Джулия не двинулась с места, продолжая думать о том, что сказал Генри. О забытой женщине.
- Господин Пейдж! - окликнула она.
Он обернулся - этакий гномик, сжимающий в руке узловатую палку.
- Думаю, я у вас переночую.
Для своего возраста Генри был удивительно устойчив к алкоголю. Когда ужин был закончен, они почти допили вторую бутылку вина, и в глазах у Джулии помутилось. На улице уже стемнело, в свете лампы обстановка комнаты сливалась в теплую дымку. Они ужинали на том же столе, где были разложены бумаги, и возле остатков жареной курицы возвышалась стопка старых писем и газет, которые Джулии еще предстояло просмотреть.
Сегодня вечером она вряд ли сможет их прочесть, особенно в подпитии.
Судя по всему, Генри и не думал расслабляться. Он снова наполнил свой бокал и, попивая вино, потянулся за очередным документом из бесконечного собрания рукописной корреспонденции, адресованной Маргарет Тейт Пейдж. Там были письма от любимых детей, внуков и коллег-медиков со всего мира. И как это после стольких бокалов вина Генри удается разбирать поблекшие чернила? Казалось бы, восемьдесят девять лет - возраст преклонный, но Генри с легкостью перепил свою гостью и без сомнения победил в этом вечерней читательском марафоне.
Он посмотрел на Джулию поверх оправы очков.
- Вы уже сдаетесь?
- Я устала. И, кажется, слегка опьянела.
- Сейчас всего десять.
- Мне не хватает вашей стойкости. - Она смотрела, как Генри подносит письмо почти вплотную к своим очкам и щурится, пытаясь разобрать поблекший текст.
- Расскажите мне о своей двоюродной сестре Хильде, - попросила Джулия.
- Она, как и вы, была школьной учительницей. - Генри перевернул страницу с письмом. И добавил задумчиво: - Но так и не собралась завести собственных детей.
- Я тоже.
- Разве вы не любите ребятишек?
- Я их обожаю.
- А Хильда не любила.
Откинувшись на спинку кресла, Джулия бросила взгляд на груду коробок - единственное наследие Хильды Чамблетт.
- Значит, поэтому она жила одна. У нее никого не было. Генри поднял глаза.
- А как вы думаете, почему я живу один? Потому что хочу этого, вот почему! Я хочу жить у себя дома, а не в приюте для престарелых. - Он потянулся к бокалу. - Хильда была такой же. "Какой? - подумала Джулия. - Упрямой? Раздражительной?"
- Она умерла там, где и хотела, - продолжил Генри. - Дома, в своем саду.
- Печально только то, что прошло несколько дней, прежде чем ее обнаружили.
- Не сомневаюсь: со мной будет то же самое. Наверняка внучатый племянник найдет мой хладный труп вот в этом самом кресле.
- Ужасно, что вы так думаете, Генри.
- Этим и чревата склонность к уединению. Вы живете одна, значит, должны меня понимать.
Джулия взглянула на свой бокал.
- Я этого не хотела, - призналась она. - Меня бросил муж.
- Почему? Кажется, вы вполне симпатичная молодая женщина. "Ага, вполне симпатичная, - заметила про себя
Джулия. - Вот именно. От таких мужчины и убегают".
Сам того не желая, Генри сделал настолько обидное замечание, что Джулия даже рассмеялась. Но сквозь смех вдруг начали пробиваться слезы. Она склонилась к столу и, уронив голову на руки, постаралась взять верх над своими эмоциями. Почему это произошло именно сейчас, именно здесь, на тазах у человека, которого она едва знает? После того как ушел Ричард, Джулия несколько месяцев не плакала вовсе, поражая окружающих своей стойкостью. А теперь, похоже, ей не удастся сдержать слез, хотя она до трясучки пыталась побороть их. Генри не произнес ни слова и даже не попытался ее успокоить. Он просто смотрел на нее - так же, как смотрел на те старые газеты, - словно эта вспышка была для него чем-то новеньким и потому интересным. Утерев лицо, Джулия резко вскочила.
