Проскочили второй туннель, третий…
Андрей вытер со лба холодный пот, облизнул пересохшие губы и позволил себе закурить. "Везет же парню! - подумал он с завистью. - Удачник! Завтра или послезавтра опять в газетах появятся статьи: трудовой подвиг самого молодого машиниста Закарпатья…"
"Галочка" рассекала Карпаты уже без пара, с закрытым регулятором. Стоило Олексе отпустить тормоза, как вагоны, гремя буферами, толкая друг друга, стремительно покатились под гору. Метров через двести поезд набрал предельно допустимую здесь скорость. Олекса беспокойно посмотрел на телеграфные столбы: по ним все машинисты определяют скорость. Кажется, пока вполне терпимо.
- Давай, Олекса, давай! - подзадоривал Иванчук механика.
"Тише едешь - дальше будешь", - хотел посоветовать Андрей, но промолчал.
Поезд на крутом повороте изогнулся в такую дугу, что показалась хвостовая тормозная площадка с кондуктором на ней, одетым в бараний тулуп. Теперь хорошо были видны колеса пульманов, окутанные дымом, брызжущие крупными искрами, как наждачные точила.
"Галочка" гулко пересчитывала пролеты мостов, грозно скрежетала на кривых. Все эти стуки и скрежеты со страшной силой отдавались в сердце Андрея Лысака. Нет, профессия горного машиниста слишком опасна, не по душе сна Андрею. Надо удирать, пока не поздно.
На одном из поворотов Андрей увидел заснеженную гору. У ее подножия стоял станционный домик под оцинкованной крышей и тупик-улавливатель. На снежном фоне хорошо был виден черный силуэт входного семафора. Его рука была поднята.
- Вот и станция Поп! - пританцовывая, сказал Иванчук. - Гоп! Гоп! Гоп!
Андрей Лысак перевел дыхание. Слава богу, опасное путешествие кончилось. И не по
вторится оно больше никогда. Хватит, наездился!
Как только паровоз остановился у контрольного столбика, на "Галочку" поднялся начальник депо Мазепа: он любил проверять работу паровозных бригад на линии, вдали от Явора. Инженера Мазепу сопровождала плотная черноглазая, седоголовая женщина в строгом форменном костюме. Она улыбалась, но Мазепа был непривычно свирепым.
- Что вы наделали, окаянные души? - кричал он, потрясая над головой кулаками и наступая на Сокача. - Я спрашиваю, что ты наделал?
- Товарищ начальник, мы же договорились!
- Слыхали? - Мазепа посмотрел на седоголовую женщину. - Видали? Начальство в сговоре с подчиненным! - Мазепа вдруг рассмеялся. - Подтверждаю: мы договаривались. Познакомься, - сказал он, подталкивая Олексу в сторону улыбающейся женщины: - Татьяна Степановна Королевич. Наш новый паровозный диспетчер. Твой покровитель.
Сокач, Довбня, Иванчук и даже Лысак единодушно засмеялись. Татьяна Степановна смутилась и молча, взглядом, спрашивала паровозников, что их так развеселило. Олекса рассказал, в каком облике он и его бригада представляли нового диспетчера: белокурый перманент, кровавые клипсы в ушах, нарумяненные губки, напудренный носик, гордо вознесенный к небу. Татьяна Степановна слушала и смеялась вместе со всеми.
Начальник депо властно взмахнул рукой:
- Всем настроиться на самую серьезную волну и слушать важную новость! Татьяна Степановна, выкладывайте!
Все с любопытством смотрели на диспетчера, мысленно гадали, какой новостью она их обрадует. Татьяна Степановна своим певучим, молодым голосом сообщила, что начальник Закарпатского отделения дороги просил передать бригаде комсомольского паровоза благодарность за скоростное вождение тяжеловесных поездов. Новаторство комсомольцев будет отмечено в специальном приказе.
- Это еще не все новости, - предупредил Мазепа.
