На дерево над самой головой Богдана села птичка. Блеснула хитрым черным оком, подала тонкий голос. Богдан затаил дыхание. Птичка успокоилась, почистила клювом перышки, покачалась на веточке, потом пискнула и полетела куда-то дальше.
Богдан засмотрелся на птичку и не сразу заметил, что лежавший неподалеку Евген Степанович стал подавать ему какие-то знаки. Неужели едут?! Прислушался. Издалека доносился гул: казалось, он повис в горячем воздухе где-то там, за горизонтом. Ошибиться невозможно - идут автомашины. Богдан прилип горячей щекой к ложе автомата. Гул приближался, спустя несколько минут через пригорок перевалила машина. Вторая… третья… еще… Издали похожие на огромных серых жуков, они с каждым мгновеньем увеличивались и как бы плыли по серой асфальтовой ленте.
Богдан вопрошающе взглянул на Зарембу. Пьянящая волна залила его - сейчас нажмет на гашетку, подкосит длинной очередью машину, и она с разгону уткнется в кювет. Но что такое - какие знаки подает Заремба? Не стрелять?! Да, он помнит приказ: открывать огонь только после сигнала. Но ведь уже пора…
Загудела земля. Первая машина обдала Богдана волной горячего воздуха. Прошла почти рядом, полная солдат в железных касках. В кабине второй машины он заметил офицера - откинулся на спинку сиденья, дремлет. Под высокой фуражкой удлиненное лицо, тонкий нос с горбинкой.
Едкий запах отработанного бензина ударил Богдану в нос. Машины вое шли. Четвертая… пятая… Шесть больших грузовых автомобилей, полных вооруженных солдат. Минуту спустя машины скрылись за поворотом, гул моторов затих, ветер развеял бензинный чад - как будто ничего и не было, как будто и не держал только что на мушке холеное лицо под высокой офицерской фуражкой.
Только теперь Богдан понял: прошла войсковая часть. Завязать бой с ней было бы неосмотрительно: во-первых, силы неравные - на каждого из партизан не менее пяти вооруженных до зубов автоматчиков; во-вторых, задача перед ними поставлена совсем другая и выполнить ее необходимо любой ценой.
Несколько дней тому назад Дорошенко, чей партизанский отряд действовал на территории двух смежных районов, получил сообщение: гитлеровцы собираются перевезти в город награбленные ценности. Сообщал верный человек, которому удалось устроиться на работу в полиции. Эти ценности, погруженные на танкетку, должны были сопровождать полтора десятка эсэсовцев. Дорошенко немедленно связался с руководителями подполья. Решено было не упускать такого случая. Ведь одним махом можно решить множество важнейших проблем. В самом деле, располагая значительными средствами, подпольщики получали возможность приобретать все необходимое - начиная от документов и кончая оружием.
Для связи с отрядом Дорошенко были направлены в лес Заремба с Богданом. Вчера вечером Дорошенко вместе с Евгеном Степановичем разработали план операции - решили устроить засаду. Место было выбрано очень удачно: в случае чего легко будет отступить - метрах в ста от дороги начинается чащоба, в которой сам черт никого не найдет.
Солнце стояло уже высоко над лесом, а танкетки все нет. Неужели сообщение неточное пли гитлеровцы в последний момент изменили свои намерения? Дорога безлюдна, лишь изредка протарахтит деревенская телега, запряженная тощей лошадкой. Жара… Пот струйками стекал по лицу, рубаха намокла, а тут еще какая-то дрянь забралась под сорочку и не дает покоя. Богдан осторожно засунул руку под одежду - где же та проклятая букашка? Она казалась сейчас самым лютым врагом - спина чесалась так, словно на ней орудовал целый муравейник.
Ворочаясь, Богдан встретился с сердитым взглядом Зарембы. Хлопец посмотрел в сторону, куда указывал Евген Степанович, и замер: на вершине дуба едва заметно трепетал платочек - сигнал! Уже слышен и лязг гусениц: на пригорок выскочила танкетка, за ней показалась машина с солдатами.
