- Ну, что мы теперь должны делать! - спросил старшина, глядя на молодого своего напарника.
- Ставить собаку на след, искать велосипедиста.
- Правильно! Так и сделаем! След, Витязь! - скомандовал Смолярчук. - Ищи! Ищи!
Витязь сделал тройной круг по ельнику и, став на след, стремительно рванулся вперед. Преодолел овраг с бурным ручьем на дне. Пробежал поляну, промчался мимо водопада. Вскарабкался на крутой откос. Равнодушно проскочил мимо одной отары овец, догнал другую, с ходу врезался в ее гущу и с ожесточенным лаем бросился на большого барана, стал беспощадно трепать его и вдруг легко содрал шкуру. Под овчиной оказался человек. Витязь бросил шкуру, налетел на обманщика, схватил его за полу брезентовой куртки и свалил с ног.
Смолярчук весело, от души смеялся и, глядя на то, как овчарка треплет задержанного, поощрительно говорил:
- Хорошо, Витязь! Хорошо!
Смеялся и Тюльпанов. Смеялся и белокурый подпасок, вооруженный огромной трембитой. Смеялись и другие пастухи, опираясь на свои буровато-красные посохи, вырезанные из необыкновенно крепкого и красивого дерева - тисса. "Нарушитель" лежал на земле вниз лицом, закрыв голову руками. Витязь грозно рычал, положив ему лапы на спину.
- Витязь, ко мне! - скомандовал Смолярчук.
Собака покорно покинула задержанного, подбежала к инструктору, села у его ног, потерлась головой о колено. Почувствовав себя в безопасности, "нарушитель", то есть пограничник, которому в этом тренировочном поиске выпало на долю обозначать нарушителя, поднялся с земли. Теперь он был весь хорошо виден - худощавый, долговязый, с черной узкой полоской усиков.
- Ну, как, товарищ Волошенко? - подходя к "нарушителю", спросил Смолярчук.
Волошенко пожал плечами, скривил губы:
- Ничего особенного… Самая простая дворняжка найдет такого пахучего человека, как я. - Он достал белый платок, набросил себе на голову. - Вы забыли, кто я такой? Я же повар. Повар! Весь с ног до головы пропитан духом жареных котлет, масла, борща.
Снял платок, аккуратно сложил его, спрятал в карман.
- Так что зря не хвастайтесь. Советую записать эту победу Витязя на счет пищевой и вкусовой промышленности. - Волошенко остановился, перевел дыхание. - Товарищ старшина, а какие они… настоящие нарушители границы?
- Всякие бывают. Послужишь - увидишь.
Волошенко обнял атласный ствол молодой березки, приложился к нему щекой, нарочито запечалился:
- Все футбольные матчи команда "Трактор" проигрывала, когда я стоял вратарем. В лыжном походе лыжи ломались только у меня. На велогонках портилась обязательно моя машина. Неумелец я, одним словом, неудачник.
Говорил Волошенко серьезно, но глаза усмехались. Смолярчук отлично понимал его. Но Тюльпанов, еще не успевший разобраться в особенностях характера повара, не решился принимать его слова ни как горькую исповедь, ни как безобидное самоунижение.
Волошенко отстегнул от пояса пустую солдатскую флягу.
- Товарищ старшина, разрешите съездить к Медвежьему источнику за квасной водой.
- Поезжайте. Да побыстрее возвращайтесь.
- Слушаюсь. Вернусь быстро, - откликнулся Волошенко.
Через минуту он покатил по лесной дороге и скрылся. Смолярчук и Тюльпанов, улыбаясь, проводили взглядами "неумельца и неудачника". Закурив, Смолярчук сказал:
- Собаки, может быть, и знают, что он повар, а вот люди… Второй месяц кашеварит на заставе, а домой об этом ни слова, ни полслова не пишет.
- Соблюдает военную тайну? - не без ехидства спросил Тюльпанов.
- Стыдится. Как же, на заводе был токарем, а здесь повар!
- Неправильно это, - убежденно сказал Тюльпанов. - Меня, к примеру, хоть столбом поставь на границе - и то буду гордиться.
Смолярчук взглянул на молодого солдата:
- Ты, наверно, со временем будешь неплохим пограничником.