- Да, есть еще одна. - Татьяна Степановна провела рукой по седым волосам, аккуратно уложенным на маленькой красивой голове. - Отделение дороги решило перебросить ваш паровоз на заграничные линии. Будете водить поезда в Чехословакию, Венгрию, Румынию. Вот, теперь новости все. Можете следовать дальше, на равнину, а мы поедем в горы.
- Агитировать Твердохлеба, чтобы скорее перенимал ваш опыт, - добавил Мазепа. - Ну, а ваши как дела, товарищ практикант? - спросил он, переводя взгляд на Лысака, который с нарочитой скромностью затаился в стороне.
"Сказать ему или не сказать, что хочу навсегда распрощаться с паровозом?" - подумал Андрей.
- Почему молчишь? Чем недоволен? - допытывался Мазепа. - Не поладил с бригадой? Поездка не понравилась?
Андрей, не краснея, солгал:
- Хорошая поездка и бригада неплохая.
- Так в чем же дело? Почему ты такой невеселый?
- Я невеселый? Что вы, товарищ начальник!
Мазепа внимательно посмотрел на угрюмое лицо практиканта:
- Значит, я ошибся? Значит, надо считать тебя веселым? Пусть будет так. С тем и до свидания!
Сокач, Иванчук и Довбня засмеялись. Сдержанно улыбнулась и Татьяна Степановна. Андрей еще больше насупился. "Уйду! Не по дороге мне с вами".
С земли донесся голос главного кондуктора:
- Поехали, сынки!
От станции Поп железнодорожный путь все еще падал вниз. Оглашая окрестные горы предупредительными гудками, "Галочка" с грохотом проносилась по ущельям, по скалистому карнизу, вдоль Каменицы, по мостам. Микола Довбня почти не подбрасывал угля в топку. Изредка подкачивал воду в котел Иванчук. Бригада отдыхала, пока поезд не нуждался в паровозной тяге.
Отдыхал и Андрей Лысак, примостившись на инструментальном ящике, в уютном уголке, между теплым кожухом топки и стеной паровозной будки. Глаза его были закрыты, он блаженно улыбался. Андрей уже забыл о том, что он на паровозе. Он был в Мукачеве, на Кировской улице, в доме № 24, около Вероны. Он живо представил себе, как в назначенный час эта красивая дивчина появится перед ним - в легком платье, светловолосая, смуглая от солнца и ветра, робкая и счастливая. Он возьмет ее за руку, и они пойдут по улице в центр города, на проспект Сталина, а потом - в парк, на стадион. Будут там гулять весь вечер, до поздней ночи.
Думы о Вероне, размеренный, спокойный перестук колес убаюкали Андрея. Он так крепко заснул, что кочегар Иванчук с трудом растолкал его:
- Эй, практикант, вставай, приехали!
Андрей открыл глаза, вскочил. Поезд стоял на равнине, на сортировочной станции. Вдали, поверх красных крыш вагонов, виднелись хорошо знакомые белоснежные стены верхних этажей яворского вокзала. Олекса Сокач и его помощник Микола Довбня осматривали паровоз.
Андрей сполоснул лицо водой из инвентарного чайника, утерся носовым платком, тщательно причесался, аккуратно заправил под форменную фуражку волосы и, расправив ладонью складки комбинезона, спустился на землю.
Олекса и Микола молча, с любопытством уставились на практиканта, ждали, что он скажет, что сделает.
Андрей подал машинисту руку и, выдавив на лице дружескую, как ему казалось, улыбку, сказал:
- До свидания. Спасибо за науку.
Андрей отправился в город через вокзал. Купив в ресторане сигарет, выпив бутылку свежего московского пива и сто граммов водки, он вместе с потоком людей, прибывших с дачным ужгородским поездом, вышел на вокзальную площадь, пересек ее и не спеша, прохлаждаясь в густой тени деревьев бульвара, побрел домой, раздумывая, какой костюм и какую рубашку наденет, как проведет день до вечера. Несмотря на печальные результаты поездки, Андрей не унывал.