- Я все уберу, - проговорила она. - А потом, я думаю, мне нужно ложиться спать.
Собрав тарелки, она отправилась на кухню.
- Джулия, - окликнул ее Генри. - А как его зовут? Вашего мужа?
- Ричард. И он уже бывший муж.
- Вы все еще любите его?
- Нет, - тихо ответила она.
- Тогда какого черта вы из-за него плачете?
Генри не мог поступить иначе - он всегда зрил в корень.
- Потому что я идиотка, - призналась Джулия.
Где-то в глубине дома зазвонил телефон.
Джулия услышала, как Генри, шаркая и переставляя палку, прошел мимо ее двери. Звонивший знал - старику понадобится много времени, чтобы добраться до аппарата, поэтому, прежде чем Генри поднял трубку, телефон издал не менее десятка трелей. Джулия с трудом различила тихое "алло". А через несколько секунд Генри проговорил:
- Да, она здесь. Мы разбирали коробки. Если честно, я пока не решил. "Не решил - чего? - удивилась Джулия. - С кем это он разговаривает?"
Она изо всех сил пыталась разобрать его слова, но Генри понизил голос, и теперь до нее доносилось лишь неясное бормотание. Через мгновение голос старика умолк, и из звуков остались лишь шум моря за окном да поскрипывания и постанывания старого дома.
Следующим утром, при свете дня, звонок уже не казался Джулии таким странным.
Поднявшись с кровати и натянув джинсы и свежую футболку, она подошла к окну. Но и на этот раз ничего не увидела. Казалось, туман сгустился сильнее и еще плотнее прижался к стеклу, стоит только высунуть руку, подумала Джулия, и пальцы утонут в этой сероватой сахарной вате. "Я проделала весь этот долгий путь до Мэна, - вдруг пришла ей в голову мысль, - а моря так и не увидела".
В дверь резко постучали, и она, вздрогнув, обернулась.
- Джулия! - позвал Генри. - Вы уже проснулись?
- Я только что встала.
- Вам нужно немедленно спуститься вниз.
Настойчивость в голосе старика заставила Джулию тут же подойти к двери и открыть ее.
Генри стоял в коридоре, его лицо казалось взволнованным:
- Я нашел еще одно письмо.
12
1830 год
Над анатомической залой плотной мутной завесой поднималось облако сигарного дыма - приятный аромат табака маскировал трупный смрад. На столе, где работал Норрис, лежало тело с надрезанной грудной клеткой, иссеченные сердце и легкие зловонной кучей покоились в ведре. Даже в стылом помещении процесс разложения не замедлялся, когда трупы прибыли из штата Нью-Йорк, он уже был в самом разгаре. Два дня назад Норрис наблюдал за разгрузкой четырнадцати бочек, в которых хлюпал солевой раствор.
- Я слышал, теперь их приходится добывать в НьюЙорке, - заметил Венделл. Группа из четырех студентов, в которую он входил, уже вскрыла брюшную полость, и теперь они по очереди запускали голые руки в ледяную гущу кишок.
- В Бостоне бедняки мрут редко, - отозвался Эдвард. - Мы нянчимся с ними, и они становятся чертовски здоровыми. А когда умирают, к ним не подобраться. В Нью-Йорке же можно просто выкопать тела из нищенской могилы, никто ни о чем и не спросит:
- Не может такого быть, - поразился Чарлз.
- Там две ямы для захоронений. Вторая яма - для отбросов, то есть для трупов, которые никто не станет искать. -
Эдвард взглянул на тело, с которым они работали, годы тяжелой жизни оставили на лице седого покойника морщины и шрамы. Его левая рука, некогда сломанная, срослась неправильно. - Могу сказать, что этого наверняка достали из второй ямы. Какой-то ирландский старикашка, вам не кажется?
Их наставник, доктор Сьюэлл, прохаживался взад-вперед по зале между столами, возле которых работали молодые люди - по четыре на каждый труп.
- Я требую, чтобы сегодня вы закончили удаление всех внутренних органов, - вразумлял доктор. - Они быстро портятся. Если передержать их, даже те из вас, что считают себя выносливыми, не смогут вытерпеть смрада.
Курите сколько угодно сигар, пейте виски без конца, но даю гарантию - запах кишок после семидневного разложения сразит даже самых сильных из вас.
А самый слабый уже под угрозой, подумал Норрис, взглянув на Чарлза, который стоял по другую сторону стола, он в ужасе затягивался сигарой, его лицо тонуло в дыму.
- Вы уже видели все органы in situ и рассмотрели тайные шестеренки этой чудесной машинерии, - продолжал Сьюэлл. - В этой зале, джентльмены, мы проливаем свет на тайну жизни. Вы разбираете на части шедевр Господа Бога, исследуете его мастерство, разглядываете части, расположенные в надлежащих местах, и видите, насколько каждая из них важна для всего механизма в целом.
Поравнявшись с Норрисом, Сьюэлл остановился возле его стола и принялся разглядывать органы, которые лежали в ведре, вынимая их по очереди голыми руками.
- Кто из вас удалял сердце и легкие? - осведомился он.
- Я, сэр, - ответил Норрис.
- Отличная работа. Лучшая из всего того, что я здесь видел. - Сьюэлл поднял взгляд. - Я так понимаю, вам уже приходилось это делать.
- На ферме, сэр.
- Овцы?
- И свиньи.
- Могу сказать, что вы овладели анатомическим ножом. - Сьюэлл перевел взгляд на Чарлза. - А у вас, господин
Лакауэй, руки по-прежнему чистые.
- Я… я подумал, будет лучше, если я позволю начать другим.
- Начать? Да они уже закончили с грудной клеткой и взялись за брюшную полость. - Он взглянул на покойника и поморщился. - Судя по запаху, он скоро испортится. Господин Лакауэй, труп сгниет раньше, чем вы возьметесь за нож. Чего же вы ждете? Испачкайте руки наконец.
- Да, сэр.
Когда доктор Сьюэлл вышел из залы, Чарлз неохотно потянулся к ножу. Поглядев на преждевременно загнивший труп ирландца, Чарлз словно окаменел, его нож застыл над кишечником покойника. Пока юноша собирался с силами, кусок легкого перелетел через стол и врезался ему прямо в грудь. Он взвизгнул и отскочил, в ужасе смахивая с себя кровавую массу.
Эдвард рассмеялся.
- Ты же слышал, что сказал доктор Сьюэлл. Испачкай руки!
- Эдвард, я тебя умоляю!
- Видел бы ты свое лицо, Чарли! Можно подумать, что я бросил в тебя скорпиона.
В отсутствие доктора Сьюэлла студенты принялись шуметь. По рядам пошла фляжка с виски. Группка у соседнего стола, усадив и подперев своего покойника, всунула ему в рот зажженную сигару. Окутывая невидящие глаза трупа, дым завитками пополз вверх.
- Это отвратительно, - возмутился Чарлз. - Я не могу. - Он опустил нож. - Я никогда в жизни не хотел быть доктором!
- И когда ты собираешься поведать об этом своему дядюшке? - осведомился Эдвард.
В другом конце залы раздался новый взрыв смеха: шляпа одного из студентов каким-то образом оказалась на голове покойницы. Однако Чарлз не мог отвести взгляда от ирландца, чья деформированная левая рука и согбенная спина молчаливо свидетельствовали о том, сколько боли старик испытал при жизни.
- Ну же, Чарли, - подбодрил его Венделл, протягивая нож. - Это не так уж и страшно, главное начать. Нельзя позволить, чтобы этот бедолага ирландец испортился. Он может многому нас научить.
- Это очень в твоем духе, Венделл. Ты любишь такие вещи.
- Мы уже удалили сальник. Ты можешь произвести резекцию тонкого кишечника.
Чарлз неотрывно глядел на протянутый нож, а тем временем на другом конце залы кто-то съязвил:
- Чарли! Только не надо снова падать в обморок! Покраснев до корней волос, Чарлз взял в руки нож и с мрачным выражением лица начал резать. Но умелой резекции у него не вышло, он наносил варварские раны, кромсая кишечник лезвием, выпуская из него такой ужасный смрад, что Норрис отшатнулся и поднял руку в попытке заглушить запах.
- Прекрати! - воскликнул Венделл. Он схватил друга за руку, но Чарлз продолжал рубить кишечник. - Ты все испортишь!
- Это ты велел мне резать! Ты сказал, что я должен испачкать руки. Это же говорит дядюшка - мол, если врач не пачкает руки, значит, он и не врач вовсе!
- Мы не твой дядюшка, - возразил Венделл. - Мы твои друзья. Так что прекрати.
Чарлз бросил нож на пол. Звук падения потонул в резвом веселье молодых людей, которым дали такое отвратительное задание, что ответом могло быть лишь болезненное легкомыслие.
Подняв нож, Норрис тихо спросил:
- С тобой все в порядке, Чарлз?
- Со мной все в порядке. - Чарлз глубоко вздохнул. - Со мной все в полном порядке.
- Сьюэлл возвращается! - прошипел стоявший у дверей студент.
В зале тут же воцарилась тишина. С трупов сняли шляпы. Всех покойников немедленно вернули в достойные позы. Когда Сьюэлл снова вошел в залу, он увидел прилежных студентов с серьезными лицами. Доктор направился прямо к столу Норриса и замер, глядя на истерзанные кишки.
- Что за чертовщина? - Сьюэлл с отвращением посмотрел на четырех студентов. - Кто устроил эту резню?
Казалось, Чарлз вот-вот расплачется. Каждый день жизни приносил ему новые унижения, новые возможности для демонстрации его несостоятельности. И вот теперь под взглядом Сьюэлла он оказался в опасной близости к нервному срыву.
- Сэр, господин Лакауэй пытался произвести резекцию тонкого кишечника и… - с излишней горячностью начал
Эдвард.
- Это моя вина, - вметался Норрис. Сьюэлл с удивлением поглядел на него.
- Господин Маршалл?
- Это… это просто шалость такая. Мы с Чарлзом… ну, как-то увлеклись и теперь искренне просим прощения.
Верно ведь, Чарлз?
Некоторое время Сьюэлл молча смотрел на Норриса.
- Принимая во внимание тот факт, что вы явно имеете навыки препарирования, это вдвойне печально. Больше никогда так не делайте.
- Больше не буду, сэр.
- Господин Маршалл, мне сказали, что вас желает видеть доктор Гренвилл. Он ожидает в своем кабинете.
- Сейчас? А по какому вопросу?
- Предлагаю вам узнать об этом самостоятельно. Ну, ступайте. - Сьюэлл обратился к другим студентам: - Что касается всех остальных, то глупым шуткам здесь не место. Продолжайте, джентльмены!
Вытирая руки о фартук, Норрис сказал своим товарищам:
- Теперь вам втроем придется справляться со стариной ирландцем.
- Почему же тебя вызывает доктор Гренвилл? - поинтересовался Венделл.
- Понятия не имею, - ответил Норрис.
- Профессор Гренвилл, можно?
Декан медицинского колледжа оторвал взгляд от своего стола. Его голова, контуры которой подчеркивал мрачный дневной свет, проливавшийся из расположенного позади окна, напоминала голову льва с гривой из жестких седых волос. Остановившись на пороге, Норрис почувствовал, что Олдос Гренвилл изучающее разглядывает его, и задумался: какой же просчет послужил причиной этого вызова? Шагая по длинному коридору, он выискивал в памяти событие, которое могло бы заставить доктора Гренвилла обратить внимание на его фамилию. Наверняка Норрис сделал что-то не так, ведь больше нет причины, по которой этот человек мог бы среди нескольких десятков студентов-первогодок заметить какого-то фермерского сына из Белмонта.
- Входите, входите, господин Маршалл. И закройте дверь, пожалуйста.
Норрис с тревогой опустился на стул. Гренвилл зажег лампу, и пламя, озарив мягким свечением блестящую поверхность стола, выхватило книжные полки вишневого дерева. Львиный контур обернулся привлекательным лицом с кустистыми бакенбардами. Волосы Гренвилла оставались густыми, как у юноши, даже после того как поседели, наделив его и без того замечательные черты еще большей силой и авторитетом. Профессор откинулся на спинку кресла, и его темные глаза показались Норрису удивительными сферами, отражающими свет лампы.
- Вы ведь были там, в больнице, - начал Гренвилл. - Той ночью, когда погибла Агнес Пул.
Эта мрачная тема, так внезапно поднятая профессором, застала Норриса врасплох, и он смог лишь кивнуть в ответ. После убийства прошло уже шесть дней, и с тех пор весь город только и судачил о том, кто - или что - могло убить ее. В "Дейли эдвертайзер" поместили описание демона с крыльями. А слухи о папистах, без сомнения запущенные стражником Праттом, были неизбежны. Но толковали и о другом. Проповедник из Салема говорил о недремлющем зле, о нечистой силе и иноземцах, поклоняющихся дьяволу, побороть которых может лишь справедливая рука Божья. Эти безумные истории привета к тому, что прошлой ночью на Ганноверской улице пьяная толпа погналась за каким-то несчастным итальянцем, заставив его искать убежища в одной из таверн.
- Вы первым обнаружили свидетельницу, - сказал Гренвилл. - Девушку ирландку.
- Да.
- И с тех пор ее не видели?
- Нет, сэр.
- Вы знаете о том, что Ночная стража разыскивает ее?
- Господин Пратт говорил мне. Но я ничего не знаю о мисс Коннелли.
- Господин Пратт убедил меня в обратном.
Так, значит, поэтому его вызвали сюда! Ночная стража хочет, чтобы Гренвилл вынудил Норриса дать какиелибо сведения.
- С той самой ночи девушка больше не появлялась в доходном доме, где жила раньше, - сообщил Гренвилл.
- Наверняка у нее есть какие-нибудь родственники в Бостоне.
- Только муж ее сестры, портной по фамилии Тейт. Он же сказал Ночной страже, что девушка не в себе и склонна оскорблять окружающих. Она даже обвинила его в низком поступке.
Норрис вспомнил, как Роза Коннелли дерзнула подвергнуть сомнению воззрения выдающегося доктора Крауча
- невероятно смелый поступок для девушки, которая должна знать свое место. Но "не в себе"? Нет, в тот вечер в родильной палате Норрис видел девушку, которая всего лишь стояла на своем, девушку, которая оберегала свою умирающую сестру.
- Я не заметил в ней ни тени безумия, - признался он.
- Она сделала несколько очень необычных заявлений. О некоем существе в плаще.
- Мисс Коннелли назвала его "фигурой", сэр. И никогда не говорила, что это сверхъестественное существо. Это "Дейли эдвертайзер" назвал его Вестэндским Потрошителем. Мисс Коннелли, конечно же, испугалась, но истеричной не была.
- И вы не подскажете господину Пратту, где она может находиться?
- С чего он решил, будто я это знаю?
- Он полагает, что, возможно, вы лучше знакомы с ее… собратьями.
- Понимаю. - Норрис почувствовал, как напряглись мышцы его лица. "Значит, они считают, что парнишка с фермы даже в костюме остается парнишкой с фермы", - с горечью подумал он и спросил:
- А можно узнать, с чего это вдруг ему так спешно понадобилось ее отыскать?
- Она свидетельница, и ей всего лишь семнадцать лет. Необходимо позаботиться о ее безопасности. И о безопасности ребенка ее сестры.
- Вряд ли можно представить себе, что господин
Пратт заботится о чьем-то благополучии. Может, он хочет отыскать девушку по какой-то другой причине?
Гренвилл немного помолчал. А через мгновение сообщил:
- Есть некое дело, о котором господин Пратт не хотел бы сообщать репортерам.
- Какое дело?
- Оно касается одного ювелирного украшения. Медальона, который некоторое время находился у мисс
Коннелли, а потом оказался в ломбарде.
- И чего же особенного в этом медальоне?
- Он не принадлежал этой девушке. По закону медальон должен был перейти к мужу ее сестры.
- Вы хотите сказать, что мисс Коннелли - воровка?
- Не я хочу это сказать, а господин Пратт.