- Что это значит - со временем? - простодушно спросил Тюльпанов.
- Ну, скажем, через полгода. А может быть, и раньше, если не будешь жалеть сил на тренировку Витязя. - Старшина погладил овчарку, потрепал ее острое ухо. - Ум собаки - это труд человека.
Овчарка, повинуясь выработанному рефлексу, вскочила, подняла голову. Смолярчук привычным жестом уложил ее под кустом, сел рядом. Тюльпанов последовал его примеру. Пограничники расположились на зеленеющем косогоре с видом на солнечную Тиссу. Смолярчук достал платок, накрыл им влажное от пота лицо:
- Жарко, Витязь!
Овчарка бережно сняла фуражку с головы старшины, положила ее на землю.
- Спасибо, Витязь.
Тюльпанов был восхищен.
- Вы прямо-таки колдун, товарищ старшина!
- И ты будешь колдуном - наберись терпения.
Наклонившись к уху товарища, он что-то шепнул.
Тюльпанов, волнуясь, поднялся, робко скомандовал:
- Витязь, слушай!
Но Витязь даже головы не повернул к молодому пограничнику:
- Слушай! Слушай! - повторил Тюльпанов.
Витязь лежал с поникшими ушами, прижмурив глаза.
Смолярчук довольно ухмылялся.
- Да разве на такую команду откликнется уважающая себя собака? Нет в вашем голосе, товарищ Тюльпанов, ни власти, ни нежности, ни приказа, ни просьбы. Один пустой звук. Вот так надо командовать, смотрите!..
Лицо Смолярчука стало напряженным.
- Слушай! - сдержанно, вполголоса произнес он.
Витязь вскочил. Голова его с торчащими ушами настороженно поворачивалась во все стороны.
- Хорошо! - поощрил Смолярчук собаку. Повернувшись к Тюльпанову, добавил: - Вот так всегда и командуй. Витязь, отдыхай!
Собака опять легла, удобно устроив голову на вытянутых лапах, не сводя взгляда с инструктора. Смолярчук потрепал замшевые уши овчарки:
- У, зверь! Чего ты смотришь? Привораживаешь? Нет, брат, ничего не выйдет! Кончилась наша дружба. Понимаешь, кончилась.
- Товарищ старшина, жалко, наверно, расставаться? - спросил Тюльпанов.
- Конечно, жалко. Но хватит, отслужил свое. Скоро скажу: прощай, граница! - Смолярчук посмотрел на Тиссу, на весенние виноградники, на расцветающие сады.
Тюльпанов сочувственно молчал. Он уже догадывался, что происходило в душе Смолярчука.
- Товарищ старшина, нару… нарушитель, - вдруг зашептал Тюльпанов.
- Нарушитель? Где? - Смолярчук вскочил, оглядываясь по сторонам.
Встревожился и Витязь.
По тропинке, полого спускавшейся к берегу Тиссы, между двумя рядами цветущего терновника не спеша удалялась велосипедистка в летнем платье и жакете, с цветком в белокурых волосах.
Смолярчук посмотрел вслед девушке и улыбнулся. В его глазах была нескрываемая нежность.
- Ничего, ей можно нарушать погранзону. Это Алена Дударь. Аленушка. Вернулась из командировки. Две недели отсутствовала. Привыкай. Она три раза в день появляется на границе: контролирует уровень воды в Тиссе. Между прочим, хорошая дивчина. - Помолчав, стесняясь, добавил: - Вроде как бы моя симпатия.
- Невеста?
- Почему невеста? Разве я сказал?
- Про такое и говорить не надо: по глазам все видно. Что, разве не угадал?
- Угадал, брат, не буду отпираться. Я о ней сейчас день и ночь думаю, разные планы строю, как мы жить будем в Сибири, где она будет работать, где я.
- Одни строите или вам, товарищ старшина, и Аленушка помогает?
- Так она еще не в курсе дела.
Тюльпанов удивленно раскрыл глаза:
- Как это - не в курсе?
- Очень просто: она еще не знает о моих планах.
- Не знает, что вы на ней жениться хотите?
- Не говорил ей об этом.
Тюльпанов расхохотался.
