"Худая слава по свету бежит, а добрая за печкой сидит", - твердил, посмеиваясь, Георгиевский и потирал руки. Приосанился, напыжился и ходил как павлин Байдалаков, задрали вслед за ним носы и "нацмальчики". Связь "Внутренней линии" с советской разведкой не обнаружили, но руководство РОВСа, признав наличие организации в организации, отдало приказ о расформировании "Внутренней линии" и запретило впредь создавать ей подобные.
4
Королевский дворец находился в центре Белграда, на улице Краля Милана. Напротив него стояло одноэтажное серое здание царского русского посольства. До 1940 года на нем всегда развевался трехцветный российский флаг, представлявший якобы всю Россию, а на самом деле "Россию № 2".
За домом посольства разбит парк, в глубине которого высится здание "Русского дома". Здесь 28 августа 1938 года открывался в торжественной обстановке IV съезд НТСНП. Гостей оказалось больше, чем предполагали. Почти все члены союза белградского отдела были мобилизованы для обслуживания съезда.
Хованский пришел минут за двадцать до начала. Зал был уже наполовину полон. В буфетах, раздевальнях и фойе толпился народ. В партере его окликнул знакомый голос. Алексей оглянулся. Перед ним стоял бывший преподаватель Донского кадетского корпуса Иван Иванович Павский, ныне один из руководителей "Военной секции" при НТСНП, шофер-таксист, собственник двух легковых машин-лимузинов.
- О, Алексей Алексеевич! - Он вытянулся, щелкнул каблуками, поклонился и протянул руку. - Угадайте, кто тут из прежней компании? Людвиг Оскарович с супругой! Вон разговаривают с Вонсяцким.
Алексей повернулся. У колонны в окружении доброго десятка мужчин и женщин стоял, верней позировал, высокий статный мужчина лет сорока пяти, с красивым мужественным лицом и вьющимися, чуть тронутыми сединой волосами и разговаривал с Ирен Скачковой и Берендсом. С видом сноба, не меняя скучающей мины, снисходительно поглядывая на публику, Вонсяцкий время от времени бросал взгляд на красивую девушку, увлеченно слушавшую югославского офицера-летчика, в котором Алексей узнал Аркадия Попова.
- Да ведь это мадам Скачкова, - сказал он. - А красавец мужчина, вероятно, Вонсяцкий? В связи с его фамилией у меня в памяти возникает какая-то скандальная история. Кто он?
Павский с оттенком недоверия вытаращил на него глаза.
- Вождь русских фашистов в Южной Америке, мультимиллионер, тот, кто женился на королеве кофе. Брешко-Брешковский роман о нем написал. Выпускает газету "Фашист". А Ирина Львовна сейчас мадам Берендс. - И Павский, пожав плечами, сильно втянул в себя воздух, точно всхлипнул.
- Я русских газет почти не читаю, в организациях, кроме РОВСа, не состою, на собраниях не бываю, а вот молодежь меня интересует, - сказал Хованский. - С вами-то мы встречались, ну а Ирину Львовну и Людвига Оскаровича после ужасного убийства генерала Кучерова я не видел. Они куда-то уехали из Билечи.
- Уехали в Германию! - Павский подчеркнул слово "Германию". - На днях прибыли в Белград как муж и жена. Вы посмотрите на нее, все такая же красавица, а он постарел.
Почувствовав взгляд, Ирен повернула к ним голову. В ее глазах что-то вспыхнуло, она улыбнулась, помахала ручкой, потом дернула мужа за рукав и указала на них взглядом.
Берендс закивал головой, зашаркал ногами. Вонсяцкий церемонно поцеловал руку Ирен и по-военному поклонился капитану. И тут же, отвернувшись, уставился на сидящую с Аркадием Поповым красавицу.
"Хоть ты и Вонсяцкий, но отбивать у Аркаши девушку штука весьма рискованная", - подумал Хованский, направляясь к Берендсу и Ирен.
- Здравствуйте, Алексей Алексеевич! - проворковала Ирен, протягивая для поцелуя руку. - Вы помните, как мы с вами познакомились? Сколько воды утекло! Это было на корпусном празднике, и мы танцевали с вами вальс, и тогда вы мне нравились... Впрочем, сейчас вы нравитесь мне еще больше. Вы настоящий мужчина! А тот - кукла! - и она бросила взгляд в сторону Вонсяцкого.
- Ну зачем вы так, Ирен, - с укоризной заметил Берендс. И осклабился, скороговоркой пробормотал: - Очень приятно, очень приятно: Здравствуйте! Мое почтение! - и все улыбался, сжимая как в тисках кисть Алексея.
"Облысел, постарел, и глаза уже не голубые, а белесые, но сила не поубавилась!" - отметил Алексей.
- Алексей Алексеевич, миленький, вы обязательно к нам придите, мы остановились в "Экзельциоре". Завтра же, и все расскажете, как вы, где вы и что вы... А, Боречка, здравствуйте! Почему вы опоздали? - Она уже протягивала руку подошедшему к ним щегольски одетому худощавому блондину с испитым лицом и вялыми жестами. - Вы незнакомы? Хованский! А это наш дорогой Боречка Каверда, герой и мученик!
"Так вот ты какой! - подумал Алексей. - Террорист! Несуженый Гаврила Принцип! Ты убил Войкова, благороднейшего, честнейшего человека! И. не по своему почину! Ты не герой, а послушное орудие. И ты это понимаешь!" И вспомнил, как в 1926 году, проезжая через Варшаву, побывал у Войкова, умного, обаятельного, проницательного Петра Лазаревича, советского дипломата.
Каверда скромно и даже как-то боязливо поклонился, тихо что-то пробормотал, потом сделал неопределенный жест и направился к Вонсяцкому, который внимательно слушал взявшего его под руку человека с энергичным лицом.
- Кто это? - спросила Ирен, обращаясь к Хованскому.
- Не имею понятия. Я попал сюда случайно.
- Это Столыпин, сын убитого министра, - сказал Павский, который все это время не сводил глаз с Ирен. - Алексея Алексеевича не спрашивайте, он даже о Вонсяцком ничего не слыхал!
- Интереснейшая судьба и романтичная...
- В романе Брешко-Брешковского, - вставил, улыбаясь, Берендс.
- И романтичная, - повторила Ирен. - Представьте себе: вдова короля кофе в Бразилии, выйдя утром прогуляться по парку, вдруг обнаруживает лежащего без сознания молодого красавца с кровавой раной на груди. Придя в чувство, он рассказал, что его преследовала банда индейцев. Спасаясь от них, раненый перелез через стену ее сада и потерял сознание, и сейчас уже сам не знает, не попал ли он в волшебное царство и не фея ли она? Вот так охмуряют молодых женщин гвардейские офицеры!
Павский хотел что-то добавить, но промолчал.
- И эта старая дура, - не меняя интонации, продолжала Ирен, - ему поверила, вышла замуж и дает на карманные расходы миллион долларов в год! Вот он и бесится!
- Но говорят, она к делам его на пушечный выстрел не подпускает, - заметил Павский.
- Он делает и много хорошего. В Париже открыл лицей, взял на свое иждивение и взимает за это плату - один франк в год! Красиво и благородно! - Берендс сощурился в сторону входных дверей.
- Приезжая в Париж, Вонсяцкий везет с собой из Америки лимузин, причем такой, что даже видавшие виды парижане ахают при виде машины, а личным шофером нанимает князя или великого князя, - бросил едко Павский. - Фанфаронада!
- Ха-ха-ха! А его история с охотой на львов в Африке?
- Я ничего не слыхал, - пожав плечами, сказал Алексей, хотя все это отлично знал. И, проследив взгляд Берендса, увидел, как входит в зал Карл Краус, шеф заграничного отдела немецкой контрразведки, службы национал-социалистской партии, под руку с пышной блондинкой.
- Наш герой, - продолжала тем временем Ирен, - прибыл в Африку в сопровождении секретаря и двух телохранителей. Как известно, в Африке львы давно уже не гуляют на свободе, разве что в заповедниках, и охота на львов напоминает царскую охоту на зубров. Тем не менее охота состоялась. Лев был пущен прямо на охотника, тот выстрелил, животное упало. Секретарь сделал несколько "снимков": "Вонсяцкий стреляет"; "Вонсяцкий подходит к сраженному льву"; "Вонсяцкий поставил ногу на льва" и т. д. Досужие американские газетенки печатали снимки под заголовком: "Король кофе победитель львов!" А через месяц разразился скандал. По данному секретарем Вонсяцкого журналистам интервью охота оказалась чистейшей липой. Был куплен старый лев и выпущен перед самой охотой из клетки. Стреляя, Вонсяцкий во льва промазал, но лев умер, не то, испугавшись выстрела, от разрыва сердца, не то от радости, что вырвался на свободу, не то просто от старости. Секретарь за молчание потребовал от Вонсяцкого кругленькую сумму. Ну а хозяин расценил так: "Реклама, какая бы она ни была - остается рекламой!"
Публика потешалась и... покупала бразильский кофе.
Прозвучал третий звонок, погас верхний свет, и все стали усаживаться по местам.
- Не пропадайте и завтра же приходите, будем ждать. Вечерком! - проворковала Ирен, помахав Алексею ручкой.
- Постараюсь, Ирина Львовна! - сказал Алексей и подумал: "Придется пойти!"
На трибуну поднялся Байдалаков.
Начал он разглагольствованием о духовном и численном росте союза, о его монолитности, широких возможностях настоящей работы. Потом туманно коснулся идеи "солидаризма", которая выведет из "социального тупика" современное общество и соединит крепче цемента все так называемые классы на прочной деловой основе. Глухо, таинственными намеками дал понять, что у союза есть уже свои герои, которые переходят границу (он сказал: "идут за чертополох") не только с бомбами, но и с листовками, что в России действуют уже не отдельные люди, но и группы. Затем, повышая голос, с пафосом заговорил о том, что сейчас там (он указал рукой на восток) идет подспудная упорная борьба с коммунизмом. И закончил:
- Сегодня нас сотни, завтра - миллионы!
Алексей слушал Байдалакова и думал: "Вот он, лейтмотив всей вашей "работы". Вы охотитесь за молодежью, которой до смерти надоели скучные эмигрантские будни, чтобы под ореолом славы повести этих романтиков по такой заманчивой, но опасной и страшной дороге в Россию, но вы молчите, что куплены "иностранными друзьями", а проще говоря, разведками, которые вовсе не бескорыстны!"
После долгих аплодисментов начались приветствия гостей, выступления представителей отделов, секций, комитетов содействия, то напоминающие бухгалтерские отчеты, то с потугами на глубокомыслие и философическими рассуждениями, то живые, искренние, взволнованные, призывающие к единению, к борьбе, к вступлению в ряды НТСНП.
Порой в зале раздается дружный хохот, порой вдруг наступает гнетущая тишина, а порой кое-кто утирает на щеках слезы.
Представители Украины от имперской секции предложили почтить память покойного Симона Петлюры вставанием, но многие в зале остались сидеть.
Алексей видел, как зашептались Байдалаков и Георгиевский, как профессор, подозвав Чегодова, о чем-то говорил ему. "Что за проклятая загадка истории тот факт, что немалая часть русской интеллигенции превратилась в аморфную массу и позволила увести себя в болото эмигрантщины политически безграмотным генералам, тузам промышленного капитала, вдохновителям иностранной интервенции Шульгиным, Савинковым, Милюковым или Саше Керенскому, присяжному поверенному с головокружительной, напоминающей фарс карьерой, которого сами называют позером, истериком и фигляром", - размышлял Алексей. Он обязан был присутствовать на этом затянувшемся фарсе людей, оторвавшихся от своего народа.
5
Карл Краус вот уже несколько дней был сильно не в духе. Приехав под личиной инженера-химика из Братиславы в Белград и поселившись в весьма комфортабельной конспиративной квартире, он обнаружил за собой наблюдение. Хочешь не хочешь, пришлось перебираться в грязноватую, без всяких удобств комнатушку в доме на шумной Балканской улице. Но главной причиной расстройства был подробный доклад комиссара гестапо при посольстве рейха о тщетных попытках посольства повлиять на ход надвигающихся событий и задержать падение главы югославского правительства Милана Стоядиновича. СД явно недооценило характер принца Павла, регента, его болезненную ревность к возрастающей в определенных кругах популярности премьера, не учло желание отобрать у малолетнего короля престол и, наконец, его английское воспитание. К тому же установившиеся отношения Стоядиновича с фюрером, дружба с Герингом и Чиано и то, что он вышел из-под опеки Англии и Франции, привели его к окончательному разрыву с королевским домом. В результате попустительства Стоядиновича руководитель "Культурбунда", фюрер югославских фолькдсдойчей, со всей организацией оказался полностью в руках шефа абвера, маленького адмирала, двуликого хитроумного Вильгельма Канариса, заядлого врага начальника имперского ведомства безопасности рейха Гейдриха и его, Крауса, шефа Генриха Мюллера.
Карл Краус побаивался Канариса. Он бывал в его резиденции, на Тирпитцуфере, 74, не раз и не может вспомнить без содрогания, как, усаживаясь в кресло перед письменным столом, приходилось встречаться со странно-неподвижными, голубыми, даже белесыми глазами и смотреть то на оскал рта удлиненного лица-маски, то на страшную, искривленную в дьявольской усмешке рожу красочной японской гравюры, висевшей позади него на стене. Она казалась Краусу истинным лицом адмирала. И хотя Краус считал себя настоящим арийцем, кичился силой, выдержкой и был неробкого десятка, он каждый раз праздновал труса и, выйдя из кабинета, с перепугу долго блуждал по бесконечным коридорам, переходам, неожиданным тупикам, пока не выбирался из этой "лисьей норы".
Явился он в Белград на съезд с двоякой целью. Во-первых, познакомиться с имеющей виды на будущее новой организацией белоэмигрантов, определить ее политическое кредо и потенциальные возможности и, во-вторых, поглядеть со стороны на английскую разведчицу Веру Пешич, завербованную комиссаром гестапо при посольстве. Тем более что Вера обещала прийти с представителем международного бюро бойскаутов, а по сути дела, матерым шпионом Интеллидженс сервис. И вот, как назло, ее нет!
Карл Краус терпеть не мог русских. Будучи еще молодым человеком, он знакомился с русской литературой, верней, штудировал то, что писали их классики о немцах. Он на всю жизнь запомнил "Игрока" Достоевского, этого глубокого знатока русской души, который в лице своего героя насмехается над "немецким способом накопления богатств" и укладом жизни.
Он презирал славян в равной степени, как цыган или евреев, считал их низшей расой, навозом для будущего великого рейха. Он прилично говорил по-русски и был хорошо осведомлен о делах эмиграции, и уже не раз "горел" на завербованных эмигрантах. И потому не хотел иметь с ними дело, но начальство приказало.
Он сидел в зале и слушал с презрительной улыбкой выступления делегатов и, не вникая особенно в суть, все же понимал, что перед ним неопытные, оторванные от родной почвы, не знающие советской действительности юнцы, с головами, начиненными невероятной смесью ницшеанства, евразийства, эсеровщины и, разумеется, гитлеризма. Последнее возмущало Крауса больше всего, он считал, что национал-социализм может исповедовать только высшая раса. А искажение учения фюрера казалось ему святотатством. Ересью, которую следовало выжигать каленым железом. Резануло по нервам и выступление украинца. Петлюровцы убили и ограбили его отца - интенданта, который, уходя с Украины в 1918 году с последним эшелоном войск, вез целый вагон добытого добра, которого, как он писал, "хватит и моим внукам". Увидев, что не все "чтят вставанием Симона Петлюру", Краус тоже остался сидеть. Не поднялся и после заключительного слова председателя, когда энтээсовцы запели на мотив "Все выше, и выше, и выше..." свой гимн. И когда к нему подошел худощавый молодой человек и довольно грубо попросил встать, он окончательно вышел из себя, притянул его к себе и на ухо, достаточно громко, чтобы слышали окружающие, смачно выругался по-сербски. Молодой человек вспыхнул и отошел, и на том, казалось, инцидент был исчерпан. Он не знал, что сделавший ему замечание "слабак", известный своей занозистостью и драчливостью - Николай Буйницкий, что он решителен, ловок и силен и что он и его два товарища, жилистый и на вид неповоротливый Иван Зимовнов и Петер Бережной, специально приставлены к нему, Краусу, Чегодовым и только и ждут удобного случая затеять скандал.
