4
Была середина октября. Граков и Денисенко, воспользовавшись погожим днем, отправились в Тиргартен посмотреть на замок Бельвю и красавицу Шпрее, а главное - поговорить наедине, никого не опасаясь.
- Когда едешь в Белград?
- Наверно, в конце месяца. - Граков подхватил Денисенко под руку.
- Так вот передай Хованскому, что Байдалаков решил провести массовую отправку энтээсовцев на Восток, и, хотя НТС официально немецкими властями не признан, Шелленберг и Канарис смотрят на деятельность союза положительно. Они хотят развернуть шпионские и диверсионно-террористические акции на фронте и в советском тылу, чтобы беспощадно подавлять сопротивление советских людей на оккупированной территории. Вместе с немецкими карательными войсками на советскую землю направляется значительное количество специально созданных разведывательных, диверсионных и контрразведывательных оперативных групп из особых команд СД и абвера. Вот так! Подошли к мосту.
- Это мост Лютера, - пояснил Граков.
- Для руководства деятельностью НТС, - продолжал Денисенко, не обратив внимания на слова друга, - германская разведка создала в июне этого года специальный орган управления, абвер-заграница. На советско-германском фронте орган этот условно называется "Валли". И еще - все мы едем под своими фамилиями, мало того, Байдалаков считает, что нам не следует скрывать на оккупированной территории свою причастность к НТС, а открыто вести среди населения пропаганду идей "солидаризма". Беспокоит меня другое. Связь! Какой прок от того, что мне удастся узнать что-нибудь интересное для Советской армии, если не с кем передать сведения? Ведь Хованский не дал нам ни одной явки!… Вот так-то, хлопцы-запорожцы!
- А Ксения Околова?! Алексей Алексеевич сказал: "В каждом истинно советском человеке вы найдете верного союзника. А таких людей подавляющее большинство, даже если они по каким-то причинам остались на оккупированной территории". О сестре Околова не забывай!
- Сомневаюсь я в его сестре… Да и она мне не поверит.
- Надо сделать так, чтобы поверила!
Они долго шли молча по аллее парка, под ногами шуршали опавшие листья. Солнце все ниже клонилось к западу. На площади Гроссер Штерн, где перекрещивалось несколько аллей, на флагштоке висело красное полотнище с черной, напоминающей издали огромного паука свастикой.
- Да, Вюрглер остается в Варшаве! Запомни, улица Верейская, один, квартира пять. А в Белоруссию уехали Околов, Гункин, Алферчик, Ганзюк. В общем, человек десять. Мы с Алексеем Родзевичем и Арой уезжаем в воскресенье, послезавтра. - Денисенко закурил сигарету, вздохнул.
- Значит, и Ара Ширинкина тоже решила "спасать Россию"? - перевел Граков разговор на другое. - У нее, кажется, был с тобой роман?
- У нее был роман с Чегодовым! Мы даже подумывали ее вербовать, да побоялись. Увлекающаяся натура!
- Женщина, как неизменно уверяет наш достопочтенный капитан Берендс, служит тому обществу, какое создают для нее мужчины. Сейчас у нее роман с Родзевичем…
- Берендс ошибается, его не менее достопочтенная супруга Ирен ему уже не служит, - лукаво улыбаясь, Денисенко посмотрел на Гракова. - Ты отлично это знаешь!
- Положим! На тебя она тоже заглядывалась, дорогой мой Лесик! - И он окинул взглядом идущего рядом Денисенко, его статную фигуру, оценивающе посмотрел на его красивое лицо и какие-то женские, большие светло-зеленые глаза, опушенные длинными ресницами. - И ты вроде не растерялся!
- Мы должны быть нравственны в помыслах! А уж в делах - как потребуют обстоятельства. - Он грустно рассмеялся. - Через два дня мы отправляемся к германо-польской границе. Конечный пункт - станция Катовицы. Придумано по-дурацки: мы будем гулять по перрону и, словно у нас насморк, беспрерывно вытирать нос белым платком. Гулять до тех пор, пока не подойдет кто-то и не спросит: "Вы от Виктора Михайловича?", а мы ответим: "Да, мне нужно к Зое".
- Кто придумал? Сам Виктор Михайлович ради саморекламы?
- Черт его знает?! Встречающие перебросят нас через границу в генерал-губернаторство рейха, дадут пропуска. Сплошная конспирация.
- Я тебе завидую, будешь на Родине, встретишься с настоящими советскими людьми, увидишь свою землю! Ты рад?
- Там война, наверное, много страданий. И мне стыдно будет людям в глаза глядеть. Что прочту в них? "Продажная шкура, немецкий прихвостень!" Выдавать себя за советского совестно. Негоже, ступив на родную землю, с первых же шагов начинать с вранья.
- Все это сантименты! Ты дело делай, а русский народ тебя поймет, простит. Найдутся и такие, кто поверит.
И они опять долго молчали, и только у Зее Парк, глядя на чистые воды озера, нарушая тишину, Граков вдруг громко крикнул:
- Ау-у-у! Отзовитесь, русские люди-и-и-и!
Денисенко невольно огляделся - кругом было пусто и безлюдно, лишь белка, спустившись с могучего дуба, выбежала на дорогу и, став на задние лапки, вопросительно на них поглядела: "Не меня ли зовете?"
- Мне поручено премерзкое дело, - зло глядя вдаль, начал Граков. - Всех, кто останется в Берлине, зачислят в Восточное министерство. Немцы создают неподалеку от Берлина спецлагеря для советских военнопленных. Отбор в эти лагеря будут проводить особыми комиссиями в прифронтовых зонах из лиц со средним и высшим образованием, изъявивших желание работать по своей специальности на занятой немцами территории. Каждый военнопленный, признанный годным "для работы в пользу Германии", получит талон Восточного министерства. Нашей задачей будет пополнять свои ряды из военнопленных, делать их "солидаристами". Один лагерь разбит в Цитенгорсте. Оттуда "надежных", верней, продажную сволочь, направят в "свободный лагерь Вустраву", там всех разделят по национальным признакам: русские, украинцы, белорусы и восточные народности. В каждом блоке учебные группы. Третья, особая группа в блоке русских будет предоставлена нам, с тем, чтобы из них делать "своих пропагандистов". Байдалаков верит, что на оккупированной территории эти люди начнут бороться с партизанами, а в тылу Красной армии займутся шпионажем и диверсиями.
- Сволочи, конечно, найдутся. Но большинство, уверен, постараются уйти в партизаны или прорваться на родную землю. Родине нужны не пленные, а бойцы. Внезапная война породила известную растерянность, но теперь Россия приходит в себя. Да, многие бойцы и офицеры бегут из плена. К тому же в немецких лагерях сплошной ужас!
- Совершенно точно, - подхватил Граков. - При обработке пленных Байдалаков рекомендует говорить им, мол, Родина от вас отреклась!
- Сталин, подобно спартанцу Торге, вручил тем, кто в тяжелых условиях сражается с фашистами на фронтах, щит со словами: "С ним или на нем!"
- Молодец, Лесик, ты верно все объяснил. Только сильный человек, уверенный в своей правоте и в своей власти, победит… Я приму на вооружение твою логику!
Они долго еще бродили по парку и высказали друг другу очень много: тут был и обмен берлинскими впечатлениями, и вести с фронтов, и воспоминания о прошлом, и надежды на будущее. Многое они выражали в двух-трех словах, а порой и молчанием. Они понимали, что, возможно, никогда больше не увидятся, и, зная давно друг друга, не боялись открывать самые сокровенные тайны. Расстались, когда совсем стемнело.
* * *
На вокзале группу, в которой был и Денисенко, никто не провожал. Прямая дорога на Варшаву была перегружена, пришлось ехать с пересадками во Франкфурте-на-Одере и в Бреслау. В Катовицы поезд прибыл около четырех часов дня.
- Что-то мне неохота вытирать нос, а ты, тезка, что скажешь? - обратился Денисенко к Радзевичу.
Тот ухмыльнулся, потрогал небольшие, а-ля Гитлер усики и, глядя на Ару Ширинкину, пошутил:
- Придется поручить это самому опытному конспиратору, тебе, дорогая Ара. А мы с Лесиком выпьем по кружке пива. Тут, говорят, пиво не хуже, чем в Пльзене.
Ариадне Ширинкиной, недавно окончившей Белградскую женскую гимназию, было немногим больше двадцати лет. Она вступила в НТС еще в 1936 году, работала машинисткой в редакциях энтээсовских газет "За Россию" и "За Родину". Унаследовав от отца - уроженца Петербурга, окончившего Его Императорского Величества Пажеский корпус и завершившего свою военную службу в разведывательном отделе штаба Деникина в чине ротмистра, - любовь к легкой, бесшабашной жизни и бродяжничеству, Ара уехала по вызову Байдалакова в Берлин. Тут она связалась с отделом IV Главного управления имперской безопасности (гестапо). На это и намекал Радзевич.
Едва они опорожнили по кружке пива, как к ним подошла Ара. Она была не одна.
- Вот, познакомьтесь с двумя братцами! Станьте между ними и загадывайте желание, - обратилась Ара к красивой молодой девушке.
- Ванда! - улыбнулась та, протягивая руку. - Я загадаю, чтобы вы благополучно перешли границу.
- Спрашивать связного о чем-нибудь категорически запрещено, - восхищенно глядя на Ванду, проговорил Денисенко. - Но ответьте, где еще можно увидеть такую же красавицу?
- Вам мало одной, ловелас вы эдакий! - Ванда обратила внимание на вошедших в пивную двух немецких жандармов, подхватила Денисенко под руку, сделала знак Аре, чтоб та тоже повисла на Радзевиче, и они вчетвером двинулись из пивной.
- Не хочу, чтобы они взяли меня на заметку, - прошептала Ванда, - пойдемте к Зое в Сосновице, тут недалеко, всего километра три.
- Три? Это катастрофа! - в ужасе воскликнул Денисенко.
- А что такое? - переполошилась Ванда. - Вам трудно?
- Невозможно! Не триста, не тридцать даже, а только три…
Так они шли, шутя, смеясь, перекидываясь ничего не значащими словами, но взгляды их говорили, что они понравились друг другу, и жалели, что встреча мимолетна.
"А может быть, не навсегда? Может быть, когда-нибудь судьба сведет?" - думал каждый при прощании. Так хотелось надеяться на лучшее!
Вот и Сосновице. Это поселок неподалеку от границы, примерно в двадцати километрах от польского городка Глейвица, на радиостанцию которого 31 августа 1939 года было инсценировано нападение эсэсовцев, переодетых в польские мундиры.
Глубокой ночью два контрабандиста перевели Денисенко, Ару и Радзевича на польскую территорию. Пришлось переходить вброд речку, которая называлась не то Вартой, не то Брыницей, и брала начало на черневшей далеко слева Тарновской горе. Вода была холодная и достигала почти до пояса. Шли всю ночь, почти бежали, чтобы успеть на варшавский утренний поезд. Совсем уже выдохшиеся, они добрались до станции Заверцы за полчаса до отхода состава, уселись в вагон и только тут отдышались.
Вечером они прибыли в Варшаву, темную, неуютную и невеселую. Шел дождь, улицы были пустынны, приближался комендантский час. С вокзала нужно было попасть на Верейскую улицу, где в доме № 1 жил Александр Эмильевич Вюрглер, председатель польского отдела МТС и руководитель организационного отдела в "Русском комитете", который возглавляли Регенау-Смысловский, Вейцеховский и редактор "Часового" Орехов.
Вюрглер встретил их радостно.
- О! Нашего полку прибыло! Только медленно собираемся. Скоро падет Москва! Ждем известия со дня на день, а Байдалаков мешкает. Почему вас лишь трое?
- Сюда выезжает еще одна большая группа, человек тридцать. Так заверил Байдалаков, - сказал Радзевич, пожимая Вюрглеру руку.
- Тридцать - маловато! Нужно три тысячи! Наступает эпоха нашей идеологии! Солидаризма! - Вюрглер выпятил брюшко, приосанился.
- Где же людей возьмешь? У нас в союзе отродясь трех тысяч не было. - Денисенко пожал плечами. - Многие прячутся от войны.
- Радоваться тут нечему, Алексей, создается впечатление, будто вы в восторге? - подозрительно оглядел Денисенко Вюрглер. - Заходите, заходите, Ара. У меня вас всех ждут…
Ара вошла в квартиру первой и попала прямо в объятия Околова.
В большой столовой сидели Ольгский, Алферчик, Ганзюк и Гункин, встретившие их громкими возгласами, крепкими рукопожатиями и поцелуями.
На столе появилось еще три прибора, завязалась застольная, как всегда, сначала бестолковая беседа. Главной темой был предстоящий отъезд, положение на фронте; говорили и о том, как встретят их в Белоруссии и на Украине. Потом они долго рассматривали новенькие пистолеты-вальтеры, которые им раздал Вюрглер, и аусвайсы, выданные начальником "абверкоманды-203". Документы давали право задерживать и выяснять личность любого советского гражданина.
"Ну вот, - подумал Денисенко, разглядывая аусвайс, - документик наделил нас громадными полномочиями! Сделал маленькими юберменшиками; будем советских людей потрошить. Немцы под Москвой, а мы должны радоваться… Это же трагедия!"
- О чем задумался, Лесик! - прервал его мысли Околов. - Мы с тобой, Гункиным и Ольгским, - он кивнул в сторону, - едем в Витебск.
- Когда?
- Дня через четыре. Надо пройти еще кой-какие формальности. И двинемся. У меня в Витебске живут мать, сестра, двоюродные братья, целый ворох родичей. Хочется их повидать.
- А я? - обиженно, чуть ли не со слезами на глазах спросила Ширинкина.
- Вас, Ариадна Евгеньевна, и вас, Алексей Николаевич, - Вюрглер сначала поклонился Ширинкиной, потом Радзевичу, - я попрошу еще задержаться дня на два здесь, чтобы поехать прямо во Львов. Там вас уже поджидает Владимир Владимирович Брандт. В его распоряжение вы и поступите. Миссия деликатная и ответственная. Брандт просил прислать умную женщину, чтобы провести одно следствие…
- Следствие? - недоуменно воскликнула Ширинкина.
- Вот именно! Власти вам помогут… - Вюрглер хотел еще что-то добавить, но, встретившись глазами с Денисенко, смешался и умолк. И лишь после небольшой паузы закончил: - Придется узнать, кто мог выдать советским властям ушедших в подполье энтээсовцев.
"Что-то ты, Александр Эмильевич, темнишь. Вы с Брандтом крепко завязаны с гестапо. Втягиваешь их в грязное дело. Впрочем, черт с вами, - раздумывал Денисенко. - Я еду с Околовым в Витебск. Но сестра у Околова не похожа на брата. Она встречалась с Жоржем в Ленинграде в тридцать восьмом году, когда тот прорвался через польско-советскую границу, и обо всем сообщила в советские органы безопасности. Правда, с опозданием на месяц. Пожалела родного брата! Хованский советовал держаться поближе к Околову, он будет возглавлять антисоветскую работу энтээсовцев. А сестру Околова, Ксению, приказал тщательно проверить".
Ширинкина тем временем, улыбаясь, смотрела на Вюрглера, широко раскрыв свои большие серые и словно удивленные глаза.
- А мне Байдалаков поручил… - начала она и осеклась. То, что сказал Байдалаков, она должна была хранить в тайне.
- Вы, Ара, познакомитесь со Львовом, интересный город, а потом вас отправят куда захотите - в Витебск, Смоленск, туда, где будет Околов, - сказал Вюрглер.
- Мы с Арой выполним ваше поручение, Александр Эмильевич! - вмешался в разговор Радзевич. - Я бы хотел поработать вместе с Арой. - А про себя засек: "Что ей поручил Байдалаков? Наблюдать? За кем? За Околовым, за Ольгским, Гункиным или за мной? Надо с ней ухо востро держать!"
- Да, вас можно объединить с Арой! - Вюрглер поднял свою рюмку: - Выпьем за боевое крещение! Перед нами великая задача! Мы скоро станем управлять Россией! Немецкие войска прокладывают нам дорогу на Родину, а мы проложим путь к сердцу народа…
Разошлись по комнатам далеко за полночь. Денисенко, Гункин и Радзевич устроились в гостиной на диванах. Молча улеглись, потушили свет. И каждый погрузился в мир своих мыслей и чувств.
"Зачем ты живешь, Алексей? - думал Денисенко. - Ради славы? Нет! Из тебя не получится вождь, твои фотографии, подобно байдалаковским, не будут распространяться среди "народа". Не выйдет из тебя и настоящего разведчика, как из Околова, не получится журналиста или талантливого писателя, или артиста. Двадцать лет ты прожил вне своей Родины, получил образование, тебя воспитывали и учили люди, чуждые этой Родине, потому и ты сам ей чужд, но все-таки тебя тянет какая-то неведомая, неодолимая сила, которая называется ностальгией, - ее так просто не объяснишь. И чувство любви к Родине обостряется, становится самопожертвованным, когда она в опасности, когда она зовет тебя. И ты бросаешься на ее зов, подобно тому, как настоящий мужчина бросается на крик женщины или ребенка!… И как могут эти, да и многие другие эмигранты… Мерзавцы!"
Денисенко вспомнил, как перед отъездом из Берлина, прощаясь с Граковым, он услышал от него содержание "записной книжечки" Георгиевского.