Смолярчук не нахмурился обиженно, не бросил на товарища осуждающий взгляд: наоборот, поддержал его дружелюбной улыбкой, хотя причина смеха ему была непонятна. Уверенный в своей правоте, он не допускал мысли, что Тюльпанов смеялся над его словами, но на всякий случай спросил:
- Ты чего гогочешь?
- Так… - Тюльпанов сделал серьезное лицо. - Свою женитьбу вспомнил. Целый год, дурак, терзался: пойдет или не пойдет за меня Таня, стою я ее или не стою.
- Ну, вышла?
- А то как же! У нас с ней, товарищ старшина, такая любовь! Рассказать?
- Не надо. Неинтересно про чужую любовь слушать. Про свою сейчас буду разговаривать. Подожди меня тут.
Тюльпанов был разочарован тем, что ему не удалось поговорить о молодой жене.
- Товарищ старшина, я дополнительно потренируюсь, - сказал он.
- Что еще за дополнительная тренировка? - удивился Смолярчук.
- Скоростной бег. Помните, вы говорили, что инструктор должен уметь бегать, как олень? Вот я и хочу потренироваться, чтобы не отстать от Витязя.
- Не возражаю. Тренируйтесь до моего возвращения, - сказал Смолярчук, нетерпеливо поглядывая на Тиссу.
- Я хочу за велосипедом побегать. Можно?
Смолярчук махнул рукой: делай, мол, что хочешь, не до тебя сейчас.
Он потуже затянул ремень, поправил фуражку и направился к Тиссе. Витязю он приказал оставаться на месте.
Алена давно нравилась Смолярчуку. День за днем, неделя за неделей приглядывался к девушке, но объясниться не спешил, полагая, что у него впереди много времени. И вот только теперь, накануне демобилизации, он решил сказать Алене, что хочет жениться на ней.
А как же она… Согласна ли она выйти за него замуж? Об этом Смолярчук даже не думал… Этот вопрос был для него решен год назад, когда он увидел и почувствовал, что нравится Алене. С тех пор ничего не изменилось, казалось ему. В том, что она немедленно согласится на его предложение, он не сомневался. Вообще Смолярчук теперь, когда к нему пришла большая слава, мало в себе сомневался. Он привык верить, что все люди, с какими он соприкасался, относятся к нему с уважением, а часто и с любовью. И Смолярчук немало удивился бы, вдруг обнаружив, что все обстоит не так, как он думал.
По тропинке, проложенной пограничниками и лесниками по крутояру, Смолярчук спустился к дамбе, прикрывавшей равнину от весенних наводнений и бурной Тиссы. К кустах, растущих на откосах дамбы, стоял велосипед, на котором приехала Алена. Смолярчук решил подождать ее здесь.
Покончив со своим делом, Алена сидела на берегу Тиссы, на ребристом остове разбитой лодки, черной от смолы и старости, и, защищая глаза ладонью от солнца, смотрела вверх, в небо. Большая стая голубей, вылетевшая из своих гнездовий, сделала круг над Тиссой и, не страшась, расположилась на песчаной отмели, неподалеку от девушки. Алена достала из кармана горсть каких-то зерен, бросила голубям. Склевав корм, голуби поднялись и улетели.
Когда Алена, тяжело дыша, с прозрачными росинками пота на лбу, раскрасневшаяся от жары, обмахиваясь алой выцветшей косынкой, выбралась на дамбу, Смолярчук вышел из кустов, приложил руку к козырьку:
- Здравия желаю, товарищ гидрограф! - Он опустил руку, улыбнулся. - Здравствуй, Аленушка! С приездом!
- Здравствуй, Андрей. А я думала… что тебя уже не увижу.
- Скоро уезжаю. Приказ о демобилизации уже подписан. Проводы мне друзья устраивают… Пришла бы к нам на заставу со своими подругами… В субботу вечером, а?
- Приду. Обязательно. И девчат приведу. - Алена заторопилась. - До свидания.
- Постой. - Он положил руку на руль велосипеда. - Аленушка, я хотел тебе сказать…
Позади в кустах послышались шорох и предупредительное покашливание. Смолярчук растерянно оглянулся.
