Начальник полиции города Билечи понимал, что убийство совершено не с целью грабежа, что похищено нечто более важное, чем деньги, что в этом замешаны, видимо, большие люди и ему совать свой нос вовсе не следует. Но и правосудие, вернее, закон должен торжествовать. Задача заключалась даже не в том, чтобы найти козла отпущения, их было на выбор: Павский, Скачков, Мальцев, Берендс, Хованский, нужно только отыскать деньги. А деньги взял не убийца! Скачкова?
"Без фокусов! Чтобы не было жалоб! Вечером доложи! - бормотал себе под нос начальник полиции, возвращаясь в кабинет. - Черт бы тебя драл..."
Взяв со стола платочек Ирен Скачковой, он сунул его небрежно в карман, потом подошел к окну и, уставясь в пространство, задумался, покачиваясь всем телом с пяток на носки и обратно. Наконец, видимо, что-то решив, посмотрел на часы, вышел из комнаты и направился по коридору в отведенный для следователя кабинет. Завернув за угол, он увидел у двери жандарма.
Заметив начальника, жандарм смутился, отворил в комнату дверь и громко сказал:
- Немедленно уйдите отсюда. Господин следователь запретил пускать сюда кого бы то ни было. Сколько раз можно повторять!
Из кабинета вышел Берендс. Улыбаясь и кланяясь, он твердил:
- Хорошо! Хорошо! Отлично! Вы совершенно правы, это очень умно, что вы говорите. - И потом, уже обращаясь к подходившему Вуйковичу, заметил, кивая в сторону жандарма: - Какой он у вас исполнительный! Хотел поболтать с дамой, развлечь ее, а он... - Берендс весело смотрел ему прямо в глаза, и Вуйкович так и не понял, смеется ли капитан над жандармом, над тем глупым положением, в которое попал, или над ним, начальником полиции, у которого такие служаки.
Ответив поклоном на бесконечные расшаркивания капитана Берендса, начальник полиции попросил его далеко не уходить, поскольку хочет с ним уточнить несколько вопросов. Потом, окинув жандарма свирепым взглядом, спросил:
- Где этот жеребец?
Жандарм, испуганно тараща глаза, взял под козырек и рявкнул:
- Господин следователь ушли за ихним хахалем! - и указал головой на сидевшую на стуле Ирен.
- Ты не только взяточник, но и болван! И мы с тобой еще поговорим на досуге, а теперь убирайся вон, чтобы глаза мои тебя больше не видели!
Жандарм щелкнул каблуками, сделал поворот и, печатая шаг, зашагал по коридору.
Вуйкович плюнул ему вслед, потом вошел в комнату, затворил за собой дверь, кивнул головой Ирен, сел, и, опершись ладонями на колени, спросил:
- Чем вы, госпожа, так расстроены, я вижу слезы на ваших глазах! Кто вас обидел?
И в самом деле, красивое лицо Ирен было заплакано. Но на нем можно было прочесть скорей не огорчение, а досаду. Так плачет капризный упрямый ребенок. "Видимо, не договорились с этим Берендсом, - решил Вуйкович. - О чем? Интересно!"
- Это ужасно! Кошмар какой-то! Он говорит, что я выронила платок в комнате Кучерова. Не может этого быть! Понимаете? Не может! Не была я там! Это Алексей подбросил! Алексей Хованский!
- Откуда же у него ваш платок?
- Попросил! Я, дура, и отдала. На память!
- Но он же не кадетик четвертого класса, а вы не институтка, чтобы вам дарить на память, а ему носить у сердца платочек своей дамы. Времена рыцарей, госпожа Скачкова, миновали.
- Он объяснялся в любви, а когда я сказала "нет", пристал, чтобы дала ему платочек.
- Когда же это было?
- Вчера вечером мы вышли вместе от Александра Георгиевича Гатуа, капитан предложил меня проводить. Я очень боюсь проходить мимо этого страшного форта. Там так темно! - Ирен посмотрела своими русалочьими глазами на Вуйковича и сделала испуганное лицо.
"Дьявол в личине ангела! Хороша, кого хочешь собьет с пути истинного. Бесово наваждение, как говорит наш поп", - подумал он и невольно улыбнулся.
