Я вознамерился было прояснить ситуацию, когда подошедший невысокий коренастый француз со знаком ордена Почетного легиона в петлице заговорил с Бирдом.
- Позвольте вам представить, - сказал не терпевший отступлений от правил хорошего тона Бирд. - Это старший инспектор Луазо, полицейский. Я воевал вместе с его братом.
Мы обменялись рукопожатиями, затем Луазо пожал руку Жан-Полю, хотя оба явно отнеслись к данной процедуре без всякого энтузиазма.
У французов, особенно мужчин, развился своеобразный речевой аппарат, позволяющий им без проблем изъясняться на родной речи. Англичане активнее пользуются ловким и острым языком, и потому их губы узкие и сжатые. Французский же требует иной артикуляции, поэтому они у них более выпяченные, а очертания рта мягкие и чуть впалые щеки, отчего лицо француза кажется худощавым и скошенным, как старомодное ведерко для угля. У Луазо лицо было именно таким.
- Что делает полицейский на этом шоу? - поинтересовался Бирд.
- Мы, полицейские, вовсе не бескультурные олухи, - улыбнулся Луазо. - И поговаривают, что в неслужебное время мы даже спиртное пьем.
- Вы никогда не бываете не на службе, - хмыкнул Бирд. - Так в чем дело? Присматриваете, чтоб кто-нибудь не смылся с ведерком для шампанского?
Луазо лукаво усмехнулся. Мимо нас прошел официант с подносом, уставленным бокалами шампанского.
- А дозволено ли поинтересоваться, что тут делаете вы? - спросил Луазо Бирда. - Не подумал бы, что это ваш жанр искусства. - Он постучал по одному из больших панно. На нем была изображена тщательно выписанная обнаженная женская фигура в скрюченной позе. Кожа блестела, как полированная пластмасса. На заднем плане - какие-то сюрреалистические объекты с явным фрейдистским подтекстом.
- Змея с яйцом нарисованы хорошо, - прокомментировал Бирд. - А вот девица вышла на редкость неудачно.
- Нога выходит за край картины, - заметил Жан-Поль, - ее плохо видно.
- Девушка, способная изобразить такую позу, должна быть калекой, - сказал Бирд.
Помещение все больше наполнялось людьми, и нас постепенно оттесняли все ближе и ближе к стене.
Луазо улыбнулся.
- Но poule, способная принять такую позу, заработала бы состояние на улице Город-дю-Моруа, - произнес старший инспектор.
Луазо изъяснялся, как всякий офицер полиции. Полицейских легко узнать по манере речи, поскольку привычка выдавать точные факты придает их речи особую четкость. Как в письменном рапорте - сперва факты, потом вывод, а ключевые слова - вроде названия улиц и номеров автобусных маршрутов - подчеркиваются, чтобы их могли запомнить даже молодые полисмены.
Бирд снова обратился к Жан-Полю: ему не терпелось продолжить обсуждение картины.
- Однако вы должны отдать ему должное - техника "trompe l’oeil" просто великолепна, очень тонкая работа. Посмотрите, как вырисована бутылка кока-колы.
- Он срисовал с фотографии, - ответил Жан-Поль. Бирд наклонился поближе к картине, чтобы лучше рассмотреть.
- Черт меня побери! Вот скотина! - воскликнул он. - Это и впрямь чертово фото. Вы только поглядите! - Бирд ткнул пальцем в край бутылки и воззвал к окружающим. - Гляньте сюда! Это взято из цветной рекламы. А также печатная машинка и девушка, - указал он на другие части картины.
- Прекратите тыкать пальцем в картину! - воскликнула женщина с зелеными тенями. - Если вы еще раз прикоснетесь к полотну, вас попросят покинуть помещение. - Она повернулась ко мне. - Как вы можете просто стоят вот так и позволять им подобные выходки? Если художник увидит, то взбесится.
- Он и так взбесился! - отрезал Бирд. - Подумать только, что найдутся те, кто заплатит деньги за рисунки, вырезанные из книжек с картинками.
- Это вполне законно, - сообщил Жан-Поль. - Это "objet trouve".