По бульварной брусчатке, помытой недавним дождем, прошумел ужгородский автобус, полный пассажиров. Им управлял молодой шофер с той кажущейся небрежностью, которая доступна только опытному, и уверенному в себе водителю: локоть левой руки выставлен в окно, в углу рта - дымящаяся папироса, глаза больше смотрят на прохожих, чем на дорогу.
"Буду шофером", - решил Андрей, провожая взглядом автобус.
- Олекса!.. - закричала какая-то красивая девушка, высунувшись из окна автобуса и махая платком. На ней было белое платье в черный горошек. Густые пышные волосы, чуть растрепанные ветром, горели на солнце. Сверкали зубы в улыбке.
Андрей не сразу узнал в красавице Верону. Не сразу сообразил, что она окликнула его, что ему махала платком, ему улыбалась. Только минуту спустя до его сознания дошло, что ему надлежало делать. Размахивая фуражкой, он бросился за автобусом, закричал:
- Верона!.. Верона!..
Пробежав метров сто, Андрей остановился. Что он делает? Чем все это может кончиться?
Автобус повернул направо и, больше чем наполовину скрытый, остановился на углу проспекта. Верона, конечно, сейчас выскочит из машины и устремится навстречу… Олексе Сокачу.
Что же делать? Андрей огляделся по сторонам, выбирая наиболее краткий и удобный путь бегства. Пробежав поперек бульвара, он с сильно бьющимся сердцем, тяжело дыша, боясь оглянуться, ворвался в парикмахерскую.
- Побрить! - пробормотал он, опускаясь в кресло.
Пока мастер скоблил ему кожу, Андрей, втянув голову в плечи, украдкой поглядывал в зеркало, отражавшее кусок улицы и бульвара.
Девушка в белом в черный горошек платье, со светящимися волосами стояла под цветущими каштанами и с недоумением оглядывалась по сторонам.
Андрей вдруг подумал: "А что, если я выйду из своего укрытия, возьму Верону за руку и, глядя ей в глаза, скажу: "Я не Олекса Сокач. Я - Андрей Лысак…" Как она примет мои слова? А что, если улыбнется, опустит голову и признесет робким шепотом: "Мне все равно, кто ты, раз я люблю тебя"".
Андрей заерзал на кресле, попытался подняться. Но эта попытка была такой слабой, что мастер только спросил:
- Беспокоит?
- Нет, нет, - торопливо проговорил Андрей, и мысли его стали опять мрачными.
"Какой ты дурак! Зачем… ну зачем, скажи, назвался Олексой? Ведь ты ей понравился, ты, а не Олекса Сокач, не его имя. Теперь же, узнав, что ты самозванец, Верона испугается, убежит или милицию позовет".
Кляня себя, Андрей продолжал наблюдать за Вероной. Девушка все еще стояла под каштанами, не хотела, верить, что обманулась, все еще ждала…
- Пожалста! - объявил парикмахер.
Андрей с трудом оторвался от кресла. Расплачиваясь, долго собирал по карманам мелочь. Уходя из парикмахерской, тщательно прилаживал перед зеркалом фуражку. Наконец, взявшись за ручку двери, осмелился взглянуть на бульвар. Вероны уже не было под каштанами. Андрей с облегчением вздохнул, вышел на улицу, и тут наткнулся на своего благодетеля.
Дядя Любомир стоял одной ногой на тротуаре, другой - на ящике чистильщика обуви. Черноголовый, замурзанный и босой мальчишка из Цыганской слободки куском старой суконки наводил глянец на поношенные башмаки Крыжа.
Поспешно расплатившись с цыганенком, Крыж взял своего подопечного под руку:
- Здравствуй, Андрейка! Ну, как прошла твоя первая поездка? - спросил он, увлекая Лысака в тень бульварных каштанов.
