Розумек схватился за телефон и вызвал Рибно, попросил к аппарату начальника усташей Рачича. И снова заходил по комнате, сунув руки в карманы. Его правая рука тут же нащупала железо. Почему в кармане гвоздь? Ах, это ключ от потайного шкафа! В нем ничего секретного, а все-таки… "Ни одно учреждение, функционер, чиновник, служащий или рабочий не должны знать больше, чем нужно?" Он отворил дверцу шкафа.
На верхних полках в больших папках расставлены по алфавиту "дела" общественной и городской деятельности в дистрикте Бледа, газеты, печатные приказы. Розумек взял первую попавшуюся под руку папку и, развернув, прочел подчеркнутое красным карандашом донесение из Загреба под заглавием: "Либо поклонись, либо в могилу ложись".
Министр веры и просвещения Миле Будак на митинге в Вуковаре 8 июня 1941 года сказал:
"Что касается сербов, которые живут на территории Хорватии, то это не сербы, а пришельцы с востока, которых в качестве носильщиков и холуев привели турки. Они объединены лишь своей православной церковью, и потому нам не удалось их ассимилировать, а теперь пусть выбирают: "Либо поклониться, либо в могилу ложиться". Поэтому часть сербов мы ликвидируем, а что останется, обратим в католическую веру".
"Министр внутренних дел Хорватии Андрия Артукович издал приказ, согласно которому "сербам, евреям, цыганам и собакам запрещен вход в парки Загреба, рестораны и общественный транспорт"".
И тут же была приписка чернилами: "В Глине, на Бании 1260 крестьян было согнано в православную церковь и сожжено. За два с половиной месяца убито около 200 тысяч сербов.
27 июля 1941 г.".
Розумек положил папку обратно и взял другую. На ее корешке написано: "Степинац Алойзе - архиепископ хорватский".
Папка была толстая, это подробнейшее досье о рождении, жизни и деятельности Степинаца, страниц на четыреста. Перелистав ее бегло, Розумек наткнулся на вклеенную газетную вырезку от 25 июня 1941 года. Обращение епископа к народу Хорватии начиналось так: "Миряне! Поскольку жиды распускают зловредные слухи…"
Пронзительно зазвонил телефон. Розумек вздрогнул, сунул папку в шкаф и, подойдя к столу, взялся за трубку.
- Алло! Розумек!
- Алло! Докладывает Миливой Рачич из Рибно! Господин гауптштурмфюрер, несмотря на все наши старания, русский летчик не признается ни в чем. Очень озлоблен, мне плюнул в лицо, Булина ударил ногой в пах, пришлось отправить в больницу…
- Так ему и надо! А вы, Рачич, не умеете вести допросы. Если ничего не выходит, то закругляйтесь… Алло! - В трубке что-то затрещало. - Закругляйтесь с ним, я вечером приеду и допрошу сам… Алло, алло!
- На проводе Берлин, ответьте Берлину! - прозвучал далекий, женский голос.
- Гауптштурмфюрер СС Розумек слушает! - рявкнул в трубку шеф гестапо Бледа.
- Здравствуй, мой дорогой Гельмут! - раздался, чуть хрипловатый голос Мюллера.
- Цу бефел, группенфюрер! Хайль Гитлер!
- К тебе сегодня вылетают три наших ученых-физика. Устрой их комфортабельно. Это нужные нам люди, но пусть они поменьше общаются с вашими словаками.
- Яволь, группенфюрер!
- Какая у вас там погода?
- Пасмурно, группенфюрер, в горах выпал снег.
- Будь здоров, дорогой! Похоже, что всюду будет суровая зима. Хайль!
- Хайль Гитлер, герр группенфюрер! - заорал Розумек, но из трубки уже раздавались короткие гудки, и он бережно положил ее на рычаг. И снова ее поднял.
- Фрейлейн, соедините меня с отелем "Топлица"! Благодарю вас! Директора мне, это говорит Розумек… Господин Фогель, подготовьте три хороших номера на втором этаже, с балконами. Что? - Он взглянул на часы. - Гости приедут около шести вечера. Не надо прописывать… Хайль!
"Идиот Рачич, не может "расколоть" русского. Черт бы их драл, этих русских! Если мы с ними не справимся до холодов, не будь я Гельмутом Розумеком, война затянется. Поеду завтра утром в Рибно, сегодня уже не успею. Тейфельарбейт! - Шеф бледского гестапо задумался: - А может, этот Попов не виноват? И никакой не коммунист? Может, Булин наврал?…".
* * *
На 14 октября была назначена облава на партизан. Значительная группа во главе с патером Йожи сосредоточилась в этот день на горе Стргаоник. Розумек решил отправиться в Рибно на другой день вечером, но так, чтобы прибыть туда засветло.
