- Это рассуждения гнилой интеллигенции, - перебил его неожиданно Мальцев. - Именно она проповедует гуманизм, свободу, равенство и братство, она последние сто лет кормилась сомнительными идейками иудеев...
- Что же касается "идеек", которыми кормилась наша интеллигенция, то не будем ее судить так строго, вы ими тоже кормитесь. Врачу, исцелися сам! - нахмурился Кучеров.
- То есть как! Прошу вас, генерал, объясниться! - Мальцев встал, глаза его разгорелись гневом.
- Разве вы не верите в учение Христа? - улыбнулся Кучеров.
- Ах, вот что! - протянул Мальцев, криво усмехнувшись, и сел.
Все засмеялась.
- А вы знаете, Ульянов-Ленин дворянин и интеллигент, - продолжал с усмешкой Кучеров. - Говорят, в России ему в церквах пудовые свечи перед иконами ставили, молебны, когда он болел, во здравие заказывали. И смерть его народ оплакивал...
- Вы Ленина идеализируете...
- Извините, есаул, я еще не кончил. Теперь России придется проснуться от долголетней спячки... Ленин был поворотным пунктом в истории России и человечества, и мы, русские, должны гордиться, что среди нас родился такой человек.
- Ну, так, Петр Михайлович, вы далеко зайдете в своих выводах, - с ядовитой ухмылкой заметил Мальцев. - И грузином Сталиным мы тоже будем гордиться?
- А что... Он тоже недюжинный человек, - продолжал Кучеров, мельком бросив взгляд на грузина Гатуа. - Доказательства - его борьба с ферментом разложения, который несет Троцкий и иже с ним.
Лицо Мальцева налилось кровью, он резко встал, оттолкнул стул, на котором сидел, и, сделав общий поклон, произнес:
- Прошу прощения, дорогой хозяин, господин генерал, мадам и вы, господа, но мне не пристало слушать подобное, да еще от генерала Добровольческой армии. До свидания! - И, еще раз поклонившись, он вышел из-за стола и покинул комнату.
За ним поднялся было и начал прощаться Скачков, но. Ирен бросила сердитый взгляд на мужа, потом молитвенно сложила руки на груди и проворковала:
- Ах, господа, господа, умоляю вас, ни слова больше о политике. Как не стыдно! Среди вас дама, а вы ссоритесь из-за пустяков. Миша, сядь! А теперь все вместе выпьем за здоровье нашего милого хозяина, который огорчен, как и я, вашими пререканиями.
Гатуа вовсе не был огорчен. Ему интересно было следить за спором, хотя тема жевалась уже много раз.
Хованский внимательно наблюдал за собравшимися. По выражению их лиц можно было понять, что дело было вовсе не в политических разногласиях, а в чем-то ином, затаенном. "Все внимание обращено на Кучерова. Они явно его провоцируют! - подумал он. - И почему так по-глупому откровенно лезет Ирен Скачкова к генералу со своими любезностями?"
Глава третья
На мертвом якоре
1
Вечером на электростанцию зашел Хранич, у него не было к Хованскому никакого дела; его привело любопытство - как же русский моряк чинит турбину. Алексей уже собирался идти в крепость, но с удовольствием задержался, показал чика Васо пульт управления. Однако ничего не значащая беседа вдруг встревожила Хованского.
- Приемный сын генерала Кучерова, кадет Атаманской сотни Аркадий Попов, дружит с Чегодовым, - сказал чика Васо.
- С кем? - переспросил Алексей, как бы не расслышав фамилии.
- С кадетом Чегодовым, - повторил Хранич.
Алексей замер, затаив беспокойство.
- А как звать Чегодова?
- Олег...
"Да, это тот самый Олег Чегодов!" - пронеслось в голове Хованского, и он всем существом понял, какую опасность представляет для него случайная встреча с Олегом Чегодовым. Они знакомы давно, беда в том, что Олег знает Хованского совсем под другой фамилией и теперь может выдать его. Угроза провала нависла над всей операцией.
"Что же делать?"
Ничего не сказав Храничу, пожав ему на прощание руку, Алексей решил найти Чегодова и встретиться с ним. Но как это сделать, не привлекая внимания других кадет?
Алексей переоделся в военную форму и пошел в крепость.
Весна царила в долинах и на пригорках, таяли снега и на далеких вершинах. Небо бороздили стрижи. В саду у лазарета уже цвела сирень, зеленели нежной акварелью филигранные листики акации, инжир налился в добрую сливу.
Через два дня пасха. Ныне она приходилась на 2 мая. Вчера был снят бойкот с "благоразумных", помирились и донцы с кубанцами, и омичи с хабаровцами, и конвойцы с кошем, и даже среди "зверей" установился какой-то мир. Прошло шесть томительных недель великого поста, наступила страстная с ее необычайной, за душу берущей мистикой - "страстей господних".
Алексей уже знал, что в понедельник нежданно-негаданно прибыл митрополит Антоний со знаменитым протодьяконом Вербицким, а в среду - еще более знаменитый хор Жарова; Хованский уже побывал один раз в церкви. Было людно. Начиная со страстного четверга в зале пел хор и два дьякона - один из них настоящий артист. Перед каждым выходом протодьякон выпивал рюмку водки, и под конец службы голос его гремел и переливался по-шаляпински. Хованский слышал, как протодьякон хвастался, что после почившего протодьякона московского Розова, который сорвал голос, когда провозглашал многолетие государю-императору, стал первым певцом всей православной церкви. Поразили Алексея и вдохновенный, сильный тенор епископа Вениамина, и то, как схимник, совсем высохший во время поста (говорили, будто в день ел лишь одну просфору, а в страстную пил только воду), устремив горящие глаза к иконе Спасителя, легко падал ниц, словно мячик, вскакивал и снова падал. И сейчас, проходя мимо церкви, Алексей увидел гурьбу священников, иеромонахов и монахов, приехавших почтить главу русской церкви.
По одну сторону храма стояли в строю кадеты, они переминались с ноги на ногу, тихо перешептывались и позевывали; по другую - персонал, их семьи и гости.
Алексей хотел пройти в церковь, но в то же время опасался - вдруг встретит Чегодова. Сложность заключалась в том, что Хованский боялся сразу его не узнать, знакомы они по Елисаветграду.
"Не будем предрешать событий! - решил Алексей. - Приду чуть позже и стану подальше, где потемнее, а завтра постараюсь встретиться с Чегодовым".
2
В начале марта 1918 года Алексей Хованский во главе красногвардейского отряда сражался с немцами на Западном фронте, с 21 марта он был оставлен в оккупированном немцами Елисаветграде, чтобы под руководством подпольного ревкома сколачивать повстанческие отряды из рабочих и деревенской бедноты. Там он провел семь долгих и трудных месяцев. Наконец войска Красной Армии, взаимодействуя с отрядами повстанцев, освободили Елисаветград. Увы, ненадолго! В конце октября город захватили банды Петлюры. Начались грабеж, убийства, расправы с коммунистами и профсоюзными деятелями.
Ревком ушел в подполье и начал готовиться к вооруженному выступлению. 2 февраля был выбит из города галицкий "Курень смерти".
Когда с товарной станции выбивали "Курень смерти", Алексей был ранен. Рана оказалась легкой, но Алексею приходилось отлеживаться в реквизированных для него и его товарища комнатах богатого особняка на Успенской улице, принадлежавшего вдове помещика Чегодова. Хозяйка сначала опасливо на него поглядывала, но потом стала считать его своим гостем, неизменно приглашала утром на завтрак, возилась с Алексеем: сама перевязывала ему рану, готовила что-нибудь "вкусненькое"; делилась с ним своими заботами, сетовала на отсутствие порядка, дороговизну, общую распущенность, на лентяев мужиков, махровый национализм украинской "сомнительной интеллигенции" и была глубоко убеждена, что Советская власть рано или поздно кончит со всей этой безалаберщиной и разделается с такими бандитами, как Петлюра. Хозяйка пересказывала Алексею разные слухи и городские сплетни о Петлюре, Махно, Григорьеве и Марусе Никифоровой.
Однажды в беседе с начальником Елисаветградского ЧК Хованский спросил: почему по всей Украине вспыхивают восстания против Советской власти? Оказалось, что каждого очередного "батьку" поддерживают куркули и мелкая буржуазия, в то же время органы ЧК работают еще неумело, не могут противопоставить свою тактику подрывным действиям противника.
- Хотите работать у нас? - напрямую спросил начальник ЧК Алексея.
С того дня и начался для Алексея трудный путь чекиста.
Вечером Алексей вернулся в особняк помещицы Чегодовой и вдруг узнал, что она арестована. Молодой сын ее - Олег Чегодов испуганно рассказал Хованскому, что мать арестовали какие-то мальчишки. Она долго уговаривала их, говорила, что построила для них школу, но вожак подростков приказал увести барыню в штаб Григорьева.
- Я постараюсь, Олег, освободить твою маму, - сказал тогда Хованский.
В Елисаветграде все цвело, зеленело, радовалось маю. Утром рано вставало солнце, щебетали ласточки, чирикали воробьи, ворковали голуби... Не радовались только люди. В городе хозяйничали банды Григорьева. Они зверски расправлялись с советскими активистами и большевиками. В течение трех дней они вырезали более трех тысяч евреев, убили сотни работников советских учреждений, одних они расстреливали на месте, других, "что поважнее", вели к "батьке" на расправу.
В штабе Григорьева были люди, которые сочувствовали большевикам, и через них Алексей узнал, что на запасном пути стоит товарный состав, в вагонах которого немало коммунистов ожидает "суда". По имевшимся данным, осужденных ночью группами вывозят за город и расстреливают у железнодорожного моста, над обрывом.
Штаб Григорьева находился в импровизированном, из кровельных листов бронепоезде, который стоял на первом пути, перед самым вокзалом. А на последнем пути, далеко в стороне, в теплушках, находились арестованные.
Когда совсем стемнело, Алексей с двумя товарищами пришел на станцию. Никто не обращал внимания на трех вооруженных винтовками и пистолетами людей, остановившихся в стороне от "бронепоезда". Вскоре к ним подошел четвертый. Протянув руку Алексею, он тихо сообщил:
- Паровоз под парами, машинист высокий усатый дядя, наш человек. Скажете: "Мы от Ивана". Пароль для часовых: "Бунчук". В добрый час! - И заторопился обратно.
Вскоре группа Алексея добралась до паровоза. Машинист в форменной фуражке, услышав: "Мы от Ивана", спокойно и как-то деловито махнул рукой:
- Залазьте, хлопци! Зараз пойдемо. Тильке там попереду у вагони караул, чоловик з пятнадцать, але уси пьяни! Мусымо их... - Он не договорил и почесал затылок.
- В каком вагоне? - спросил Алексей.
- У послиднем... але мы пийдемо задним ходом.
- Опять расстреливать собрались! Вот и пьянствуют, - пробасил кочегар, закрывая дверцу топки и выпрямляясь во весь могучий рост.
"Ну и детина!" - подумал Алексей, поглядывая на его грудь и плечи. И тут только увидел, что лежавшая, как ему показалось в темноте, груда тряпья вдруг зашевелилась и оказалась связанным по рукам и ногам парнишкой лет семнадцати, с кляпом во рту.
- Це наш вартовый, дурный хлопець. До цого Грыгорьева, як до бисового батька прычыпывся! - сказал машинист, увидев, что Алексей и его сопровождающие уставились на парня.
- А когда у него смена?
- Сменять некому! Отсменялся! Разводящий был, да вышел! Вон туда. - Кочегар кивнул в сторону топки. Потом, обернувшись к машинисту, спросил: - Ну как, Макарыч, поехали? - и взялся за рычаг. - Крайнее время!
- Давай, Микита, задний!
Микита сдвинул рычаг, покрутил какую-то ручку, и старый товарный паровоз с длинной трубой вдруг выпустил струю пара, запыхтел, дал гудок и, лязгая железом, тронулся с места.
- Докы воны розчухають, доты мы закинчемо з нымы! Ось, подывытыся, яки гарны цяцькы! - И машинист неторопливо отодвинул железный лист над окном и снял из открывшегося углубления сначала масленки, потом ящик с инструментами и наконец железный сундучок.
Там были гранаты, не менее двадцати штук.
Паровоз тем временем катил мимо бронепоезда. Им что-то кричали. Явственно доносилась площадная брань. Из заднего вагона выскочил кто-то, видимо, из близкого окружения Григорьева и трижды выстрелил из пистолета в воздух. Еще минута - и они выехали за пределы станции.
- Пойдем по крышам к вагону, в котором охрана, - сказал Алексей кочегару.
- Пойдем! Сапоги только вам надо снять, чтоб не поскользнуться, товарищ комиссар, - пробубнил кочегар, укладывая в брезентную полевую сумку "лимонки". - Прыгать умеете? Я подсоблю! - и он оценивающе посмотрел на Алексея.
- Они у меня на резине, скользить не будут. И голова не закружится. Я ведь моряк! - сказал Алексей. - Вы же, товарищи, как остановимся, быстро отворяйте двери всех теплушек, пусть все арестованные, кроме коммунистов, поодиночке, разбегаются. - И полез за кочегаром на тендер.
Кочегар легко перемахнул через двухметровую пропасть между паровозом и вагоном. Сжав зубы, Алексей стал на самый край тендера. Ветер с силой бил в грудь и лицо. Крыша товарного вагона, казалось, была высоко и далеко, она раскачивалась из стороны в сторону и подпрыгивала. Кочегар обернулся, кивнул ободряюще головой и протянул руку. Алексей прыгнул и в тот же миг почувствовал, что прыжок рассчитал плохо. Но кочегар с непостижимой для его огромного тела ловкостью наклонился, схватил Алексея за руки и рывком поставил на крышу вагона.
- Сильнее надо прыгать! Ну ничего, товарищ комиссар, дальше пойдет легче. Это с тендера трудно. А потом с разбега! - Он повернулся и, сделав четыре прыжка, очутился на крыше второго вагона. И снова повернулся и протянул руки.
Алексей прыгнул и легко оказался на крыше другого вагона, и через несколько минут они уже были на последней теплушке.
Убедившись, что дверь вагона справа раскрыта, а слева заперта на крюк, кочегар поглядел на тормозную площадку и сказал:
- Погоди-ка, комиссар, я загляну в тамбур на всякий случай, нет ли там часового...
- Нет, подойдем вместе с разных сторон!
На площадке никого не было. Вдали показался мост.
- Значит, так, вы, товарищ Никита, ложитесь здесь, а я там, - Алексей показал на противоположный по диагонали угол вагона, - и как только состав проедет мост, я подниму руку, и мы вместе бросаем в окна гранаты. По две штуки.
Алексей улегся поудобней, приготовил "лимонки" и стал ждать. Вскоре состав загремел по мосту, замелькали пролеты.
И тут два и еще два взрыва потрясли воздух. Состав проехал метров двести и остановился. Свесившись над дверью, Алексей осветил электрическим фонарем внутренность вагона: на полу лежало несколько неподвижных тел.
- Охрана состава мертва. Давайте, товарищ Никита, сходить.
Они слезли и подошли к двери. Семь окровавленных трупов в разных позах лежали на полу. Восьмой сидел, прислонившись к стенке теплушки, склонив голову набок. Это был молодой парень, вероятно, лет семнадцати. Устремленные куда-то в пространство глаза, еще не потерявшие блеска, выражали недоумение. Белое, без кровинки лицо было красиво.
- Это Викута! - сказал кочегар. - Главный подручный вот этого, - и он указал на лежавшего навзничь большого человека. - А это обер-палач и мучитель.
В памяти Алексея запечатлелись его пышные черные, запорожские усы и огромная кисть руки с почти черными, скрюченными, похожими на когти дракона, пальцами.
Через десять минут у вагонов поезда осталось около пятидесяти человек. Остальные арестованные - их было не меньше двухсот - разбежались.
- Товарищи! - собрав их вокруг себя, сказал Хованский. - Ревком приказывает вам соединиться с повстанческим отрядом товарища Стратиенка. Под Знаменкой идут бои с григорьевскими бандами. Вы ударите по ним с тыла. Провиант и оружие найдете в этом вагоне. За победу революции!
Еще две-три минуты, и состав отбыл в сторону Знаменки.
Уезжая в вагоне, из которого только что были выпущены арестованные, приговоренные к смерти люди, Хованский не мог не думать, что в числе их была и госпожа Чегодова - мать Олега Чегодова. Второго мужа помещицы, арестованного петлюровцами, спасли от смерти красноармейцы, а сейчас и Чегодову освободила из вагона группа Алексея Хованского.
* * *
...23 мая части Красной Армии, поддерживаемые повстанцами, освободили Елисаветград. Однако ненадолго. Город заняли деникинцы. Рьяно заработала белогвардейская разведка. Вскоре прибыл генерал Слащев, и его приезд ознаменовался, как всегда, казнями. Для устрашения рабочих генерал велел повесить на кавалерийском плацу двенадцать коммунистов. В их числе начальника партизанского отряда Стратиенко.
Будучи в глубоком подполье, Алексей случайно столкнулся в фойе кинематографа с Олегом Чегодовым. Тот узнал Хованского, но сделал вид, что они не знакомы.
И вот после стольких лет они должны встретиться. "Выдаст ли он меня здесь? - спрашивал себя Хованский. - Может быть, уже видел и выдал?"
Все должна решить первая встреча, которую Алексей очень ждал.