Забыв про автомат, Богдан следил за танкеткой. Прет, вздымая на дороге клубы пыли, и кажется - ничто не остановит ее. Но вдруг кто-то из партизан поднялся над кустом и швырнул тяжелую противотанковую гранату. Раздался взрыв, подшибленная танкетка завертелась на месте.
Только теперь Богдан вспомнил про автомат - взял на мушку автомобиль и послал длинную очередь. Ему казалось, что стреляет лишь он один, но нет, строчил и автомат Зарембы.
Машина проехала еще несколько метров и сползла в кювет. Эсэсовцы выскочили из кузова, открыли огонь из ручного пулемета. Пули засвистели над головами партизан, срезая ветки.
Фашистам повезло - поврежденная машина сползла в кювет перед самым пригорком, укрывшись за которым можно было контролировать всю опушку. Длинными автоматными и пулеметными очередями гитлеровцы прижали партизан к земле. Положение сразу усложнилось.
Переползая от куста к кусту, чтобы выбрать позицию получше, Богдан оказался возле Дорошенко. Тот стал показывать ему в сторону врагов. "Чего он хочет?" - подумал хлопец, но тут же сообразил: надо обойти эсэсовцев. Сразу же приподнялся и, не обращая внимания на пули, побежал вдоль дороги. Вдруг зацепился за что-то, упал, ткнувшись лицом в колючую поросль. Попытался вскочить, но не смог, прижатый сильной рукой. Новое усилие, но тут же он услышал сердитый шепот:
- Ты что, взбесился? Скосят…
Богдан оглянулся. Рядом бородатый, но с горячими, молодыми глазами дядько.
- Давай за мной! - сказал дядько. - Только осторожно, чтобы не заметили… - И они быстро поползли, петляя в высокой траве.
Когда они скатились в кювет, бородатый сунул Богдану гранату и глазами указал на шоссе. Они оказались в тылу у эсэсовцев. От врагов их отделяла полоса густого кустарника.
Подав Богдану знак следовать за ним, бородатый, полусогнувшись, побежал, огибая кусты. Упали вместе в небольшую канаву. Выглянув, Богдан увидел немцев чуть ли не рядом. Бросил гранату, успел заметить, как округлились от страха глаза у пулеметчика…
Машина горела; подняв руки, из танкетки вылезал офицер. Какая тишина, она казалась просто невероятной после выстрелов и взрывов. Богдан подошел к танкетке. Партизаны переносили на подводы мешки с большими сургучными печатями. Рядом стоял Заремба. Он держался за щеку. Между пальцами тонкими струйками текла кровь. Богдан бросился к Евгену Степановичу.
- Вы ранены?
Не отнимая руки, тот выплюнул изо рта кровь и прошепелявил:
- Угодили-таки… Шуб выбили… А так… нишего…
Подбежал Дорошенко. Дружески похлопал Богдана по плечу.
- Молодец! - похвалил. И тут же, забыв о нем, замахал руками. - Подводы для раненых сюда! Давай, ч-черт, скорее!
В отряде было двое убитых и несколько раненых. Подобрав убитых и устроив раненых, отряд двинулся в лес. Дорошенко поторапливал всех, боясь наткнуться на какую-нибудь воинскую часть. Можно было опасаться и специальной погони, так как полицаи из окрестных сел, услышав шум боя, вероятно, поспешили оповестить об этом ближайшие гарнизоны. Но опасения командира оказались напрасными - под вечер отряд без приключений вернулся на базу.
Пуля угодила Зарембе в щеку и выбила зуб. Щека сильно опухла, но фельдшер Радловский, выполнявший в отряде обязанности и хирурга, и терапевта, и стоматолога, оглядев рану, лишь пошутил:
- Это, пшепрашам, только немножко испортит вам анфас. Небольшой шрам на лице - и все. Через десять дней, прошу пана, вшистко в пожонтку …
Дал какую-то микстуру для полоскания, заклеил пластырем полщеки и занялся другими ранеными.
Заремба вышел из землянки Радловского. Над лесом сгущались сумерки, на поляне запылали костры. Партизаны готовили ужин.