Позади Крауса сидел Берендс, он видел глупости, которые так неосмотрительно делал немец, потирал руки, и его пшеничные брови щетинились. "Аматер, дилетант, - шептал он про себя, - прав, тысячу раз прав адмирал". С Вальтером Вильгельмом Канарисом Людвиг Оскарович виделся только раз, на вилле на Шлахтензее. Маленький "хитроумный Одиссей", как назвал его Риббентроп, принял его любезно, сказал, что о фон Берендсе слыхал от ныне покойного начальника немецкой разведки Штейнхауера, рад с ним познакомиться, потому и пригласил на виллу, а не в "лисью нору". При этом адмирал улыбался, видимо вспоминая хаотическое нагромождение комнат, переходов, закоулков, тупиков, тайников, пристроенных и переоборудованных по его вкусу, в резиденции абвера на Тирпицуфере.
"А сейчас познакомлю вас и с моим другом Зопплем, - продолжал он и, отворив дверь в соседнюю комнату, крикнул: - Зеппи!"
Это была такса необычной окраски. Берендс знал, что ее фотография висит в кабинете рядом с портретом автора фундаментального теоретического труда о разведке Николаи. Тем самым Николаи, который допрашивал его, Берендса. после ареста на Берлинском вокзале и после того, как он дал согласие сотрудничать с немецкой разведкой.
Маленький, щупленький, с коротко остриженными седыми волосами, скромный на вид, адмирал Канарис смотрел на него своими неподвижными белесыми глазами и, словно угадывая его мысли, сказал: "А ведь у нас много общего. Мы кончили кадетские корпуса, вы - в Петербурге, я - в Киле. Вы, как и я, плавали на судах особого назначения. Вы, как и я, бродили по Истамбулу в 1912 году, в шестнадцатом по Истамбулу, кишевшему международными шпионами, и набирались ума-разума. У вас были свои "галоши", у меня свои! И мы с вами крестные дети одного отца. И не будь Николаи, вас повесили бы в Берлине в 1914 году, а меня в 15-м в Риме. - Канарис зябко пожал плечами и подошел к горящему камину. - И у нас одна цель: разделаться с коммунистами. Без сантиментов. Мораль в данном случае противопоказана. - Он зевнул и продолжал ровным, бесцветным голосом: - Усвойте себе раз и навсегда - цель должна достигаться любыми средствами... Не доверяйте никому... Я тоже это делаю. Не забывайте, что лишь тот, кто неукоснительно следует этому правилу, гарантирован от провала. В разведке, как вам известно, живет дольше тот, кто живет один. Оглянитесь!"
Берендс оглянулся и увидел в красноватых отсветах на белой стене свою тень.
"За ней тоже следите, она тоже может вас подслушать и понаблюдать за вами..." - И снова зябко поежился.
Из дальнейшего разговора Берендс вынес, что фашистский адмирал носится с мыслью объединения разведок "свободного" мира на базе антикоммунизма, создания единого антибольшевистского фронта государств, профашистски настроенных обществ, союзов, партий и, разумеется, организации "пятых колонн". Абвер, по образному, но далеко не оригинальному сравнению адмирала, должен напоминать человеческий организм: иметь четкую память, острый ум, зоркие глаза, чуткие уши, сильные руки, быстрые ноги и неболтливый язык,