- Недели хватит?
Петро почесал затылок.
- Если надо, хватит.
Заремба поднялся, зашагал по комнате. Петро смотрел на него, ожидая объяснений. Богдан тоже хлопал глазами, и он никак не мог взять в толк, что к чему. Только Катря спокойно штопала чулок.
- Так, так… - начал вдруг Евген Степанович каким-то чужим голосом. - Такое, значит, дело… - Сел верхом па стул, опершись подбородком о спинку. - Можем начать большую игру, очень большую. Можем сразу и проиграть. Риск большой. - Помолчал несколько секунд, собираясь с мыслями. - Так вот, слушайте… Недавно на шоссе около города партизаны устроили засаду и перехватили машину. Все пассажиры погибли - два офицера и один штатский. У штатского нашли интересное письмо. Какой-то ювелир из Бреслау рекомендует племянника Карла Кремера своему давнему приятелю - нашему губернатору. Понимаете, самому губернатору!
Петро ничего не понял, но на всякий случай кивнул головой. Богдан недовольно буркнул:
- Но какое все это имеет отношение к нам?
- Непосредственное! - Заремба оглянулся, продолжал чуть ли не шепотом: - Подумайте, что получится, если Петро явится к губернатору с документами этого Карла Кремера и письмом от дяди?
- Думаю, его сразу же схватят, - не задумываясь, заявил Богдан. - Неужели вы полагаете, что губернатор раньше никогда не встречался с тем Кремером?
- Так, так… А ежели не встречался?
Богдан выпрямился, лицо его окаменело; он произнес сухим, властным тоном:
- Я очень рад выполнить просьбу моего старинного друга, молодой человек. Кстати, что сейчас делает фрау Эльза? Я случайно встретил ее два месяца назад, и она говорила, что у Отто неприятности… - И ехидно спросил Зарембу: - Что же все-таки делает фрау Эльза?.. Ведь он разгадает Петра в две минуты.
- Дельно замечено! - Заремба повернулся к Петру. - А вы как думаете?
Тот заерзал на месте.
- Поймите меня… Я не боюсь и, если нужно, пойду… Однако, по-моему, Богдан все-таки прав - меня разоблачат в первую же минуту.
- Приятно иметь дело с разумными людьми, - улыбнулся Евген Степанович. - Ты как считаешь, Катрунця?
Девушка не ответила, лишь смотрела на Зарембу.
- Чего глазищи вылупила? - сказал тот грубовато. - Думаешь, так сразу и пошлем? Тут ой еще сколько предстоит думать!..
Снова поднялся, начал мерить комнату наискосок большими шагами.
- Стало быть, так, - продолжал. - Что надо делать? Первое. Тебе, Петро, - перешел на "ты", - проштудировать эти книжки. Отныне ты - Карл Кремер. Имеешь документ о том, что освобожден от службы в армии, так как хромаешь на правую ногу. Непременно раздобудь себе трость. Сперва это будет очень кстати, - указал на вытянутую ногу Петра, - потом привыкнешь. Дальше. Богдан прав, мы обязаны предусмотреть все. Приготовим тебе документы, поедешь как друг и компаньон Карла Кремера в Бреслау. В гости к дядюшке. Постараемся достать ювелирные изделия, которыми попытаешься его заинтересовать. Остальное зависит от тебя. Ты должен знать все, начиная от мелочей и кончая крупными торговыми операциями. Характер дяди, облик родственников, обстановку квартиры, различные семейные истории - все это важно; незнание какой-нибудь детали может очень дорого обойтись…
Подсел к Петру на диван, положил тяжелую ладонь парню на плечо.
- Согласен?
Петро непонимающе взглянул на него.