Аркадий Попов мог быть весьма полезен, он, по-видимому, связан с партизанами и если развяжет язык, то у следствия появятся козыри против группы патера Йожи.
Рибно - большой поселок у подошвы Стргаоника, вытянутый вдоль дороги до крутого берега Бохинской Савы: церковь, школа, неизменная кафана, бакалейная лавка - типичное словенское селение. Неподалеку от церкви, уже окутанной вечерними сумерками, шофер включил фары.
- Впереди вооруженные люди, господин гауптштурмфюрер! - оборачиваясь, проговорил водитель и подтолкнул задремавшего гестаповца.
Розумек узнал командира усташского отряда Рачича. С ним было несколько солдат. Двое из них держали на плече лопаты. Гауптштурмфюрер остановил машину и вышел. Небрежно козырнув, он сунул два пальца вытянувшемуся в стойке "смирно" Рачичу:
- Сервус! Как дела?
- Готовимся к завтрашней облаве на партизан, господин гауптштурмфюрер. Мы покончим с этим отрядом! - и обвел указательным пальцем сторону, где виднелись постройки поселка.
- Партизаны все еще там, на горе? - И Розумек кивнул в сторону темного Стргаоника.
Рачич замялся, беспомощно поглядел на стоявшего рядом высокого человека в жандармской шинели и пробормотал:
- Точных сведений у нас нет. Я посылал на разведку двух солдат, но они не вернулись до сих пор. Ждем…
- Ждете? Тейфельарбейт! - Розумек вытаращил на него свои "пивные" глаза. - А что с русским? Какие он дал показания?
- Так до конца не сказал ни слова!
- До какого конца? Вы убили его?
- Согласно вашему распоряжению, господин гауптштурмфюрер… Вы приказали "закругляться с ним", вот мы и…
- Тейфель! Я сказал, сам допрошу!
- Я слышал "закругляйтесь с ним", потом разговор прервался. Мы над ним поработали как могли, он уверял, что ничего о партизанах не знает, а потом совсем замолчал, вот мы и…
- Убили?
- Нет, поставили его к стенке и стреляли мимо, потом положили в гроб. В церкви лежал покойник, мы его выбросили и затолкали в него русского. Грозили ему, что закопаем живьем, если не сознается. Забили крышку гроба и снова грозили ему, но он ни в чем не сознавался, и мы сбросили гроб в могилу. Могила была уже выкопана для другого покойника. Мы спрашивали его в могиле: "Скажешь про партизан?" Он молчал. Они, - Рачич большим пальцем указал на стоявших с лопатами людей, - его и закопали.
- Закопали? И ничего не сказал? Невероятно! Унмёглих! А может, он и не знал о партизанах? Ему не в чем было сознаваться?! А летчик мог бы вам еще пригодиться!
- Да он, наверно, еще живой, - осторожно заметил высокий в жандармской шинели.
- Если он факир! - резюмировал, посмеиваясь, помощник Рачича.
- Наверняка еще живой! Он ведь настоящий дьявол! Такой из могилы выберется! - выругался стоявший с лопатой на плече коренастый усташ.
- Глупости, он уже задохнулся, господин гауптштурмфюрер.
"Рачич хитрит, наверно, врет, что живьем закопали", - подумал Розумек, - отрубил голову, а уверяет, будто живьем закопал. Усташи так практикуют частенько".
- Откопать, да побыстрей! - рявкнул гауптштурмфюрер, увидев, что все странно переглядываются. - Лос!
Рядом с церковью, за оградой, стояла часовня, дальше чернели кресты погоста. Спустя минуту-другую они подошли к полузасыпанной могиле.
- Ты, Жацо, сказал, что он еще живой, ты и начинай копать, - приказал Рачич. - И ты, Войо, тоже! - Он ткнул пальцем в сторону усташа с лопатой на плече.
Жацо спрыгнул вниз и принялся неторопливо разбрасывать землю. Войо с лопатой копнул раз, копнул другой и, отложив лопату, обратился к стоявшим наверху:
- Могила не очень глубокая!
- Ребята, принесите-ка мне крест, чтоб покрепче был, а то провозимся. А ты, Жацо, копай вот тут! И поглубже.
Вскоре притащили большой деревянный крест, сунули в ямку выкопанную у изголовья, и пользуясь им как рычагом, навалились, чтобы гроб поставить на попа. Крышку тут же оторвали, она отлетела, а вслед за ней тяжело вывалилось тело Аркадия Попова.
- Ну что? Живой? - захохотал помощник командира, усатый, небольшого роста, сравнительно еще молодой человек в офицерском кителе, перепоясанном широким поясом, в галифе и сапогах. - Выбрался из могилы? Труп! Ха, ха!
Войо склонился над лежащим телом и вдруг с испугом отпрянул в сторону.
- Вроде дышит, и руки у него свободные, а были связаны, - дрожащим голосом проблеял Войо. - Он дьявол!
- Верно, руки развязал! - подтвердил Жацо. "Ну богатырь, - подумал Розумек. - Разорвать, лежа в гробу, крепчайший шнур, которым связаны руки? Какая должна быть воля, не говоря уж о стальных мышцах!"
- Поднимите его сюда! - скомандовал он. Могучее тело русского летчика лежало на покрытой жухлыми листьями влажной земле.
Преодолевая брезгливость, Розумек присел на корточки, взял большую окровавленную руку русского богатыря и пощупал пульс. Рука была чуть теплая, но пульс не прощупывался. Он хотел уже отпустить руку и дать команду закопать труп, как вдруг почувствовал под пальцами слабое, едва уловимое трепетание… Прошла секунда, другая, третья, и Розумек явственно ощутил удар пульса, за ним последовал второй, третий.
- Он жив! - вздохнул, поднимаясь, Розумек. - Положите его на крышку гроба и отнесите в комендатуру. Он нам пригодится! - И направился к своей машине.
По дороге он заглянул в часовню. У икон теплились две лампады, освещая лежавшего на полу покойника. Его рука была поднята, казалось, он приветствовал гестаповца: "Хайль Гитлер!"
Розумеку стало не по себе: "Если они и дальше будут вытряхивать из гробов покойников, то в партизаны пойдет вся Словения. Впрочем, в России полицаи ведут себя не лучше, чем здесь усташи".
- Прикажите похоронить настоящего покойника, господин Рачич! - сердито бросил он идущему за ним по пятам начальнику усташского отряда.
У комендатуры стоял его "хорьх". Шофер при виде начальства выскочил из машины и предупредительно взялся за ручку дверцы.
- Нет, Вольфганг, мы еще не скоро уедем. - И тут же, вспомнив о приказе Гитлера, выругал себя: "Эх я, болтун!" - Громко добавил: - Не знаю, Вольфганг, а может быть, и скоро!
- Яволь, герр гауптштурмфюрер! - рявкнул шофер.
Розумек поднялся на крыльцо бывшей школы, вошел внутрь. В "классе" тускло горели две керосинки, было полутемно и пахло сивушным перегаром.
Сидевший за столом усташ лениво поднял голову, но, увидев начальство, вскочил.
- Отворите окна! - распорядился Розумек. - Как можно сидеть в такой вони?
Усташ отодвинул самодельную штору из парашютного шелка и распахнул обе створки широкого окна. В комнату ворвалась свежая струя влажного воздуха. Было совсем темно.
- Господин гауптштурмфюрер! На днях, когда мы заседали, кто-то выстрелил в окно, - подойдя к Розумеку, вполголоса объяснил Рачич и тут же, повернувшись к усташам, которые вносили лежащего на крышке гроба Аркадия Попова, заорал:
- Куда вы с ним тащитесь? Волоките его в погреб. Седьмая камера свободна!
Жацо, который шел впереди и, видимо, с трудом удерживал тяжелую ношу, попятился.
- Положите его сюда! - Розумек ткнул пальцем в сторону окна. - Позовите врача, а пока влейте ему глоток ракии в рот.
- Лучше простой воды дать, ему уже третьи сутки пить не давали, господин гауптштурмфюрер! - сказал Жацо, оглянувшись на русского, который недвижимо лежал на крышке гроба. - Если он не умер от удушья, то от жажды умрет.
Розумек подозрительно поглядел на жандарма и подумал: "Уж не провокатор ли партизанский? Вряд ли, королевские жандармы воспитывались в духе ненависти к коммунистам".
- Уже плеваться ему, дьяволу, было нечем, - сказал коренастый усташ Войо, утирая ладонью вспотевший лоб, после того как опустил у окна свою тяжелую ношу. - Дадим воды, он оживет и станет браниться! - Усташ налил из стоявшего на столе графина в стакан воды, подошел к распростертому полуголому телу русского, поднес к его губам стакан и попытался влить в рот воду, но она стекала по щекам и подбородку.
- Разбито лицо у него, - пробормотал усташ. Потом вытащил кинжал, вставил между зубами и осторожно раздвинул крепко сжатые челюсти. - Ого! И язык весь искусанный, распух. Пей, черт! Пей, дьявол!
Русский сделал глоток, другой, потом глубоко вздохнул, открыл глаза и, словно чему-то ужаснувшись, закрыл их снова.
Розумек подошел и увидел, что тело исполосовано кровоточащими рубцами, покрыто синяками и ссадинами и что весь он дрожит мелкой дрожью. "Если бы было в чем сознаваться, он признался бы сто раз. Дас ист унмёглих!" Начальник бледского гестапо, обернувшись к начальнику усташей, распорядился:
- Дайте ему еще воды и отнесите в госпиталь. Пусть его там подлечат. И не трогайте его. А через недельку привезите ко мне.
- У нас нет тюремного госпиталя, господин гауптштурмфюрер! - развел руками Рачич.
- Отнесите на квартиру, где он жил, пусть врач за ним ухаживает. Где он, кстати?
Рачич замялся, потом поглядел на своего помощника и наконец промямлил:
- Он не совсем здоров…
- Пьян? Так вот, вы ему скажите, что он отвечает за русского и чтобы через неделю летчик был здоров, если даже вы переломали ему все кости! Ясно? - И Розумек устремил тяжелый взгляд на опешившего начальника усташей, который никак не мог понять, зачем немец волнуется из-за какого-то полумертвого летчика. "Ну, ошиблись, велика важность! Неужто он важная шишка? У нашего Павелича тоже был друг-приятель русский эмигрант, черт бы их всех побрал!"
Розумек просидел в комендатуре еще часа два, обсуждая план назначенной на утро облавы. Он бы задержался еще, а может быть, и сам бы принял участие в экспедиции - очень его интересовали евреи, бежавшие из "Еловицы" к партизанам, но у него была назначена встреча в "Топлице" с прилетевшими из Берлина учеными. Поэтому к девяти вечера он уже подъезжал к Бледу.
* * *
Откуда-то из небытия в сознание Аркадия Попова проникла боль, ее даже нельзя было назвать болью, а скорей воспоминанием о ней. Словно кто-то тронул где-то струну, которая отозвалась в сердце. Он не знал, что, вывалившись из гроба, ударился грудью и тем заставил остановившееся сердце забиться.
Ему чудилось: стоит прохладная осень, донские плавни затянуты туманом, а он бредет по колено в холодной воде среди камышей и никак не может выбраться на сухой берег. Тут где-то близко отец и зовет его. Он хочет ответить, но звук не вылетает из его рта, а бессильно ударяется в нёбо. Мешает кляп, мешает не только кричать, но и дышать, он бредет дальше, а вода глубже, глубже, и вдруг он куда-то проваливается и словно попадает в иной мир. Тонкая струйка воздуха просачивается живительной влагой в его пылающую грудь, и он слышит насмешливый голос отца: "Ну что? Живой?" - "Теплый… дышит… руки…" - подтверждает чей-то блеющий голос.
- Поднимите его сюда! - звучит четкий приказ… - Аркадий узнает басок начальника бледского гестапо и вспоминает все.
"Боже мой, - думает он, - неужели все начинается снова? Неужели все опять надо забыть, преодолеть все муки и помнить об одном - Зорицу и Драгутина забили палками на Саймиште! Зорицу и Драгутина забили палками на Саймиште! Зорицу и…"
Вместе с жизнью в его жилах закипает ненависть, святая, всепобеждающая, стоящая над жизнью и смертью ненависть к врагу.
Ему дали напиться, и он услышал приказ Розумека отнести его домой, лечить и кормить целую неделю.
"Вроде кости не переломаны, очухаюсь… Ей-богу, очухаюсь. Буду мстить, мстить! Выкраду самолет и назову его "Мститель". Останусь в Словении… Стоян знает, что со мной случилась беда… Как бы сообщить Алексею Алексеевичу… Надо…" - Мысли роились, вытесняя друг друга, а где-то глубоко в сознании, как лейтмотив, как торжественный гимн, как трубы фанфар на самой высокой ноте, царила уверенность: "Буду жить и мстить!"
* * *
В среду, к концу дня, Розумеку позвонил из Рибно начальник усташского отряда Рачич и унылым голосом доложил, что на горе Стргаоник партизан не оказалось.
- Пастушьи колибы мы сожгли дотла, - закончил он уже веселее. - Что касается русского, то он еще очень слаб, и мы делаем все, что вы приказали.
Розумек, положив трубку на рычаг, пробормотал:
- Тейфель!
В воскресенье, после обеда, захватив с собой бутылку "Бургундца", развалился по обыкновению в кресле у камина и начал со своей любимой фразы:
- Мы, немцы, умеем трудиться, но умеем и отдыхать и веселиться! - как вдруг раздался телефонный звонок, заставивший его подняться и, чертыхаясь, взять трубку.
- Алло! Господин гауптштурмфюрер, докладывает Рачич из Рибно. Русский летчик скрылся… - Голос начальника усташского отряда показался Розумеку веселым, даже злорадным. - Алло! Алло! Русский летчик Попов сбежал! Вы слышите, господин гауптштурмфюрер? Вместе с ним исчез и Булин!
- Как? - прорычал шеф бледского гестапо. - Вы у меня ответите за это!…