- Плохо, дядя Любомир.
- Почему?
- Не для меня такая работа. Не понравился паровоз. Хочу перекантоваться на другую профессию.
Крыж так крепко стиснул руку Андрея, что тот скривился от боли и с удивлением посмотрел на благодетеля.
- Брось и думать об этом! Твое место на паровозе. Слышишь? Садись!
Они расположились на уединенной, скрытой молодой зеленью скамейке.
- Выполнил поручение?
- Какое? - В голосе и в глазах Андрея были робкое недоумение и растерянность, вызванные столь резкой переменой дяди Любомира. Всегда был таким добрым, тихим, услужливым, а теперь чужой и злой. Что с ним произошло?
- Ты уже забыл, какое я давал тебе поручение? Туннели!
- А!.. Всё сделал. Вот. - Андрей достал из кармана записную книжку и передал ее Крыжу.
Злые морщины на бритом, сухом и жестком лице Крыжа разгладились, и на губах показалась улыбка:
- Даже записал. Хорошо! Молодец! Спасибо! Надеюсь, записывал умело, не на глазах у всех… - Он поднял очки на лоб, насмешливо прищурился. - Помнишь, Андрейка, какую ты мне дал расписку, когда брал деньги?
- Помню. А почему вы сейчас спрашиваете об этом?
- Вот по этому самому, - Крыж похлопал ладонью по записной книжке. - Помнишь, ты написал: "Деньги получил за оказанную услугу". Так вот она, эта самая услуга. - Крыж опустил записную книжку во внутренний карман пиджака. - Еще раз спасибо! Теперь мы пока квиты. И дальше будем так же строго считаться. Помни, ни одна твоя услуга не останется неоплаченной.
Андрей онемело смотрел на дядю Любомира. Он уже догадался, с каким человеком свела его судьба, но боялся поверить себе, еще надеялся, что ошибается. Он сказал, заискивающе улыбаясь:
- Дядя Любомир, вы здорово переплатили. Моя услуга не стоит таких денег. Любой паровозник выполнял бы ваше поручение рублей за тридцать, а вы мне уже тысячи отвалили.
- Овчинка стоит выделки. Я тебе тысячи отвалил, а мне отвалят втрое больше.
- Кто? - почти шепотом спросил Андрей и почувствовал, как леденеют руки, а язык становится тяжелым и пухлым.
- Кто, спрашиваешь? Мои старые друзья. Теперь они и твои друзья. Через недельку или чуть позже твоя записная книжка будет лежать в несгораемом шкафу наших друзей, рядом с твоей распиской. - Крыж надвинул на глаза очки и через их выпуклые стекла холодно и властно посмотрел на Андрея. - Если вздумаешь кочевряжиться, переживать лишнее, то я… - Крыж извлек из внутреннего кармана край записной книжки. - Одним словом, надеюсь, что ты не дурак… Отныне будешь делать не то, что тебе хочется, а то, чего я потребую. Во-первых, я требую, чтобы ты прекратил посещать рестораны, бары, кафе, перестал паясничать и транжирить деньги. Ты не должен привлекать к себе внимание людей: в Яворе не любят гуляк. Ты будешь тихим, скромным и трудолюбивым рабочим. Да, обязательно трудолюбивым. Во-вторых, ты сейчас же пойдешь на Кировскую, к дому № 24, встретишься с Вероной Бук и скажешь ей, что ты обманул ее, назвавшись Олексой Сокачем. Не бойся, она простит тебя. Полюбила, потому и простит. В-третьих, ты отправишься к Олексе Сокачу и пригласишь его к себе домой отпраздновать с ним свою первую поездку. Мать уже подготовилась к встрече. Ты целый вечер не будешь отходить от Олексы. Накачивай его вином и водкой и тверди одно: "Ах, как мне понравилось работать на комсомольском паровозе! Ах, каким я стал теперь крылатым, когда взлетел на Верховину!.." В-четвертых, ты напишешь примерно такое заявление в школу машинистов: "Уважаемый товарищ начальник! Я решил не возвращаться к вам. Попав на паровоз, я понял, что из меня получится бумажный машинист, если я годик не поработаю кочегаром и годик не похожу в шкуре помощника механика… Жизнь, мол, практика, труд - лучшая школа… Извините, мол, спасибо за гостеприимство, не поминайте лихом…" В-пятых, ты решительно изменишь свой приметный облик на обыкновенный. Рядовая прическа. Серый галстук. Приветливая, добрая улыбка… Улыбайся всем: и тем, кто тебе нравится, и тем, кого ненавидишь. Улыбайся тому, кто тебе полезен сегодня, и тому, кто тебе понадобится завтра или даже только через год. Вот пока и все. Довольно на сегодня. - Крыж озабоченно посмотрел на часы. - Перерыв кончился. Иду торговать книгами. До свидания, Андрейка!