Раздвинув ветви кустарника, на дамбу вышел пожилой человек с бурым от загара и ветра лицом, в кожаной потертой куртке, с ружьем на плече и топором за поясом, Это был Иван Васильевич Дударь, отец Алены. Лукаво усмехаясь в густые висячие усы, он молча смотрел на смущенных молодых людей.
- До свидания! - приходя в себя, пробормотал Смолярчук и торопливо скрылся.
- Ишь, какой пугливый вояка! - густым басом сказал Дударь, провожая пограничника дружелюбным взглядом.
- Тато, вы прямо как из-под земли выросли, - засмеялась Алена. - Как же вас не испугаешься?
- Ой, дивчина хорошая, помолчала бы ты. - Иван Васильевич вздохнул, достал пачку сигарет, закурил. - Лет двадцать пять назад мне довелось дружить с твоей покойной матерью, царство ей небесное. - Сняв фуражку, он перекрестился. - Умная была дивчина, твоя мать Все медовые мои речи внимательно слушала, но… усмехнется бывало, покачает головой: "Только после свадьбы поверю тебе, Иван, а сейчас…"
- Не бойтесь, тато, не народился еще такой человек, какой сумеет обмануть вашу Алену медовыми речами.
Она вскочила на велосипед, спустилась с дамбы и покатила просекой к путевой будке, оранжевая черепичная крыша которой виднелась поверх невысоких елей.
Переменчива погода весной в Карпатах. Час назад на ясном небе не было ни одного облачка, а сейчас с холодной, северной стороны хребтов потянулись вереницы тяжелых снежно-землистых туч, несущих дождь, а может быть, и град. Час назад было тепло, а теперь из ущелья потянуло свежестью, тихий лес недобро зароптал вершинами вековых сосен, и солнце перестало греть и светить. Весенние поляны, также недавно нежнозеленые, молодившие Карпаты, потускнели без солнечного света, и стали неприветливыми суровые склоны гор. Одна за другой окутывались облаками и пропадали вершины. Потемнела и покрылась крупными морщинами Тисса.
Беспросветно стало на душе отвергнутого Смолярчука. Медленно, будто с пудовыми камнями на ногах, сутулясь, опустив голову, поднимался он на вершину горы, где ждали его Тюльпанов, Волошенко и Витязь. Стыдно, больно и обидно было Андрею. Не ждал и не гадал он, что Алена так заговорит с ним в решающую минуту. Откуда взялись эти чужие слова? Как она могла их произнести? Не такой он до сих пор знал ее. Привык видеть тихой, сдержанной. Казалось, что она всегда соглашалась со всем, что говорил ей Андрей. Казалось, что она ждет не дождется того часа, когда он поведет ее в загс. А теперь… Как унизила! И за что? Только за то, что полюбил ее, за то, что признался в этом. Разве не достоин он ее? На груди орден Ленина, медали, значки отличника пограничной службы. Нет пограничника на всей правобережной Тиссе, от Чопа до Рахова, кто бы не знал Смолярчука. И лицом как будто не обижен.
Андрей остановился, достал из нагрудного кармана зеркальце, долго и придирчиво изучал свое лицо и не находил в нем ничего такого, что могло бы оттолкнуть Алену. Лоб высокий, чистый, без единой морщинки. Глаза большие, смелые, брови густые, черные, почти сросшиеся на переносице. Щеки облиты крепким румянцем.
Смолярчук спрятал зеркальце в карман и невесело усмехнулся: "Первый парень на заставе, а она… Чем она возносится?"
Андрей мысленно перечислил все известные ему достоинства Алены. Умеет хорошо петь. Звонко смеется. Русоволосая. Лихо ездит на велосипеде. Вот и все… Все ли? Если она такая неприметная, то за что же он ее полюбил? Нет, это неправда. Аленушка красивая, добрая, справедливая, гордая. Не будь она такой, меньше уважай себя, она бы, конечно, не обиделась на то, как он разговаривал с ней. Андрей стал вспоминать, что и как он говорил Алене на берегу Тиссы. Каким был дураком! Наверно, и раньше разговаривал с ней не лучше. Значит, его не за что было любить. Да, не за что! А он-то надеялся…
Где-то далеко в горах, наверно уже на подступах к Полонинам, у первой зоны альпийских лугов, глухо перекликались трембиты. Голоса их теперь казались Смолярчуку не полными весенней радости, как несколько часов назад, а тревожными и тоскливыми…
Послышался шум, и на горную тропинку выскочил Волошенко на велосипеде. За ним бежал Тюльпанов. Лицо его раскраснелось, пот заливал глаза, стриженая голова была мокрой, но он не отставал от Волошенко. Притормозив машину, Волошенко обернулся к молодому пограничнику и спросил:
- Может, довольно, а? А то как бы твоё бедное сердечко… того-этого… не разорвалось.
- Туда ему и дорога, если оно такое нежное! - задорно сказал Тюльпанов. - Пошел!
Волошенко снова налег на педали, но старшина остановил его:
- Кончайте! Отдохнем и отправимся на заставу.
- Есть отдыхать, товарищ старшина! - с искренней почтительностью откликнулся Волошенко.
За короткое время своего пребывания на пятой заставе он прославился не только тем, что умел и любил справедливо подсмеиваться над собой и над всяким, кто давал для этого подходящий повод, но и тем, что охотно, от всего сердца, выполнял приказания командиров и перенимал опыт лучших людей, успевал вкусно и во-время накормить пограничников и быть умелым в службе.
- Ложитесь, товарищ старшина. - Волошенко раскинул под старой елью тренировочный маскхалат.
Смолярчук лег, подложил под голову руки, закрыл глаза, плотно сжал губы, отчего его лицо болезненно сморщилось и как бы постарело. Волошенко растянулся рядом со старшиной. Поглядывая на него, он тихонько усмехался. Со слов Тюльпанова он знал, зачем Смолярчук побежал к Алене: поговорить о любви. И вот, кажется, поговорил так, что сразу непоздоровилось. Чем это не повод для веселой беседы? Волошенко пока молчал, обдумывая, с какой стороны выгоднее приступить к Смолярчуку так, чтобы не обидеть его и посмеяться с пользой.
- Товарищ старшина, железное сердце кует себе ваш наследник, - сказал Волошенко, кивнув в сторону Тюльпанова, занявшегося еще одним видом тренировки. - Полюбуйтесь.
Румяный, щедро умытый потом, словно только сейчас из бани, Тюльпанов стоял на крутом обрыве, над широким горным потоком, сматывал веревку в ровные кольца и, подняв голову, внимательно разглядывал высокую сосну. Потом он привязал к концу веревки увесистый камень, размахнулся и ловко метнул его вверх. Камень заякорился на толстой ветке. Попробовав, надежна ли веревка, Тюльпанов все же решил проверить, как она зацепилась за ветку: он влез на дерево и покрепче привязал веревку. Спустившись на землю, Тюльпанов разбежался и, оттолкнувшись от края обрыва, перелетел на противоположную сторону горного пото ка, на узкий карниз каменистой скалы. Постояв там минуту, вернулся обратно, и опять с помощью веревки.
- Кончайте, товарищ Тюльпанов! Отдых! - солидным басом, тоном высокого начальника приказал Волошенко.
Тюльпанов снял веревку с дерева, подошел к товарищам. Волошенко похлопал ладонью по брезентовому маскхалату:
- Ложись, Коля, и поговорим о жизни. - Он обнял молодого пограничника одной рукой. - Скажи: правда то или неправда, что ты успел в свои двадцать лет жениться?
Тюльпанов надвинул на глаза фуражку.
- Девятнадцати не было, когда это случилось.
- Что ж так рано? Любовь заставила? - Видно, что так.
- Ну, и хорошая тебе жена попалась?
- Ничего.
- Как ее зовут?
- Таня.
- Любит?
- Еще как! В каждом письме только про это и пишет - "люблю и скучаю".
Тарас Волошенко приподнялся на локоть, с интересом посмотрел на Тюльпанова, словно хотел найти на его лице то, что привлекло к нему неведомую Татьяну.
- Слушай, Коля, а за что… любит тебя она, за что?
- А кто же ее знает! - улыбнулся Тюльпанов.
- А разве она тебе не говорила? Не писала?
- Пока нет. До этого еще очередь не дошла.