- Чушь! - отрезал Бирд. - "Objet trouve" - это кусочек лесоматериала или поделочного камня. Что-то, в чем художник обнаружил невыявленную красоту. А что можно увидеть в куске рекламы? Что можно разглядеть в рекламе, которую суют тебе под нос буквально на каждом шагу, кроме ничтожности?
- Но каждый художник имеет право…
- Художник?! - фыркнул Бирд. - Проклятый мошенник! Скотина чертова!
Мужчина в смокинге с тремя шариковыми ручками в нагрудном кармане обернулся.
- Что-то я не заметил, чтобы ты отказался от шампанского, - сказал он Бирду, обращаясь на ты. Хоть это была и обычная форма обращения в художественной среде, прозвучало она намеренно грубо.
- Лично у меня в бокале… - вмешался Жан-Поль и, выдержав паузу, выплюнул оскорбление: - Был сотерн с алка-зельтцером.
Мужчина в смокинге ринулся к нему, намереваясь схватить за грудки, но старший инспектор Луазо заступил ему путь и получил легкий удар по руке.
- Тысяча извинений, старший инспектор, - сказал мужчина в смокинге.
- Ерунда, - ответил Луазо. - Надо было мне смотреть, куда иду.
Жан-Поль подталкивал Бирда к выходу, но они продвигались слишком медленно. Мужчина в смокинге наклонился к женщине с зелеными тенями для век и громко проговорил:
- Они не хотели ничего плохого, просто немного перебрали. Но не беспокойтесь, они немедленно уйдут.
Он оглянулся на Луазо, желая убедиться, что его глубокие познания в человеческой натуре нашли своего адресата.
- Он вместе с ними, - кивнула на меня женщина. - Я сперва подумала, что он из страховой компании.
Я услышал, как Бирд сказал: "Я этого так не оставлю. Он мерзкая скотина".
- Может быть, - тактично проговорил человек в смокинге, - вы окажете любезность проследить, чтобы с вашими друзьями не приключилось никаких неприятностей на улице?
- Если им удастся выбраться отсюда целыми и невредимыми, то они и на улице сами справятся, - пожал плечами я.
- Раз уж вы не понимаете намеков, - заявил Смокинг, - то позвольте внести ясность…
- Он со мной, - сообщил Луазо.
Мужчина смутился.
- Прошу прощения, старший инспектор.
- Мы все равно уходим, - кивнул мне Луазо.
Смокинг улыбнулся и повернулся к женщине с зелеными тенями.
- Можете идти куда хотите, а я останусь здесь, - сказал я.
Смокинг развернулся, как марионетка.
Луазо положил ладонь мне на плечо.
- По-моему, вы хотели поговорить о том, как вам получить вид на жительство в префектуре.
- У меня нет никаких проблем с получением вида на жительство, - сообщил я.
- Именно! - отрезал Луазо и двинулся сквозь толпу к выходу. Я последовал за ним.
Возле входа на столе лежали вырезки из газет и каталоги. Женщина с зелеными тенями окликнула нас. Она протянула руку Луазо, затем пожала руку мне. Ее ладонь была вялой, как часто бывает с женщинами, будто они исподволь ожидают, что мужчина поцелует им руку.
- Пожалуйста, оставьте запись в книге отзывов, - попросила она.
Луазо наклонился к книге и четким почерком написал "Клод Луазо", а в графе "комментарии" добавил "вдохновляюще".
Женщина развернула книгу ко мне. Я написал имя, а в комментариях записал то, что писал обычно: "бескомпромиссно".
Женщина кивнула.
- И ваш адрес.
Я собрался было возразить, что никто больше не оставлял своего адреса, но когда симпатичная молодая женщина просит адрес, я, как любой нормальный мужчина, не склонен скрытничать. И написал: "Пти-Лежьонер, ул. Св. Фердинанда, 17 окр.".
Женщина улыбнулась Луазо, как старому знакомому.
- Адрес старшего инспектора я знаю: Управление расследований уголовных преступлений, Сюрте насьональ, улица Соссэ.
В конторе Луазо царила столь обожаемая полицейскими спёртая меланхоличная атмосфера. Стояли два маленьких серебряных кубка, полученных командой Луазо за победу на стрельбище в 1959 году, и висели несколько групповых фотографий. На одной Луазо в военной форме был снят на фоне танка. Луазо достал из-за пояса здоровенный автоматический пистолет М-1950 и сунул в ящик стола.
- Все собираюсь сменить на что-нибудь поменьше, - сказал он. - Эта шутка мне все костюмы портит.
Луазо тщательно запер ящик, затем принялся шарить в других ящиках стола, громко выдвигая и задвигая, достал наконец папку и положил перед собой на стол.
- Это ваше досье, - сообщил он. И продемонстрировал копию фотографии с моего вида на жительство. - Род занятий - директор туристического агентства, - прочитал он и взглянул на меня. Я кивнул. - Хорошая работа?
- Меня устраивает, - пожал плечами я.
- Меня бы тоже устроила, - хмыкнул Луазо. - Восемьсот новых франков еженедельно, и большую часть времени вы заняты тем, что развлекаетесь.
- Ну, сейчас снова возродился интерес к досугу, - ответил я.
- Не замечал, чтобы среди моих сотрудников этот интерес вообще угасал. - Луазо придвинул мне свою пачку "Голуаз". Мы закурили и принялись разглядывать друг друга. Луазо было около пятидесяти, невысокий, крепко сбитый широкоплечий мужчина с лицом, покрытым мелкими шрамами, кусочек левого уха отсутствовал. Волосы белоснежные и очень коротко остриженные. Очень энергичный, но не настолько, чтобы растрачивать оную энергию впустую. Луазо повесил пиджак на спинку стула и очень аккуратно закатал рукава рубашки. И теперь вовсе не походил на полицейского, а скорее на десантного полковника, планирующего операцию.
- Вы наводите справки о клинике месье Датта на авеню Фош.
- Почему-то все мне об этом говорят.
- Для кого?
- Я ничего не знаю об этой клинике и знать не хочу, - ответил я.
- Я беседую с вами, как с взрослым человеком, - сказал Луазо. - Но если предпочитаете, чтобы с вами обращались, как с прыщавым подростком, можно и так.
- А в чем, собственно, был вопрос?
- Я хочу знать, на кого вы работаете. Однако чтобы вытрясти это из вас, потребуется продержать вас пару часов в "обезьяннике". Так что на данный момент я вам вот что скажу: я интересуюсь этим заведением и не хочу, чтобы вы путались у меня под ногами. Держитесь от него подальше. Чтоб духу вашего даже близко не было. И передайте тем, на кого работаете, что дом на авеню Фош так и останется маленькой личной тайной старшего инспектора Луазо. - Он помолчал, прикидывая, насколько можно быть со мной откровенным. - Тут замешаны очень мощные силы. Крупные группировки борются за власть в криминальных структурах.
- Зачем вы мне это говорите?
- Подумалось, вам не помешает это знать, - чисто галльским жестом пожал он плечами.
- Почему?
- А вы не понимаете? Эти люди опасны.
- Так почему вы не притащите их в свою контору вместо меня?
- О, они для нас слишком хитроумные. А еще у них есть высокопоставленные друзья, которые их прикрывают. И только когда этим самым друзьям не удается прикрыть их делишки, они прибегают к… насилию, шантажу, даже убийству. Но всегда очень умело.
- Они говорят, что лучше знать судью, чем законы.
- Кто это сказал?
- Слышал где-то.
- Вы наблюдатель, - констатировал Луазо.
- Угу, - согласился я. - И чертовски хороший.
- Похоже, вам это нравится, - мрачно проговорил Луазо.
- Это мой любимый домашний вид спорта. Динамичный и в то же время малоподвижный. Игра ума с элементами случайности. Всесезонная, не требующая специального оборудования.
- Не больно умничайте, - грустно сказал Луазо. - Тут политика замешана. Знаете, что это означает?
- Нет, понятия не имею.
- Это значит, что однажды утром вас могут выловить из какой-нибудь тихой заводи канала Святого Мартина и вы проделаете увлекательное путешествие в Институт судебной медицины, где обретаются ребята в кожаных мясницких фартуках и резиновых сапогах. Они проведут инвентаризацию того, что обнаружат в ваших карманах, отправят ваши шмотки в офис администрации по делам бедных, повесят на вас номерок, охладят до восьми градусов и сунут в холодильник вместе с еще парочкой глупцов. Суперинтендант позвонит мне, и придется тащиться на ваше опознание. А я терпеть этого не могу, потому что в это время года там тучи мух размером с летучих мышей, а вонь доносится аж до станции "Аустерлиц". - Он помолчал. - И мы даже расследовать это дело не будем. Я хочу, чтобы вы это отчетливо понимали.
- Я прекрасно понял, - ответил я. - Я давно уже стал экспертом по распознаванию угроз, насколько бы завуалированы они ни были. Но прежде чем вы дадите паре копов измерительные ленты, флажки и карту канала Святого Мартина, убедитесь, что выбрали тех людей, которых ваша контора не считает незаменимыми.
- Увы, вы все неправильно поняли. - Слова Луазо произносил одни, но глаза его говорили совсем обратное. Он пристально посмотрел на меня. - Остановимся пока на этом, но…
- Просто оставьте все как есть, - оборвал его я. - Вы скажете вашим парням, чтобы нацепили кепки со свинцовой подкладкой, а я надену спасательный жилет.
Луазо позволил себе максимально возможное дружелюбное выражение лица.
- Не знаю, каким боком вы имеете отношение к клинике месье Датта, но пока я этого не узнаю, глаз с вас не спущу. Это дело политическое, так пусть политический департамент и запрашивает информацию. Нам с вами незачем вцепляться друг другу в глотку, согласны?
- Согласен.
- В ближайшие дни с вами могут связаться люди, заявляющие, что работают на меня. Не верьте. Если захотите что-то узнать, обращайтесь прямиком ко мне лично. Мой номер 22–22. Если не застанете меня, то в конторе будут знать, где меня найти. Просто скажите оператору: "Улыбка - это еще не смех".
- Ладно. - Французы по-прежнему используют эти идиотские кодовые фразы, которые невозможно воспроизвести, если вас прослушивают.
- И последнее, - продолжил Луазо. - Как вижу, никакой совет, даже самый добрый, не находит в вас отклика, так что позволю себе добавить вот что: если вы сцепитесь с этими людьми и окажетесь победителем… - он посмотрел на меня, желая убедиться, что я слушаю, - …то я лично гарантирую, что вы отправитесь на нары лет на пять.
- По какому обвинению?
- За доставление старшему инспектору Луазо проблем, выходящих за рамки его служебных обязанностей.
- А вам не кажется, что таким образом вы несколько превысите свои полномочия? - поинтересовался я, пытаясь создать впечатление, что у меня тоже имеются влиятельные друзья.
- Конечно, превышу, - улыбнулся Луазо. - Я занял свой нынешний пост как раз благодаря тому, что всегда процентов на десять превышал свои полномочия.
Он поднял и опустил телефонную трубку, в соседней комнате послышался звонок. Должно быть, это был заранее оговоренный сигнал, потому что его помощник появился почти мгновенно. Луазо кивнул, давая понять, что разговор окончен.
- До свидания. Было приятно снова повидаться.
- Снова?
- Конференция НАТО по подделке грузовых деклараций, Бонн, апрель 1956-го. Если мне не изменяет память, вы представляли БАОР.
- Вы говорите какими-то бесконечными загадками. Я никогда не был в Бонне.
- Ушлый вы тип, - хмыкнул Луазо. - Еще минут десять, и вы бы убедили меня, что меня самого там никогда не было.
Он повернулся к помощнику, ожидавшему в дверях, чтобы проводить меня к выходу.
- Когда он уйдет, не забудь пересчитать огнетушители. И ни при каких обстоятельствах не пожимай ему руку - можешь неожиданно оказаться на улице Фобур-Сен-Оноре.
Помощник Луазо проводил меня на выход. Веснушчатый юноша в очках с металлической круглой оправой.
- До свидания, - попрощался я, коротко улыбнувшись. Парень посмотрел сквозь меня, кивнув дежурному полицейскому, поправлявшему автомат на плече. Отказавшись от идеи "сердечного соглашения", я зашагал в направлении Фобур-Сен-Оноре, высматривая такси. Из-под решеток на дороге доносился звук проходящего поезда метро, заглушаемый четырьмя сидящими кучкой бомжами, греющимися в исходящих из метро теплых воздушных потоках. Один из них полупроснулся, видимо, приснилось что-то плохое. Зевнув, он что-то пробормотал.
На углу стоял припаркованный "ягуар". Едва я свернул за угол, фары машины зажгись и она двинулась ко мне. Я отошел подальше в сторонку, когда дверца распахнулась.
- Запрыгивайте, - раздался женский голос.
- Не сейчас, - ответил я.
Глава 6
Марии Шове было тридцать два года. Она отлично выглядела, сохранив мягкость, фигуру, сексуальный оптимизм, уважение к мужскому уму и домашность. А утратила подруг детства, застенчивость, свои литературные чаяния, одержимость шмотками и мужа. Довольно честный обмен, как она считала. Время дало ей куда больше независимости. Она оглядела художественную галерею и не обнаружила ни одного человека, которого хотела бы снова видеть. Но при всем при этом здесь были ее люди: те, кого она знала еще с ранней юности, люди, разделявшие ее вкусы в книгах, спорте, кино и путешествиях. Теперь она уже не хотела слышать их мнение о том, что ей нравилось, и не больно-то хотела знать их мнение о том, что ей не нравилось. Картины здесь были чудовищными, в них не было даже детской избыточности. Они были старыми, тусклыми и печальными. Мария ненавидела слишком реалистичные вещи. Старение было реальностью. И чем старше вещи, тем они реальнее, и хотя она не боялась старости, вовсе не жаждала торопиться в этом направлении.
Мария понадеялась, что Луазо не будет слишком груб с тем англичанином, которого увел с собой. Лет десять назад она бы высказала Луазо что-нибудь, но теперь она научилась сдержанности, а в Париже сдержанность становилась все больше и больше насущной проблемой. Как и насилие, кстати говоря. Мария сосредоточилась на том, что ей говорил художник.
- …взаимодействие между человеческим духом и материальным миром, которым человек себя окружает…
Мария ощутила легкий приступ клаустрофобии. А еще у нее разболелась голова. Следовало бы принять таблетку аспирина, но она не стала, хотя знала, что лекарство снимет боль. Когда в детстве она жаловалась на боль, мать говорила, что в жизни женщины боль присутствует постоянно. Именно это и означает быть женщиной, испытывать боль изо дня в день. Мать находила в этой констатации некое стоическое удовольствие, но подобная перспектива в детстве приводила Марию в ужас. И по-прежнему пугала, и она была твердо намерена с этим бороться. Поэтому игнорировала любую боль, словно признание боли было равносильно признанию ее женской слабости. Так что она не станет принимать аспирин.
Мария подумала о своем десятилетнем сыне. Он жил с ее матерью во Фландрии. Не очень полезно для ребенка проводить много времени со стариками. Но это всего лишь временная мера, однако все то время, что он был там, Мария ощущала себя немного виноватой, когда ходила куда-то на ужин или в кино, или даже такими вот вечерами, как сегодня.
- Посмотрите на картину у дверей, - сказал художник. - "Холокост камо грядеши". Вы видите стервятника, который представляет собой эфемерный и…
Марии он надоел до смерти. Смешной дурак. Она решила, что пора уходить. Толпа стала менее подвижной, и Мария еще сильнее ощутила клаустрофобию, как среди неподвижно стоящих людей в вагоне метро. Она посмотрела в обрюзгшее лицо собеседника, в его глаза, жаждущие признания этой толпы людей, способных восхищаться лишь собой.
- Мне пора, - сказала она. - Уверена, выставка будет иметь грандиозный успех.