Евген Степанович задумался. Эта рана нарушала все планы. В таком виде в городе не появишься, а его будет ждать в условленном месте связной. Он придет еще раз и еще, а если в продолжение двух недель Зарембы не будет, пойдет на другую явку. "Черт бы побрал эту проклятую пулю!" - выругался он, ощупывая щеку. Но ничего не поделаешь: без связного не будет документов, а без них все планы - мыльный пузырь.
В штабной землянке светила аккумуляторная лампа. Там Заремба застал Богдана и Дорошенко. Командир уже успел поужинать и был в хорошем настроении.
- Тебе, Евген, приготовили манную кашу, - сообщил он и, постучав по фляге со спиртом, добавил: - Это вроде бы под кашу не идет, но могу налить.
Заремба кивнул.
- Хотя и не употребляю, но давай. Настроение такое, что не помешает.
- "Настроение…" - усмехнулся в усы Дорошенко. - Другой бы радовался: гулять целых десять дней - и никакой тебе ответственности. Единственный недостаток - не будет больничного листа…
- Тебе бы все шутить…
- Нет, я серьезно. Роскошная природа, лесной воздух - чем не санаторий?
- Всю жизнь старался быть подальше от таких санаториев…
- Ну, брат, тут уж ничего не поделаешь. Какой есть. Немного похуже Хрустального дворца в Трускавце, но все же кое-кто хвалит…
Посмотрели друг Другу в глаза и рассмеялись.
- Что ж, товарищ "главный врач", придется принять ваши условия, - сказал Заремба. - Но давай сначала посмотрим, какой у нас улов.
- Ого!.. - только и смог сказать Дорошенко, когда на стол высыпали содержимое первого мешка. - Ну и награбили!..
- Жалкие остатки награбленного, - поправил Заремба. - Основное прилипло к рукам.
На столе лежала куча колец, браслетов, брошей. Многие были с драгоценными камнями - алмазами, рубинами, топазами.
Заремба разгладил бумажку, которая лежала рядом.
- Опись. Сверять с наличием, думаю, не будем. Если и окажется недостача, все равно жаловаться некуда.
В другом мешке были часы, в третьем - лом драгоценных металлов. Заметив сплющенные в пластины золотые зубы, Дорошенко поспешно сгреб все обратно в мешок.
- Невозможно смотреть на это… - пробормотал он, побагровев от ярости.
Заремба пододвинулся к нему, обнял за плечи.
- Нам, Василь, выдержки и сил еще ой сколько понадобится! Сердцу не прикажешь, но действовать надо с умом. За все заплатят!
Богдан зачерпнул горсть колец, небрежно подбросил их и сказал презрительно:
- Безделушки… Из-за такого хлама люди извергами становятся! Тьфу!.. - Он поднес к лампе серьгу с большим камнем, который отсвечивал дивным блеском. - Драгоценная штучка. Верно, не у работницы отобрали…
- Что ты хочешь сказать? - гаркнул Заремба и схватился за щеку.
- Ничего, - пожал плечами Богдан. - Так, к слову…
- Смотри мне, умник… К слову… Будто его не понимают… Может, и в самом деле у какой-нибудь сволочи отняли - богачей тут вокруг до черта было. И может, если разобраться, мне их добра вовсе не жаль. Но разве об этом речь?.. Они ведь мучают и убивают всех подряд, особенно тех, кто светлого дня в жизни своей не видел. Тысячи и тысячи - вот что страшно…
- Что вы, вуйко, на меня кричите? Как будто я спорю…
- Да не на тебя я, - махнул рукой Заремба. - На себя… Сидим здесь, а они…
- Это уж ты, брат, загнул, - вмешался Дорошенко. - Сегодня - пятнадцать эсэсовцев, а это не первый день… Понимаю тебя, вон они уже где - за Доном, но мы ли в этом повинны? Тут, брат, нашей вины нет, - сказал уверенно. - Не терзай себя!
- "Не терзай"!.. А ежели больно?
- Спать! - ударил Дорошенко рукой по столу.
- Спать, - согласился Евген Степанович. - Спрячь это, - сказал Богдану, указывая на лежавшие на столе вещи. - Завтра возьмем на учет. Именем Советской власти. Это пот трудящихся…
Когда погасили свет, Заремба спросил Дорошенко:
- Василь, как ты думаешь: не лучше ли Богдана с частью этих… вещиц сразу отправить в город? Безопаснее будет. Посадим его на подводу, вроде бы на базар мужик едет. А я позднее, когда щека заживет, через Злочный отправлюсь по железной дороге.
- Думаю, правильно, - ответил Дорошенко. - Не понимаю только, как вы это добро в деньги превратите. Гестапо сразу на след нападет.
- Это уж пусть тебя не беспокоит. Задумали мы одно дело - первоклассное…
Менцель раздраженно бросил трубку и приказал позвать Харнака. В важных случаях он всегда советовался с гауптштурмфюрером. У Вилли Харнака умная голова и чутье подлинного следователя. Иной раз клубок так запутается, что сам черт голову сломит, а он именно за нужную нить ухватится. "Интуиция", - улыбается. С такими способностями иной локтями проложил бы себе дорогу, а Вилли… Нет, не доведут его до добра вино и женщины!..
- Знаете, штандартенфюрер, - сказал он однажды, - то, что я себе позволяю, вы уже делать не решитесь. Вот, к примеру, не поедете же вы сейчас со мной в бордель? Видите! А я не желаю лишать себя такого удовольствия…
Менцель и сейчас не знает, шутил ли тогда Харнак или говорил правду. Вроде бы улыбался, а глаза серьезные.
А впрочем, черт с ним! Главное - что на гауптштурмфюрера можно положиться.
У Харнака под глазами синие круги, веки опухли.
- Что?.. - И Менцель сделал выразительный жест, намекая на то, что его подчиненный изрядно заложил за галстук.
- Как вы могли подумать, шеф?! - обиделся Вилли. - Вы же знаете, что с утра я не пью.
- В тем-то и дело, что уже не утро.
- Майн готт, действительно уже третий час! Но, надеюсь, вы вызвали меня не для того, чтобы сверить наши часы?
- Вы поразительно догадливы, Вилли. Снова неприятность…
- Листовки?
- Хуже.
- Кого-то из наших оболтусов прикончили?
- Хуже, Вилли, хуже…
- Еще хуже? Кажется, я становлюсь суеверным человеком: сегодня мне снилось…
- Ко всем чертям сны, Вилли!.. Подбита танкетка, которая везла в город драгоценности!
- Когда?
- Только что позвонили.
- Собираетесь ехать?
- Машина уже ждет нас.
Танкетка стояла на обочине - искореженный металл, запах горелой краски. Харнак обошел вокруг нее, зачем-то ткнул носком блестящего сапога по разорванной гусенице, заглянул внутрь.
- Двух мнений быть не может. Противотанковая граната… - Перепрыгнул через кювет. - Бросали вот отсюда. Даже окопчик выкопали. Умно…
- Можно подумать, что вы восторгаетесь этими бандитами, - скривил недовольную гримасу Менцель.
- Объективно оцениваю, штандартенфюрер. Если бы этих бандитов не было, нас с вами здесь не держали бы.
И вот так всегда! У этого Вилли чересчур острый язык. Никогда не знаешь, что он выкинет. И потом - никакого уважения к старшему по званию.
- Ох, Вилли, Вилли! - буркнул Менцель. - Вы когда-нибудь доиграетесь…
Собственно, такой именно тон в их взаимоотношениях ему как раз импонировал. Менцель знал, что при посторонних Харнак никогда не позволит себе фамильярничать. А с глазу на глаз пускай тешится…
Поднявшись на холмик, заросший травой, Харнак подозвал к себе Менделя.
- Вот здесь, шеф, охрана танкетки пыталась организовать оборону. Видите, сколько стреляных гильз? Потом наших солдат забросали гранатами.
Походил немного по опушке, что-то бормоча, а затем обратил внимание Менделя на свежий конский помет и следы, которые вели в глубь леса.
- Картина вырисовывается. Засаду хорошо продумали. Охотились именно за танкеткой - не обстреляли же колонны, которые проходили по шоссе утром. Выходит, хорошо информированы. А это, штандартенфюрер, свидетельствует о том, что действовал местный партизанский отряд.
- Вы открыли Америку, Вилли! Это я и без вас знаю.
- Но ведь вы не знаете, что партизан было около тридцати, что у них способный командир - наверно, бывший военный, что отряд вооружен нашими автоматами, что у партизан было несколько раненых, а возможно, и убитые.
- Об этом тоже нетрудно было бы догадаться.
- Чего же вы от меня хотите?
- Сами знаете.
Харнак развел руками.
- К сожалению, больше ничего не могу. А впрочем… - присмотрелся к асфальту. - Любопытно…
Менцель заглянул через его плечо. И что там любопытного? Кровавое пятно? Но ведь следов крови вокруг сколько угодно.
Харнак вырвал из блокнота чистый листок бумаги, поднял что-то с земли и аккуратно завернул в него.
- Все, шеф! Нам тут больше нечего делать.
- А это что? - показал Менцель на карман, куда Харнак положил бумажку.
- Да так… предположение… Необходимы лабораторные анализы.
Менцель знал: в таких случаях расспрашивать Харнака безнадежное дело. Все равно ничего не скажет. Потом сам доложит.
Харнак позвонил Менделю утром следующего дня.
- Вы свободны, шеф?
- Жду вас через десять минут.
По выражению лица Харнака Менцель понял - есть что-то новое.
Гауптштурмфюрер сел в кресло и не спеша закурил. Дымком сигареты прочертил в воздухе огромный восклицательный знак.
- Во вчерашнем налете принимал участие кто-то из города. Мужчина лет пятидесяти. Ранен в левую щеку. - Глубоко затянулся, пустил дым под потолок. - Вас это интересует?
- Откуда такие сведения?
- Данные экспертизы…
Харнак небрежно стряхнул пепел на ковер - сейчас он мог себе позволить это.
- Точнее?
- Помните, на асфальте возле танкетки лежал окурок, а рядом - кровавый сгусток?
Менцель понял: Вилли хочется немного пофорсить, ждет, чтобы начальник засыпал его вопросами. Не дождешься, мальчишка! Уперся подбородком в переплетенные толстые пальцы и ничем не обнаруживал своего любопытства.
Харнак медленно погасил сигарету.
- В том кровавом сгустке я нашел осколки зуба. Остальное - уже дело науки. Вы знаете, в нашем госпитале работает опытный стоматолог. Мы просидели с ним всю ночь. Пришлось-таки пошевелить мозгами, зато мы добились своего. Прежде всего установили, что осколки, если их собрать, имеют форму мужского левого коренного зуба нижней челюсти, по-научному - моляр. Эта старая перечница, наш зубодер, оказался наблюдательным и дотошным человеком. Он утверждает, что зуб был здоровый, что раздробила его пуля. А это, в свою очередь, означает, что мужчину ранили в левую щеку. Далее. Зубодер заверил меня: остатки зубных бугров и следы зубного камня позволяют утверждать, что зуб принадлежал человеку лет пятидесяти. Вот и все.
- Позвольте, Вилли, - ехидно заметил Менцель, - а что может сказать ваша старая перечница по поводу такого, к примеру, соображения: чем, собственно, отличаются зубы жителей этого города, ну, от зубов, скажем, краковчанина? Как он научно такую проблему обосновывает?
Харнак засмеялся.
- Вы забыли про окурок, штандартенфюрер. Окровавленный окурок, валявшийся рядом. Его бросил именно тот человек.
- Установить это не так уж и сложно, Вилли. Простейший анализ… Но почему вы думаете, что курил обязательно человек, прибывший из города?
- Итальянская сигарета, шеф. А итальянская дивизия прибыла в город пять дней тому назад. Хотя таких спекулянтов, штандартенфюрер, как эти итальянцы, свет не видывал, тем не менее полагаю, что за пять дней даже и они не могли успеть наладить торговые отношения с партизанами. Выходит…
- Не надо, не надо, Вилли! - поднял руку Менцель. - Все ясно!
- Остальное в вашей власти, штандартенфюрер. Приметы имеются, пускай поработают агенты.
- Если только мы нападем на след, Вилли, - торжественно произнес Менцель, - я возбужу ходатайство о награждении вас Железным крестом!