- Согласен? - спросил еще раз. - Ежели что… подумай, взвесь все. Мы подождем…
- Вы спрашиваете моего согласия?! - воскликнул Петро. - Моего согласия?!. Я думаю вот про что: вы, Евген Степанович, черт его знает кто… Ну почему именно мне поручается такое? В душу вы мне заглянули, что ли? Конечно, согласен! Но это не то слово… Я хочу этого и убежден - вы не ошиблись. Не знаю только, почему выбор пал на меня…
- Не было другого выхода, да и время не терпит, - не лукавя, объяснил Заремба. - Мы не в Москве, перебирать сотни кандидатур не имеем возможности. Правда, и здесь свет клином не сошелся на тебе, кого-нибудь все равно подобрали бы. Однако не об этом сейчас речь… Я поручился за тебя. А поручился, потому что… Благодари вот ее, - указал на Катрю, - она мне столько наговорила…
- Скажете еще! Сами же расспрашивали… Тот лукаво повел глазом.
- Что, испугалась, красавица?..
- Вуйко Евген, - покраснела девушка, - и что это вы выдумали?
Богдан все время сидел в углу, лишь поглядывал на Зарембу.
- И везет же людям! - сказал вдруг. - Я на твоем месте, Петро, в бога начал бы верить: имеешь покровителя на небе… Вы только посмотрите: не успел еще из лагеря вырваться, рану еще не залечил - и вот тебе! А ты - здоровый, рассудительный - сиди да сало нагуливай. Только теперь я начинаю понимать, как права была наша мать, когда вколачивала в меня этот немецкий язык! Как бы он теперь пригодился мне!
- Это ты рассудительный? - язвительно улыбнулся Заремба. - Не шуми, есть и для тебя дело.
- Снова листовку писать? - скривился Богдан.
- А ты знаешь, чего стоит хорошая листовка?
- Согласен, буду писать, - поднял руки вверх Богдан.
- Э, нет, теперь мы тебе не это поручим, - улыбнулся Заремба. - Приготовься: завтра около двенадцати выезжаем…
- Куда?! - загорелись глаза у хлопца.
- Об этом потом. Оденься попроще - куртку какую-нибудь, сапоги… Поглядывай в окно. Увидишь, я на фире проеду - выходи. Огородами обойдешь, ждать буду возле старого дуба. Не забыл еще?
- Понятно. Как с документами?
- Будут у меня. С собою - ничего!
Этой ночью Петро не спал. Лежал тихо как мышь, едва дыша. Все представлял себя в разных положениях. Как разговаривает с губернатором, как едет в Бреслау… Дядя Карла Кремера рисовался ему краснолицым, солидным субъектом, с кольцами на пальцах. Грубоватый коммерсант, которого он окрутит за день. А потом он, Петро, свой человек и в гестапо и в военной комендатуре…
Богдан ворочался с боку на бок и удивлялся Петру: так повезло человеку, а он лег и сразу заснул. Я бы на его месте… Но постой - и у нас завтра что-то наклевывается. Вуйко Евген предложил надеть сапоги и куртку. Следовательно, едем куда-то за город. Зачем? Неужели к партизанам?! К тем самым, которые ликвидировали этого Кремера. Боже мой, как истосковались руки по оружию! Вообразил себя в засаде над дорогой. Из-за угла на большой скорости выскакивает черный "лимузин". В руках задрожал автомат… Так вас, так! Вот это жизнь!
Унтер-офицер в черной эсэсовской форме проводил Модеста Сливинского на второй этаж, подал знак подождать в приемной. Пан Модест опустился на стул у стены. Черт его знает что!.. Хотя пана Модеста и предупредили, что его примет сам Отто Менцель, который хочет по-дружески побеседовать с ним, колени у пана Сливинского предательски дрожали. От гестапо всякого можно ожидать и от "парафии" Отто Менцеля лучше держаться подальше. Ведь и излишняя благосклонность шефа тайной полиции может оказаться не менее опасной, чем враждебность или недоверчивость.
Тяжелая дубовая дверь открылась, и тот же эсэсовец пригласил Сливинского в кабинет. Пан Модест, собрав все свои силы, переступил порог с высоко поднятой головой, всем своим видом показывая, что в кабинете Отто Менцеля он чувствует себя так же, как и в салоне пани Стеллы. То, что он увидел в первое мгновенье, придало ему храбрости. Да, он выбрал правильный тон - сам герр Менцель вышел из-за своего массивного стола и с приятной улыбкой поспешил навстречу Модесту Сливинскому.
- Очень рад видеть пана Сливинского у нас, - чуть ли не пропел, пожимая длинные холеные пальцы пана Модеста. - Наконец-то вы пожаловали к нам в гости…
Вспомнив, как его пригласили и везли "в гости", Модест Сливинский снова почувствовал предательское дрожание в коленях, но, благодарение богу, Отто Менцель указал ему на глубокое удобное кресло. Пан Модест нахально вытянул ноги в модных пестрых носках, оглянулся вокруг и сказал с наигранной беззаботностью:
- У вас неплохой кабинет, герр Менцель. Светлый и со вкусом обставленный.
- Вы думаете? - захохотал тот. - Я уже привык к нему и не замечаю. Да и вкус у нас невзыскательный…
- Что вы, что вы! - возразил пан Модест. - Посмотрите, как гармонирует цвет этого ковра с тонами портьер! Какое богатство красок!
- Правда? - притворно усмехнулся Менцель. Ковры, портьеры и всю мебель притащили сюда из квартиры известного польского ученого, и Модест Сливинский был первым, кто обратил внимание на их изящество и красоту. - Мне очень приятно, что вы так высоко оцениваете мои дилетантские попытки…
Пан Модест смотрел на этого чурбана, который весь утонул в большом кожаном кресле. Какой идиот, простите, пустил слух о жестокости и зверствах Отто Менцеля? У этого краснолицего субъекта вид вполне добропорядочного человека. Как прислушивается он к его, Модеста Сливинского, суждениям, как предупредительно заглядывает в глаза! Пан Модест все больше утверждается в мысли, что перед ним уравновешенный пожилой господин. Вот разве только пальцы подозрительно грубоваты; но что поделаешь, у человека не может быть все абсолютно гармонично.
Пан Модест заложил ногу за ногу и, покачивая чуть ли не перед носом Менделя до блеска начищенным ботинком, уверенно, даже с оттенком некоей снисходительности, произнес:
- Должен вам заметить, герр штандартенфюрер, что вы мало знаете и плохо используете украинских патриотов. Мы могли бы принести значительно большую пользу.
- Вы так думаете? - Менцель сощурился. Эта беседа, которой он придал такой необычный тон, забавляла его. Смешно было смотреть, как пыжится и поучает его этот осел в модном галстуке. Но иногда можно позволить себе небольшой спектакль.
И, продолжая игру, Менцель произнес елейным голосом:
- Возможно, вы и правы… Мне лично очень понравилась та, гм… как бы это сказать?., лояльность, которую вы с такой откровенностью высказали у госпожи Стеллы Но это же только слова, - вздохнул, - а что в наше время слова? В лучшем случае - мелкая разменная монета. А ведь вы, герр Сливинский, привыкли иметь дело с крупными купюрами. Не так ли?
Пан Модест испугался. На что этот Менцель намекает? Нет, он не позволит залезать в свой карман!
- Не одни слова, - притворился, что не понял намека, - но и сердца… И не только я… Многоуважаемый наш шеф пан Бандера не раз заявлял, что лучшие силы украинской нации…
- Оставьте и вашего шефа, - небрежно махнул рукой Менцель, - и ваши лучшие силы… - Кто-кто, а штандартенфюрер знал, чего стоит вся эта шайка.
- Позволю взять на себя смелость возразить многоуважаемому пану, - обиделся Модест Сливинский. - Наша украинская полиция на деле доказала, что верно служит фюреру!
"Банда трусливых пропойц, - подумал Менцель. - Способны лишь на акции против мирного населения…"
- Украинская полиция и отряды ОУН , - продолжал Сливинский, - будут и в дальнейшем вести решительную борьбу с коммунизированными элементами.
"Долго этот наглец собирается разглагольствовать? - подумал Менцель. - Пора прекратить комедию!.."
Штандартенфюрер грубо ухватил Модеста за пуговицу пиджака и резко оборвал разговор.
- Не только полиция. Вы… вы будете вести эту борьбу! - Усмехнулся, увидав, как вытянулось лицо "гостя". - Да, вы!.. Мы надеемся, что вы поможете нам в нашей трудной будничной работе.
Пан Модест сник. Вот оно что!.. Теперь понятно, зачем они вызвали его…
Как бы прочитав мысли пана Модеста, Менцель взял со стола листок бумаги.
- Прошу ознакомиться и подписать, - сказал он. - И запомните: это большое доверие и честь!
Стараясь не показать гестаповцу, как дрожат у него пальцы, Сливинский взял бумажку. Так и есть - обязательство агента гестапо, а это ох как нежелательно! Собственно, Модест Сливинский не прочь помогать ведомству Отто Менцеля, но зачем оставлять следы? Многолетний опыт научил пана Модеста уклоняться от подписывания всяких там бумажек - кто может знать, как потом все обернется…
Делая вид, что внимательно вчитывается в пункты обязательства, Сливинский украдкой посмотрел на Менцеля и сделал попытку спастись:
- Герр штандартенфюрер может быть вполне уверен, что я никогда не откажусь помочь немецкой нации в ее героической борьбе. Все мы обязаны это делать в меру своих сил и возможностей. - Не заметив ничего угрожающего на лице шефа гестапо, Сливинский продолжал: - Однако зачем вам эта формальность, герр штандартенфюрер? Подпишусь я здесь или нет - мое отношение к великой Германии останется неизменным!
Отто Менцель медленно поднялся, заложил руки за спину, не спеша обошел стол, снова опустился в кресло и, откинувшись на высокую спинку, холодно и надменно уставился на своего собеседника. Он смотрел долго, с удовольствием наблюдая, как побелел этот развязный субъект, потом резко бросил:
- Меня не интересуют ваши соображения. Хотя, откровенно говоря, они несколько удивили меня. Будьте благодарны, что мы доверяем вам, пан Сливинский…
- Ха-ха-ха… Вы не так поняли меня, герр штандартенфюрер, - заискивающе произнес пан Модест, вскакивая с места. Угодливо улыбаясь, он стоял, как провинившийся гимназист. - Ха-ха-ха… Я всегда готов… - Потянулся за ручкой, подписался, непослушными пальцами пододвинул бумажку Менцелю. - А как же, это честь, великая честь…
Штандартенфюрер небрежно бросил подписанное обязательство в ящик стола, а оттуда вытащил какую-то измятую бумажку.
- Как это вам нравится, пан Сливинский? Ознакомьтесь!
Модест читал, но ничего не понимал. Буквы прыгали перед глазами, сливались в сплошные черные линии. "Большевистская листовка… - сообразил наконец. - Гляди, черт бы их побрал, еще шевелятся…" Заставив себя сосредоточиться, наконец прочитал:
"Граждане!
Наступил час расплаты, поднимайтесь на борьбу с захватчиками, за свободу народа, за родной край!"
- Ай-ай-ай, - покачал головой, - и такая дрянь в нашем городе. Это здесь, герр штандартенфюрер, распространяют коммунистические афишки?
Сказал, даже не подозревая, как больно терзает сердце Менцеля. Не мог же Сливинский знать, что начальство чуть ли"с ежедневно жестоко распекает шефа гестапо за листовки, которые систематически появляются в городе, за мятежные лозунги на заборах и стенах. А совсем недавно кто-то пристрелил ночью двух патрульных из числа эсэсовцев. И где - чуть ли не в центре города! Сколько ядовитых слов наговорил по этому поводу Менцелю сам губернатор! Конечно, не забудут ему и того, что позавчера на паровозе, вышедшем из депо после долгого ремонта и тащившем на Восточный фронт огромный эшелон, вдруг произошел взрыв. Пять вагонов полетели под откос - пять вагонов вместе с солдатами…
И все это - страшно даже подумать! - лишь небольшая часть неприятностей Менцеля. Впрочем, совсем не обязательно знать этому балбесу, что растравляет сердце шефа гестапо. Менцель, схватив листовку, затряс ею перед носом своего новоявленного агента и неожиданно разорался:
- А где же еще, кретин вы несчастный!
Раздраженно швырнул листовку обратно в ящик, немного успокоился и сказал примирительно:
- Слушайте меня внимательно, пан Сливинский. Ваша задача - вынюхивать все, что хоть сколько-нибудь пахнет большевизмом. Мелочей в нашей работе нет. Надо запоминать все - слова, выражение лица, интонацию… Ухватившись за кончик нити, можно распутать большой клубок. В городе притаились коммунистические элементы, они маскируются, но мы должны быть хитрее их.
Дома Модест Сливинский опрокинул подряд три рюмки коньяку. Пил, не ощущая вкуса, словно это вонючий шнапс. И надо же придумать такое: он - агент гестапо! Он, который любил говорить о чести и долге, о чистоте нации, о высоком призвании члена ОУН!.. Мезальянс, настоящий мезальянс… Натянул халат, согрелся немного под одеялом, выпил еще рюмку, на сей раз уже смакуя. Терзавшая его горечь прошла. Гестапо так гестапо- в конце концов в этом есть своя логика. Ведь и он и гестапо одинаково заинтересованы в уничтожении большевиков - стало быть, цель у них одна. А если одна, то ничего страшного не произошло. Не он же выдумал извечный закон - цель оправдывает средства. И вообще - разве он первый или последний?
Сливинскому давно уже было известно, что большинство руководителей ОУН поддерживает тесную связь с гестапо. От кого-то он слышал, будто даже сам Степан Бандера тоже агент. Так что…
Пан Модест заснул спокойно.
Солнце поднималось все выше, и деревья на опушке уже плохо защищали от горячих лучей. Громко трещали кузнечики - от их однотонного хора и дурманящего запаха цветов клонило ко сну, и Богдан едва не задремал. Чтобы взбодриться, незаметно потянулся, сорвал стебель полыни. Отмахиваясь от слепня, гудевшего над ухом, Богдан снова стал вглядываться в серую ленту дороги, которая метров через триста взбегала на большой пригорок и терялась среди огромных дубов. На одном из них еще с утра устроился непоседливый Микола - адъютант командира партизанского отряда. Правда, это звание он сам присвоил себе, но все, в том числе и командир - Василь Трохимович Дорошенко, улыбкой встретили это повышение. На заре, когда они устраивали здесь засаду, Василь Трохимович пошептался с Миколкой, и тот уже через минуту помахал с дуба белым платочком. Теперь оставалось лишь ждать, когда Миколка подаст не пробный, а настоящий сигнал.
Ладонь, которой Богдан сжимал трофейный автомат, взмокла. Хлопец положил оружие рядом, вытер ладонь о рукав и уперся кулаком в подбородок. Богдан почувствовал, как играют мышцы, отчего его большое тело стало казаться ему сильным и почти невесомым. Пожевал горький стебель и снова потянулся к оружию.
Этот обыкновенный автомат с вытертой ложей и пятнами ржавчины на металле манил его, как влечет ребенка самая любимая игрушка. Он и спал, не расставаясь с автоматом, положив его под бок и прикрывая полою шинели. Вчера вечером, щелкнув затвором и проверив обойму, Богдан впервые за много месяцев обрел уверенность в самом себе; наконец он избавился от чувства тревоги, которое не покидало его все последние дни, даже когда они с Зарембой попали в штабную землянку партизанского отряда. Вероятно, многое отразилось на его лице, когда он жадно схватил врученный ему автомат, ибо Дорошенко почему-то похлопал его по плечу, а Заремба как-то неестественно кашлянул и отвернулся.
Они лежат уже часа три, притаившись за кустами и деревьями, которые подступают к самой дороге. Три десятка парней с автоматами, винтовками и гранатами. Если проехать по дороге, то не увидишь ничего: замаскировались так, что, кажется, только споткнувшись о лежащих, можно их обнаружить…