- Мы сели на скамейку вон там, у лазарета, - продолжала она и, повернувшись к окну, указала мизинчиком в сторону скамейки.
- Это на ту, что в сирени? - спросил, не поднимая глаз, начальник полиции и подумал: "Надо поглядеть на эту чертову скамейку!"
- У меня подвернулся каблук...
- И долго вы там сидели?..
- Нет, что вы! - с притворным ужасом проворковала Ирен. - Полчаса, не больше. Потом мы дошли вместе до ворот. Он сказал, что пойдет на станцию. Когда я проходила по коридору, часы показывали двенадцать часов тридцать пять минут.
"Если Хованский действительно вышел из ворот в 12.30, то за полчаса он успел бы дойти до моста, где совершено убийство. Но откуда взялся топор и зачем ему понадобилось идти с чужим топором к себе? Уж очень все хитро. Уж не Берендс ли это путает карты?" Вуйкович отметил что-то у себя в блокноте и, снова опершись ладонями о колени, уставился на Ирен.
- И что же вы делали потом? Как встретил вас муж? Или его еще не было дома?
- Миша спал. Когда он немного выпьет, его и пушками не разбудишь.
- Вас видели, как вы примерно в четверть - половине второго выходили за ворота. Так ли это?
Ирен смешалась, лицо ее покрылось пятнами, потом на глаза набежали слезы.
- Это неправда, - сказала она, - чистейшая сплетня! Меня тут все не любят, следят за каждым моим шагом и врут. - Она все больше воодушевлялась. - Потому что я не урод. Я не виновата, что за мной бегают мужчины, пялят на меня глаза, а когда подвыпьют, говорят сальности и... Думаете, Врангель на меня не смотрел?..
- Войдите! - крикнул Вуйкович, услыхав, что постучали в дверь.
В комнату вошли директор, старый Гатуа, Хованский, Хранич, следователь и, наконец, Берендс. Боров, утирая платком со лба пот, выпалил:
- Господин комиссар, капитан Хованский поделился с нами своими соображениями о том, кто убийца, и мы с ним согласны...
- А я, господин комиссар, знаю грабителя и где запрятаны деньги! - сказал Берендс.
Все взоры обратились на него.
- Нет!.. - дико закричала Ирен. Этот крик, крик раненого зверя, заставил всех вздрогнуть. Когда они повернули головы, то увидели вместо красивой кокетливой женщины исступленное существо с вытаращенными глазами.
- Я тоже знаю убийцу и грабителя, - прошептала она и рухнула на пол.
Первым к ней кинулся Берендс и, подхватив ее, как перышко, крикнул:
- Воды!
3
Весть о трагической смерти генерала Кучерова огорчила кадет, а поступившие вслед за этим подробности об убийстве, особенно то, что топор, которым был убит генерал, найден в сарае у Хованского, привели в полное недоумение. Никто не верил, что так понравившийся всем капитан третьего ранга мог совершить что-нибудь подобное. Немалую роль тут сыграл корпусной атаман Аркадий Попов. Он был накануне у названого отца и знал, куда он собирается уезжать. Генерал много и хорошо говорил о Хованском. "Слушай его, Аркадий, он поможет тебе выбрать жизненный путь, стать человеком".
Убийство Кучерова похоронило в сердце Аркадия все прежние иллюзии, действительность предстала во всей наготе. Особенно возмутил его слух о том, что подозрение падает на капитана Хованского. Надо было действовать, и Аркадий побежал к Гатуа.
Старик встретил его, как родного сына, и начал рассказывать, как проходила вечеринка. Их беседу прервала Галина, племянница генерала. Она прибежала запыхавшись, со слезами на глазах и, упав в подставленное ей кресло, с трудом выдавила:
- Я только что узнала, что убит Петр Михайлович. - Она приложила платок к глазам и, поглядев на висевший в углу образ спасителя, перекрестилась. - Мне нужно с вами поговорить, посоветоваться, я чувствую себя такой виноватой, и я не знаю, что делать. - И она снова залилась слезами.
- Вах! Зачем так волноваться? Успокойтесь, Галина, - заволновался, в свою очередь, Гатуа.