Он похлопал Лысака по бледной, бескровной щеке и пошел по бульвару - в черном поношенном костюме, в старомодной шляпе, высокий, с худой, жилистой шеей, чуть прихрамывая на правую ногу.
Так Андрей Лысак, двадцатилетний юноша, перед которым когда-то было открыто столько дорог, ведущих к вершинам жизни, закончил свой кандидатский стаж и перешел в ранг агента вражеской разведки. Резидент дал ему кличку "Красавчик". Андрей пока не знал об этом. Скоро узнает. Многое еще предстоит ему открыть горьких и страшных истин.
Захватив донесение лейтенанта Гойды и фотокопию с записной книжки Андрея Лысака, майор Зубавин вышел из своего кабинета и направился в конец коридора райотдела МГБ, в комнату, отведенную Шатрову на время его пребывания в Яворе. Переступив порог, Зубавин остановился в двери, изумленный и чуть-чуть растерянный. Он ожидал увидеть облаченного в мундир седоголового полковника Шатрова, а за столом сидел моложавый черноголовый человек в сером фланелевом костюме, в светлой рубахе, повязанной синим в белую горошину галстуком.
- Что, не узнали, Евгений Николаевич? - выходя из-за стола, спросил человек в сером костюме. Походка у него и голос были очень знакомые, шатровские.
- Не сразу узнал, товарищ полковник, - искренне ответил Зубавин. - Первый раз вижу вас в штатском. И потом, вы так изменили прическу, так умеете владеть мускулами лица и выражением глаз, что немудрено и не узнать.
- Да, - с простодушной гордостью сказал Шатров, - когда-то я владел в совершенстве этим искусством перевоплощения. Когда-то! В далекой молодости. Пришлось даже в мундире белогвардейца в штабе Деникина щеголять. - Шатров поправил галстук, молодецки выпятил грудь. - Вот, решил сегодня тряхнуть молодостью.
- Понял! Хотите пойти в гости к каменщику Локотарю?
- Угадали! Есть какие-нибудь новости, Евгений Николаевич?
- Есть.
Зубавин положил перед полковником донесение Гойды и фотокопию. Шатров молча просмотрел и то и другое. Потом он, также молча, выдвинул ящик письменного стола, достал лист плотной бумаги и, не глядя на майора, словно забыл о нем, начал быстро карандашом набрасывать какие-то загадочные фигурки. Кончив, он протянул рисунок Зубавину.
- Посмотрите, Евгений Николаевич, какая карусель получилась. - Шатров улыбнулся своей неповторимой, шатровской, улыбкой. - Мне эти каракули, признаюсь по совести, здорово помогают размышлять.
Зубавин склонился над столом, разглядывая рисунок, сделанный уверенной рукой. Впоследствии эти шатровские "каракули", сохранившиеся, между прочим, в деле 183/13, неоднократно дополнялись и уточнялись. В первоначальном виде они выглядели так: