"Речь о том, - рассказывал Александр Граков, - что русская эмиграция разделилась на два лагеря: на пронемецкий и антинемецкий. К сторонникам "великого рейха" отошли "монархическое объединение", возглавляемое в Югославии бывшим вице-губернатором Петром Скоржинским, "Русский национальный союз участников войны" во главе с генералом Антоном Туркулом и Петром Багратионом; "Русский охранный корпус", который сейчас формирует генерал Скородумов; "шкуровцы" во главе с генералом Андреем Шкуро; так называемые "штабс-капитаны", которых призывают под свое крыло братья Солоневичи; самостийники разных мастей; молодчики из "русского национал-социалистического движения" под председательством Скалона и фактическим руководителем Меллер-Закомельским; и, наконец, некоторые уже совсем незначительные организации. Антинемецкую позицию заняли многие ученые, писатели, артисты, "Русский общевоинский союз" как в Югославии, во главе с генералом Барбовичем, так и во Франции. Интересно, что Георгиевский в своей записке говорит: немцы предлагали Деникину возглавить антикоммунистическую русскую армию, а тот категорически отказался и ушел в подполье. Не уехали в Германию и многие энтээсовцы. Это, конечно, удар по Байдалакову. Против немцев высказались "Младороссы" с Ильей Ильичом Толстым, "Крестьянская Россия" с Масловым, подавляющая часть русского эмигрантского студенчества и множество лиц, стоящих в стороне от эмигрантских дрязг и политиканства, связанных с работой в югославских учреждениях, на заводах, стройках, - это инженеры, ремесленники, торговцы, шоферы и обычные рабочие-труженики… Вот какой раскол! И чем больше немцы показывают свои звериные зубы, тем шире к ним оппозиция среди российских эмигрантов. После упорных боев советских войск под Смоленском победный немецкий марш вдруг остановился. Мощная сила Советского Союза сможет одолеть врага. Должна одолеть. Не зря Георгиевский не поехал в Берлин".
Все уже спали, а Денисенко в темноте глядел в потолок. "Эмиграция раскололась. Но этого мало! Родина ждет от нас действия! Мы выжидаем, а нужно бороться!"
Мысленно перенесся он к родным местам, на Кубань. Мать, отца, братьев и сестер он представлял себе почему-то такими, какими видел в далеком детстве. "Мама, мама, идет твой сын по страдному пути, так велит совесть!" "Забудь о карьере, о славе, о личной выгоде! - говорил себе Денисенко. - Думай лишь о том, как подороже продать жизнь ради спасения Родины и народа. Околовы жестоки. И ты будь таким "фюрерам" противовесом. Будь с ними жестоким!"
Заснул он только под утро.
Глава шестая.
"В КРУГЕ ПЕРВОМ"
Нет, лучше гибель без возврата,
Чем мир постыдный с тьмой и злом.
Чем самому на гибель брата
Смотреть с злорадным торжеством.
А.Н. Плещеев
1
Ксению разбудил настойчивый звонок. "Неужели эвакуация?" - подумала она, прислушиваясь, как мать в соседней комнате, шлепая туфлями, направилась в прихожую и сонным голосом начала переговариваться со стоявшим по ту сторону двери человеком, в котором Ксения узнала служителя больницы Игната. "Значит, все-таки эвакуация, мы сдаем Витебск!" - заключила она, продолжая лежать с закрытыми глазами, словно решая трудную задачу.
Мать отворила в комнату дверь, подошла, присела на постель и тронула за плечо.
- Вставай, Ксюша, Игнат приходил, велено в больницу явиться: раненых после ночного артобстрела привезли. Неужто немцы город возьмут? Не дай, Господи!
- Мама, ты ведь знаешь, что еще вчера в облздраве мне поручили организовать у нас на Марковщине туберкулезный диспансер и возобновить работу амбулатории при фабрике. Мероприятия советских органов направлены на прекращение в городе нездоровой паники. Отобьют фашиста, еще как отобьют!
- Отобьют, говоришь? - с сомнением покачала старуха головой. - Дай-то, Господи! Чего только на своем веку видеть не довелось! Пойду завтрак готовить.
- Не беспокойся, я в больнице поем, - и Ксения начала одеваться.
Вскоре она уже шла по дорожке к мостику через Витьбу. Был жаркий тихий день. Пряно пахла липа. Мирно жужжа, в воздухе носились пчелы. После многодневной засухи речка совсем обмелела, превратившись в ручеек, перетекавший из лужицы в лужицу. Свернув на Смоленскую, она заспешила было к трамвайной остановке, но остановилась. Екнуло сердце, на душе стало тревожно. Женщины, старики, подростки и дети (мужчин было мало) с узлами, корзинами, чемоданами с озабоченными лицами шли в сторону Замковой улицы.
"Эвакуация, идут на вокзал! Может, и мне вернуться? Собрать вещи и… А как же раненые? - подумала Ксения. - Нет!"
У обкома партии и старой ратуши стояли машины-полуторки, тут же толпился народ, грузили какие-то ящики. В конце Суворовской горел дом.
На северо-западе глухо погромыхивало. Била тяжелая артиллерия. У горсовета собралась толпа, люди настороженно, затаив дыхание, с надеждой и скрытым недоверием слушали военного. Ксения подошла поближе.
- Идут бои, - объясняет военный со шпалой в петлицах, - понимаете? Идут бои! Город приказано отстоять! Понимаете? Отстоять? Мы эвакуируем только тыловые учреждения. Понимаете? Не поддавайтесь панике, товарищи! Вы все узнаете по радио. Панику сеют диверсанты, шпионы, скрытые враги советской власти. Паникеров мы будем наказывать со всей строгостью военного времени. А теперь, товарищи, расходитесь на рабочие места. - И он сделал довольно выразительный жест.
В этот миг кто-то взял Ксению под руку. Она вздрогнула и оглянулась. Это был ее двоюродный брат Леонид Евгеньевич Околов, преподаватель истории в пединституте.
- Ксения, дорогая, ты веришь этому энкаведисту? - Он кивнул в сторону капитана. - Типичная тыловая крыса, они берегут свои шкуры! Они боятся немцев!…
- Зачем ты так? Как не стыдно? Капитан выполняет приказ. Что будет, если начнется паника!…
- Я не достиг вершин большевистского миропонимания! Мне всегда казалось, что их религия начинается в желудке и кончается в сортире. Война не только повивальная бабка полководцев, но она и испытание для их армий. Всюду уже царит паника! Вся Россия охвачена страхом, войска бегут, а вожди в прострации! А что же нам-то, сестрица, делать?
- Успокойся, ты сам в панике, - остановилась Ксения.
Он выпустил руку Ксении и горячо продолжал:
- Я гордился тем, что родился в Витебске, а теперь мне стыдно за своих горожан, которые его позорят. Наш славный город упоминается в древних летописях. Основала его княгиня Ольга. Через Витебск шел путь из варяг в греки. В двенадцатом веке Витебск на какое-то время входил в Великое Литовское княжество, в тысяча… а в тысяча четыреста сорок первом году окончательно присоединен к Литве. Поэтому и такое смешение народов, поэтому и уния, поэтому немецкие историки считают его чуть ли не немецким городом. И если Германия победит, то Литву, Витебск и Полоцк Гитлер приберет к своим рукам! Это ведь катастрофа! Здесь, в Витебске, дважды пытали Кочубея и Искру. "И стояли они крепко, что не было от иных народов им посылки для возмущения…" - как докладывал царю Петру Головкин…
- Какой ты, дядя Леня, противоречивый! - Ксения засмеялась невесело. - Ну, я пойду…
- Человек соткан из противоречий, ум говорит одно, сердце подсказывает другое, память шепчет третье, - старался удержать ее Леонид Евгеньевич. - Твой брат Георгий может прийти вместе с фашистами. Но это немыслимо! Я не хочу иметь дела со злодеями! Золотой век, век покоя… Где он? Нет, я пойду в партизаны. Дорогая сестрица, я с тобой попрощаюсь. А сейчас в институт, хотя мои ученики и разбежались. Как мне поступить? - Он сокрушенно тряс головой, оставаясь стоять посреди улицы. - Что мне делать? В партизаны, только в партизаны…
Ксения перешла мост. У пристани стоял пароход, из его трубы валил черный дым. Двина спокойно несла свои воды. На Успенской горке высились купола собора и старый губернаторский дворец. Впереди серело здание вокзала. Подошел трамвай, но сесть в него не было возможности. Казалось, все население устремилось к вокзалу. Пришлось пройти пешком еще две остановки. Ксения не знала, что больше уж никогда не увидит вокзальную улицу такой, какой сейчас, что завтра она будет охвачена огнем.
На Марковщину, где находилась больница, она приехала уже часам к десяти. Здесь, за городом, было не так жарко. Ксения любила этот древний, основанный в 1576 году иноком Марком Марков-Троицкий монастырь, знаменитый тем, что, несмотря на все старания униатов, монахи твердо блюли православие. Здесь же был когда-то тенистый парк, переходящий во фруктовый сад, наполненный какой-то умиротворяющей тишиной, а чуть дальше, поближе к Двине, за церковкой, служившей моргом, находились пещеры, якобы соединенные с подземным ходом, идущим от собора на Успенской горке под рекой в лес на другой берег.
Спустившись по дороге мимо виадука к главному корпусу больницы, Ксения увидела во дворе подводы и машины. В одну из полуторок со спущенным бортом укладывали и усаживали раненых.
Больница превратилась в эвакуационный госпиталь. Ксения включилась в работу.
К десяти часам вечера все раненые были эвакуированы. Остались только нетранспортабельные. Ксения в полном изнеможении прилегла у себя в кабинете и, несмотря на доносившиеся взрывы снарядов и авиационных бомб, заснула, точно провалилась в бездну.
В полдень ее разбудила медсестра и сказала, что только, что перевязала руку легко раненного капитана, который просит проводить его задами, поскольку он надеется еще догнать свою часть. "Но мне кажется, что он слишком еще слаб, потерял много крови".
- Приведи-ка его, Леонова, сюда! - распорядилась Ксения.
Маленькая и быстрая Люба Леонова кивнула и спустя минуту ввела крепко сбитого, широкоплечего человека в форме НКВД.
- Капитан Боярский, - отрекомендовался он. - Я отстал от части, пока не поздно… - Он вдруг пошатнулся и невольно схватился за стол.
Стоявшая рядом Люба поддержала его и ласково проворковала:
- Капитан, миленький, вам надо передохнуть. Проводим мы вас, не бойтесь! Немцы еще далеко. И никуда ваша часть не денется, полежите полчасика. - И, подмигнув Околовой, повела его из кабинета.
"А ведь это тот самый капитан, - вспомнила Ксения, - который у горсовета успокаивал людей! Вот тебе и "тыловая крыса", как говорил мой дядюшка".
Тем временем привезли новую партию раненых. Один из тяжелых умер, когда его снимали с машины. Командиры, рядовые, грязные, окровавленные, почти все беспомощные, покорно ждали, чтобы их сняли с машины.
"Какие сильные люди!" - восхищалась Околова.
Так прошли еще один день и одна ночь.
В пятницу одиннадцатого июля, когда Ксения, совершенно измученная, пошла в кабинет прилечь и отдохнуть, вошел капитан Боярский. Вид у него был сконфуженный и растерянный. Он потоптался у порога, потом пожал плечами, махнул рукой, дескать, все равно и пробасил:
- Спасибо за все, я побегу. Немец, говорят, у города, а я позорно проспал. Просто срам, целые сутки продрых…
- Это у вас от контузии. Как рука? Не очень беспокоит? А насчет немцев, не думаю, чтоб их пустили в город… Радио молчит.
Рев машин прервал их разговор. По дороге стремительно двигались клейменные свастиками танки. Из окна больницы сквозь зеленую листву деревьев было видно, как стальные чудища переезжают через небольшой мостик, перекинутый над оврагом. Грохот усилился, на дороге, ведущей в больницу, показались четыре танка и тут же въехали во двор. Из головной машины высунулся немец. Сначала опасливо, потом, осмелев, деловито оглядел здание больницы, что-то отметил у себя на планшете и махнул рукой. Танки развернулись и с ревом двинулись обратно.
Прошло еще несколько минут, и во двор больницы въехал немецкий грузовик. Из кабины выскочил офицер и сделал знак сидящим в кузове солдатам. Те, как горох, посыпались на землю, отбросили задний борт и сняли носилки, где лежал, видимо, тяжело раненный русский полковник. Ксения бросилась к выходу. У порога немецкий офицер, строго глядя на нее, проговорил:
- За этофо полкофника фи будете отвейчать голофой! Ферштайден?
Ксения и Боярский, как завороженные, смотрели им вслед. Уже не было сомнений, что немцы захватят Витебск еще сегодня.
- Раздевайтесь, капитан, я принесу вам пижаму, Люба отведет вас к тяжелораненым. А через несколько дней, когда все прояснится, мы вместе перейдем линию фронта. - И поглядела на Боярского, который стоял, прислонившись к косяку окна, крепко сжимая в руке пистолет. На побледневшем лице его можно было прочесть гнев, безнадежное отчаяние и… страх.
2
18 июля по Витебску было объявлено о прибытии немецкого коменданта и одновременно издан приказ о регистрации населения, о явке медицинского персонала к властям города.
В тот же день Ксения и Боярский вышли из города и направились по Смоленскому шоссе. Они хотели перейти линию фронта. Капитан НКВД казался сейчас Ксении сильным, уверенным и красивым. "Тогда, у меня в кабинете, у него была минутная слабость! Он смелый человек!" - Она глядела на его могучую спину и крепкий затылок.
Никем не остановленные, они дошли до Рудни. В центре города на дверях здания горкома партии висело объявление - приказ немецкого коменданта, почти такой, какой она уже читала в Витебске, кроме последнего параграфа: "Все лица, обнаруженные в лесу, будут расстреливаться на месте".
За Рудней, километрах в пятнадцати, их задержал немецкий патруль и, проверив документы, велел идти обратно, так как впереди военные действия.
Солнце садилось, запад алел все больше, и лица подошедших к ним двух немцев показались Ксении красными. "Стыдно им, - подумала она, - краснеют!" Один из них, смеясь, спросил другого:
- Вильст ду дизес веиб немен?
- Дизе хексе? Готт беваре! - глядя ей прямо в глаза, ответил тот.
Кровь ударила Ксении, в голову, она знала немецкий язык и отлично поняла разговор немцев: "Хочешь взять эту бабу?" - "Эту ведьму? Упаси бог!"
Ксения относилась к немцам сдержанно и настороженно, но эти наглые слова вызвали в ней отчаяние и злобу.
Приближалась ночь. Они свернули на проселок и, прошагав километра два-три, добрались до околицы какого-то села, попросились на ночлег у женщины, которая бродила в поисках козы и громко звала ее: "Мань, Мань, Мань…"
- Казу по дароге не бачыли?
- Сама придет, - успокоил тетку Боярский. - Переночевать не пустите? Из Витебска идем, два дня в пути.
- А бадай яна здохла, - выругалась хозяйка. - А пераночавать можете. В сяле паунюсенька беженцив. И окруженцы есть. И у мене жинка с дзетьми начуе. Пайдемо!
У калитки их встретила с блеяньем коза.
Оказалось, что село называется Заречное, что тут собралось кроме беженцев немало военнопленных, удравших из лагерей, что продвигаться на восток они не решаются ввиду того, что немецкие патрули блокировали дороги, а в лесах стреляют без предупреждения.
На другой день, когда Ксения предложила Боярскому все-таки идти лесом, он категорически отказался:
- Это безумие! Немцы все блокировали. Они нас расстреляют! Зачем лезть на рожон? Пойдемте обратно в Витебск. Разумнее переждать. Установится линия фронта, а может, и наши нажмут. Видите сами, никто же никуда не спешит. Нужно осмотреться.
И они отправились обратно.
На Марковщине Ксению встретил новый директор, молодой врач, назначенный немцами, недавно окончивший Витебский медицинский институт.
- Ох, Ксения Сергеевна! А я уже думал, что вы с большевиками ушли! - воскликнул директор.
- В день прихода немцев я ходила за Двину в Николаевку, неподалеку от барвинского перевоза. Знаете? Вызвали к больному. Там и застряла… - соврала Ксения.
- Вы опытный врач, Ксения Сергеевна, я прошу вас занять мое место! Не протестуйте! Одну минутку…- Он подошел к телефону.
- Михаил Леонтьевич! Это говорит Павлюк. Тут пришла товарищ Околова, виноват, госпожа Околова, Ксения Сергеевна, она будет более достойным директором больницы. Да, она здесь. Сейчас. Ксения Сергеевна, - обратился Павлюк к ней, - вот, возьмите трубку, на проводе новый заведующий горздравотделом профессор Мурашко. Вы его знаете.
Ксения подошла к телефону, подумав: "Профессор? Еще несколько дней назад он был доцентом!"
- Здравствуйте, Михаил Леонтьевич, я вас слушаю!
- Рад слышать ваш голос, милая Ксения Сергеевна! Сами понимаете, что кроме вас возглавить 2-ю городскую больницу некому. Исполняющий должность Павлюк малоопытен, а мы переводим к вам и психиатрическое, и венерическое отделения. У вас остался еще кое-кто из раненых! Такие, скажем, как полковник Тищенко. Их надо подлечить и сдать немецкому командованию. Обязательно. Не отказывайтесь… Власти воспримут это как саботаж, сами понимаете, чем это пахнет.
- Неужели нет никого другого?
- Кого? Беллу Буксон, Сару Эвензон и Гершковича? У вас в больнице жидовское царство…
- Ну, зачем вы так? Хорошо, я согласна! - Сжимая в руке телефонную трубку, Ксения лихорадочно думала: "Как быстро перекрасился этот Мурашко. Да, здесь, на этой стороне, я буду полезней… Может быть, удастся кого-то спасти…"
Так, словно перешагнув какой-то порог, начала явную и тайную деятельность Ксения Околова.
3
30 октября они выехали из Варшавы. Их провожал Вюрглер. Отводя в сторонку Околова и Ольгского, он что-то сказал, и они потом долго разгуливали по перрону.
- Наше начальство что-то не поделило, - заметил Гункин.
- Пусть тебя начальство не волнует, оно договорится, - глядя на подходящий состав, ответил Денисенко.
- Я всегда держусь от него подальше. Вы поедете в Смоленск, а я остаюсь связным в Витебске.
- Там поглядим, - закуривая, пожал плечами Денисенко.
31-го они пересекли бывшую границу СССР и въехали на занятую немецкими войсками территорию, названную с 1 августа 1941 года "генеральным губернаторством".
- Идите сюда! - пригласил Околов своих спутников, стоя в коридоре у окна, когда вагон загремел среди пролетов моста через Буг. - Вот он, Брест-Литовск, позор России! Здесь в восемнадцатом году был подписан мир Совдепии с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией, по которому аннексировалась Польша, Прибалтика, часть Белоруссии и Закавказья и взималась контрибуция в шесть миллиардов марок.
- Мирный договор через девять месяцев был аннулирован! - будто невзначай произнес Денисенко, глядя на поросшие кустарником и травой земляные валы, на развалины фортов и казарм, на обводные каналы, где, освещенные весенним солнцем, поблескивали золотом высокие, кое-где изувеченные тополя, а плакучие ивы, низко склоняясь над тихой водой, то ли дремали, то ли прислушивались к ее тихому журчанию.
У соседнего окна тихо разговаривали два немца, и одному и другому было за сорок. Денисенко прислушался.