- Мне не следовало вчера уходить. Я должна была им прямо в лицо, без обиняков сказать все!
- Ка-а-аму?
Торопливо и сбивчиво она рассказала о том, что накануне случайно услышала разговор Скачковых о какой-то табакерке, которая лежит в кассе Петра Михайловича, и о шифре, который звучит как женское имя "Дина".
- Я все это передала Петру Михайловичу, а он махнул рукой и сказал: "Пустяки. Не беспокойтесь!"
- Пойдемте к начальнику полиции, - сказал, поднимаясь, Гатуа.
- Они вышли на крыльцо и увидели Хованского, который быстрыми шагами направлялся в их сторону. Лицо его было суровым. Молча, минуя всех, он подошел к Аркадию Попову и крепко его обнял.
А юный корпусный атаман вдруг всхлипнул и низко-низко опустил голову. Глядя на них, старый Гатуа шмыгнул носом и полез в карман за платком. А Галина так и залилась слезами.
-Я к вам по делу, Александр Георгиевич! Скажите, вы заходили сегодня утром в сарай? - спросил Хованский.
- Нэт, за-ачем за-ахадит?! - разводя руками, прохрипел Гатуа. Когда он был взволнован, его грузинский акцент чувствовался особенно сильно.
- Пойдемте. - Алексей двинулся к сараю, отворил дверь и, не позволяя никому входить внутрь, спросил: - Где ваш топор?
В чисто подметенном дровянике топора не оказалось. У колоды явственно отпечатался след сапога.
- Такой размер из собравшихся у вас вчера на вечеринке носят Скачков и я. Номер сорок первый. Только ищейка может найти настоящего хозяина этого следа, если понадобится. А сейчас пойдемте к директору.
Перрет встретил их хмуро, со свирепым видом. После телефонного разговора Павского с военным агентом он поднялся к себе. Покрутился по комнате, плюнул, обругал себя безмозглым за то, что начисто забыл, за чем поднялся, и неторопливо двинулся обратно в кабинет, где оставил Павского.
В нижнем коридоре у комнаты, отведенной следователю, стоял Берендс и разговаривал с жандармом. Оба улыбались.
Павский сидел на стуле. Он кончил разговор. Полковник был явно расстроен. Перрет еще никогда не видел его таким.
- У вас неприятности?
- К сожалению, ваше превосходительство, - уныло протянул Павский и невольно посмотрел на сейф. - Большое спасибо за телефон, извините, что беспокоил! - Он щелкнул каблуками, поклонился и вышел.
"Опять забыл дурацкий ключ в сейфе! - спохватился Перрет. - Сейчас проверим". Он подошел к сейфу, отворил его и убедился, что сейф без него открывали, а ключ от кассы лежит вовсе не так, как они договаривались с Кучеровым его класть.
"Так вот почему велся "конфиденциальный разговор" в моем кабинете! У меня под носом происходит черт знает что! Гвардейский полковник - воришка! Отпрыск древнего рода Хованских - разбойник! Топор в руках офицера! У меня в корпусе шайка грабителей и убийц! Какой позор! Какой стыд!"
Стук в дверь отвлек его от печальных мыслей. Но каково было его негодование, когда он увидел, как во главе с Гатуа вошел и "разбойник" Хованский. За ними Галина и названый сын генерала Кучерова - Аркадий Попов.
Галина рассказала все, что слышала, сидя на скамейке. Потом очень сдержанно и кратко высказал своп соображения Хованский. Начал он с того, что попросил директора заглянуть в сейф и убедиться, на месте ли ключ от кассы.
Перрет уныло заметил, что хотя ключ и на месте, но его кто-то брал.
Была вызвана машинистка. Увидев подозрительные взгляды собравшихся, Грация растерялась, побледнела и на вопрос, брала ли она из сейфа ключ, пролепетала сначала что-то невразумительное, потом, решившись, видимо, рассказать все, попросила стакан воды, с жадностью выпила и, тяжело опустившись на предложенный ей стул, уставилась в пол.
- Я назову его, подождите... дайте собраться с силами, - почти шепотом начала она, - я не думала...
Раздался телефонный звонок. Директор, досадливо покосившись на висевший на стене и обычно бездействующий телефон, встал и снял трубку.
- Белград вызывает генерала Перрета, - ясно прозвучал голос телефонистки.
- Я слушаю, - сказал директор и прижал трубку к уху. - Кто говорит? Здравствуйте, Александр Павлович. Одну минуту. - Он опустил трубку и жестом попросил присутствующих покинуть кабинет.
- На-аверно, генерал Кутепов, - прохрипел Гатуа на ухо Хованскому, выходя в коридор.
Подошел, кланяясь и расшаркиваясь, Берендс. Любезно улыбаясь, он пожелал всем доброго утра, сказал несколько добрых слов о генерале Кучерове и высказал особое соболезнование Аркадию Попову. Потом спросил, в кабинете ли директор. У него-де имеются серьезные данные о преступлении.
- Впрочем, - продолжил он, - у меня секретов нет, могу сказать и вам!
Все покосились на машинистку Грацию, она стояла в стороне от всех и, казалось, ничего не видела и не слышала.
Берендс словно только сейчас ее заметил. Как ни в чем не бывало он подошел к ней и, ласково взяв за руку, сказал:
- Кураж, ма пети, ту сера бон! (Он всегда говорил с ней на ломаном французском, хотя знал этот язык в совершенстве.)
Вышел генерал Перрет. Лицо его было красным. Казалось, его вот-вот хватит удар.
- Ступайте, Грация, к себе в бухгалтерию, потом во всем разберемся. Сейчас не до вас. Не правда ли, господа? - и он повернулся к Гатуа и Хованскому.
Гатуа хотел было что-то возразить, но Хованский, опередив его, сказал:
- Разумеется, ваше превосходительство!
- Да, да! Конечно! Отлично! - подхватил, кланяясь директору, капитан первого ранга Берендс.
- А теперь пойдемте к Вуйковичу, - сказал Перрет.
- Начальник полиции сейчас в кабинете, который отведен следователю. Разговаривают с Ириной Львовной. Бедняжка по наивности попала в такую историю! Испугалась! - и Берендс изобразил на лице испуг.
Все промолчали и, не глядя друг на друга, направились по коридору к начальнику полиции.
4
Есаул Скачков постучал по пюпитру палочкой. Оркестр умолк. И вдруг он почувствовал, что сзади кто-то приближается. Скачков оглянулся, увидел двух жандармов и следователя и понял, что все пропало. Кадеты с недоумением смотрели, как к их капельмейстеру подошел полицейский чиновник и резким голосом громко бросил:
- Господин Скачков, следуйте за мной.
Есаул побледнел, хотел что-то возразить, но, взглянув на кадет, отшвырнул в сторону свою дирижерскую палочку, молча зашагал в сопровождении жандармов на нижний двор.
Начальник полиции не мог лишить себя удовольствия, чтобы не уличить убийцу по-шерлокхолмски, с эффектом. Поэтому в кабинет директора были приглашены директор с инспектором, командиры сотен, все присутствовавшие накануне на вечеринке у Гатуа, бухгалтер, машинистка Грация, сторож с электростанции, возница Алимхан, Аркадий Попов, Васо Хранич.
На письменном столе лежал топор - улика № 1 (улика № 2 - платок, - видимо, не должна была фигурировать). За столом в кресле с грозным видом восседал начальник полиции. Он был доволен.
Вечером он сможет доложить господину министру, что преступник обнаружен и сознался. В последнем Вуйкович был уверен: "Обламывали и не таких!" Остальные разместились на стульях, креслах и диване. Не хватило места только Алимхану и сторожу Йове, и они жались в сторонке у стены.
И все-таки, хотя все, казалось, было ясно и начальника полиции интересовало лишь признание Скачкова в убийстве с целью ограбления, никто не знал, как поведет себя есаул, что можно ждать от истеричной машинистки и от вконец расстроенной Ирен. И главное, что скажут Гатуа, Хранич, Хованский и Аркадий Попов. Многое было проблематичным, многое зависело от того, обвинят ли Ирен Скачкову в соучастии.
Поэтому в комнате царила гнетущая тишина. Наконец, дверь отворилась, и вошел Скачков в сопровождении следователя. Жандармы остались у двери в коридоре.
- Господин Скачков, - сказал следователь, - вы обвиняетесь в предумышленном убийстве генерала Кучерова и ограблении корпусной кассы. Прежде чем ответить, подумайте. Согласно законам нашего государства только чистосердечное признание может спасти вас от смертной казни, которую предусматривает параграф Уголовного кодекса. Теперь все зависит только от вас.
Вуйкович сделал небольшую паузу и, поднявшись, спросил:
- Признаете ли вы, господин Скачков, себя виновным в предъявленном вам обвинении?
Есаул равнодушно посмотрел на полицейского комиссара, на топор, потом встретился с горящими гневом и жаждой мести глазами Аркадия Попова и, быстро отведя взор, невольно скрестил его с полным презрения и брезгливости взглядом Хованского. И Скачкову почему-то вспомнились вчерашняя вечеринка и большие насмешливые глаза Кучерова. Рядом с Хованским сидел Берендс. Его голубые глазки под пшеничными бровями излучали симпатию, смешанную с сожалением, и весь его вид убеждал есаула в том, что сознаваться надо. Рядом с капитаном сидела Ирен. Умоляюще сложив руки, она шептала:
- Сознайся! Сознайся!..
В русалочьих зеленых глазах молодой женщины таился животный страх. Не в силах выдержать его взгляда, она опустила глаза и невольно, словно искала защиты, схватилась за рукав Берендса.
"Предала, змея подколодная!" - решил Скачков. В голову ударила кровь, в висках пульсировало. Он ничего уже не видел.
- Я убил, - сказал он хрипло, облизывая языком пересохшие губы. - Не ради денег. Я денег не брал! Понимаете, не бра-а-ал!
- Миша, что ты говоришь! - вскакивая со стула, истерически закричала Ирен. - Ведь ты себя губишь. Ведь уже известно, что ты спрятал их в отдушине дамской уборной! Да! Да! Да!
Начальник полиции сделал знак следователю, и тот положил увесистый пакет рядом с топором.
Скачков вдруг понял, что за все придется отвечать ему одному. И напрасно было совершено убийство...
В далеком детстве, на ярмарке, он, Павлик Очеретко, увидел эксцентрика, метателя ножей и томагавков, и решил во что бы то ни стало постичь это мастерство. И добился своего. Он мог запросто на расстоянии двадцати шагов сшибить, пронзить насквозь ножом яблоко с головы товарища или швырнуть топорик и со страшной силой вонзить его точно в цель.
Небольшого роста, сухощавый и на вид хлипкий, он обладал недюжинной силой, метким глазом и дьявольской ловкостью. Он был хитер и коварен, смел и находчив, недоставало только ума и выдержки. Выдержка изменила ему и когда он в 1922 году попал в плен, в то время как Юрко Тютюнник благодаря той же выдержке благополучно бежал за Збруч в Польшу.
"Горячность подвела меня. Горячность и доверчивость к этой змее подколодной. Обвели вокруг пальца, оставили в дураках. И кто? Иуда Берендс и этот недоделанный семимесячный Павский! - Есаул с ненавистью посмотрел на топор. - Какого черта я вздумал убивать Хованского? И эта глупая затея с топором, который пришлось из-за этого болвана Йовы швырнуть в сарай. Вот он стоит, переминаясь с ноги на ногу, и таращит на меня буркалы. И почему я вдруг решил, что окровавленный топор - улика против Хованского? Эх!"
Рушились надежды на обеспеченную веселую жизнь, полную романтики, острых ощущений, жизнь разведчика и возможного руководителя националистического подполья на Украине. Ждала тюрьма, а может быть, и смерть.
"Нет! Только не смерть! Я хочу жить. Надо сознаваться. Следователь говорил что-то о чистосердечном признании".
Начальник полиции взял денежный пакет, вытащил из него ведомость и деньги - тысячединаровые банкноты; нетерпеливо дважды пересчитал их и сунул обратно. Потом, облокотясь на стол, сцепив пальцы, посмотрел в окно и вдруг, повернувшись к Ирен, внезапно спросил: