, что источник денег - это комиссионные, которые брал Правитель за иракскую нефть. Пять процентов от всех доходов перечислялись куда-то на секретный счет. Оттуда и взялись деньги. Так думают многие, но я в этом не уверен.
- Почему?
- Потому что эту историю повторяют слишком многие. Она не может быть правдой. Нельзя хранить кучу денег в секрете, если об этом все знают. Так в этом мире дела не делаются.
- Откуда же тогда взялись деньги, если не из комиссионных за нефть?
- Я вам скажу, что я думаю. Но только потому, что почитаю вашего отца.
- Скажите.
- Десять лет назад правительство Ирака проворачивало дело с покупкой истребителей у Франции. Контракт был подписан. Но в это время Ирак вступил в войну с Ираном и ввели эмбарго на вооружение, поэтому истребители так и не были поставлены.
- Правильно. Я помню, что читал об этом деле.
- Но поскольку контракт был подписан, Ирак мог уже заплатить за истребители полностью, понимаете? И эти деньги уже могли быть переведены на некий номерной банковский счет в Швейцарии, где должны были лежать до того, как будут поставлены истребители.
- А что случилось, когда закончилась война?
- Уф! Деньги ушли. Или, по крайней мере, так можно предположить, следуя некоторой логике. Ушло два миллиарда долларов. А кто, как вы думаете, был агентом в этой сделке с Францией?
- Назир Хаммуд?
- Он самый. - Баракат посмотрел на часы. Разговор его сильно утомил.
- А кто еще может знать о "Койот"? Можете ли вы мне кого-нибудь назвать?
- Уже достаточно вопросов, мой любознательный друг. Вам пора уходить.
- Прошу вас, помогите, мне надо с чего-то начать.
Баракат вздохнул.
- Есть в Лондоне один человек, у которого с "Койот" очень много общих интересов. По-моему, они партнеры в нефтехимических делах. Он саудовец. Но он ни за что не станет с вами разговаривать. - Баракат поднялся из-за стола и стал потихоньку выпроваживать Хофмана.
- Как его зовут?
- Достаточно, - сказал Баракат. - Вы начинаете капризничать. Это несимпатично.
Хофман уже стоял в холле, за дверью кабинета Бараката. Он знал, что уже превысил все, даже самые широкие лимиты арабского гостеприимства, но выбора у него не было. Ему нужна была информация.
- Как его зовут? - повторил он.
- Принц Джалал бин Абдель-Рахман, - сказал Баракат. Он покачал головой, тяжело вздохнул, как уставший школьный учитель, и закрыл дверь.
Оставшись один в холле, Хофман почувствовал некое головокружение, как будто он оказался в свободном падении и летел из настоящего в прошлое. Имя, названное Баракатом, было ему очень хорошо знакомо. Этот человек был когда-то его клиентом, почти другом, пока не обратился к нему с делом настолько возмутительным и в то же время настолько банальным, что Сэм пришел к выводу о невозможности продолжения своей карьеры банкира. Если и был на свете человек, которого можно считать ответственным за нынешнюю судьбу Сэма, то это был принц Джалал. Вот уж с кем ему меньше всего хотелось увидеться.
Но хуже всего было то, что Баракат ошибся. Джалал охотно побеседовал бы с Сэмом Хофманом - был бы повод.
Глава 9
На этой неделе в вашингтонский офис адвокатской конторы "Хаттон, Марола и Дьюбин" пришла срочная бандероль. В один день с ней пришло еще несколько десятков бандеролей, но к этой отнеслись по-особому. Ее мнимого получателя, Артура Т. Пибоди, хотя и значившегося в партнерах фирмы, на самом деле не существовало. Это был псевдоним, которым пользовался старший партнер, Роберт 3. Хаттон, для конфиденциальных связей. Вся почта, адресованная мистеру Пибоди, немедленно изымалась из экспедиции старшим клерком, работавшим в фирме со дня ее основания, и доставлялась в кабинет Хаттона на верхнем этаже здания.
Кабинет выходил окнами на одну из редких зеленых площадок в центре делового квартала старого города - Фаррагат-сквер. Фирма предпочла остаться в этом достопочтенном районе в то время, когда почти все остальные крупные адвокатские конторы переместились либо на восток - на "новую" Пенсильвания-авеню, либо на запад - в "новый" Вест-Энд. Хаттон же остался неподалеку от своего Афинского клуба, где он любил играть в сквош. Единственной особенностью его кабинета было отсутствие каких-либо индивидуальных украшений: ни декоративных тарелок, ни аттестатов и дипломов в рамках, ни фотографий Хаттона, обменивающегося рукопожатиями со знаменитыми людьми, ни даже семейных снимков. Только сам хозяин сидел за большим столом, наблюдая из окна человеческую комедию Вашингтона.
Когда принесли срочную бандероль, Хаттон разговаривал по телефону. Он взглянул на нее, заметил лондонский адрес отправителя и отложил в сторонку до окончания разговора. На другом конце провода был американский сенатор, считавший (и, видимо, не без оснований), что против него может быть выдвинуто обвинение. Выслушав его в течение нескольких минут, Хаттон дал ему один из тех выразительных советов, которые сделали его знаменитым: "Ничего не предпринимайте". Это был его всегдашний совет, и почти всегда он оказывался верным.
Роберт Хаттон сумел превратить свою юридическую фирму в один из столпов вашингтонского истеблишмента. Как и большинство фирм, работавших в столице, она выросла из недр демократической партии. Создана она была в 60-х годах группой молодых юристов эры Кеннеди, решивших, что, поскольку времена рыцарства истекли, пора начать всерьез делать деньги. Этим они и занялись. В течение тридцати с лишним лет фирма преуспевала как при демократической, так и при республиканской администрации и дошла до состояния перманентного процветания. Ее клиенты, как правило, уже не помнили, что делали старшие партнеры до основания фирмы. Между тем все они пришли из разных сфер. Сеймур "Сай" Дьюбин был помощником адвоката-представителя парламентского комитета транспорта и связи. Джон Марола возглавлял сектор расследования коллективных преступлений в криминальном отделе министерства юстиции. Что касается Хаттона, то даже старые друзья затруднялись сказать, чем он занимался до прихода в частную практику, - вроде бы чем-то в дальних краях, что уже содержало в себе некий намек. Если его настойчиво расспрашивали важные клиенты, то Хаттон говорил, что когда-то давно он работал в Цирковом и развлекательном училище, и при этом подмигивал. Понимали они или нет - так или иначе, объяснений больше не требовалось.
К началу 90-х годов в фирме "Хаттон, Марола и Дьюбин" работало уже свыше ста юристов. Как и большинство крупных юридических фирм в городе, они предлагали полное обслуживание и брались урегулировать любые проблемы, которые могли возникнуть у их основных клиентов, так что обращаться за юридическими советами куда-либо еще нужды не было. В фирме был отдел налогообложения, возглавлявшийся Дьюбином, отдел криминальной безопасности во главе с Маролой, а также отделы судебной практики, недвижимости и консультирования. Доходы фирмы росли из года в год. Большинство объясняло ее исключительные успехи искусством юристов и широким кругом клиентов. В это объяснение верили все, кроме членов комитета по управлению фирмой, которые знали, что это неправда. Правда же о фирме "Хаттон, Марола и Дьюбин" состояла в том, что большая часть ее деятельности - сколь ни полезной была она сама по себе - была лишь прикрытием для настоящей работы: обслуживания горстки видных и богатых арабов.