- Ото несчастье! Мордуе нимець. Бог дал, Бог взял. Воевал я в четырнадцатом, в плен сдался. Как военнопленный работал у помещика Орлая, на Украине, а как началась заваруха, вернулся до дому! Вот теперь пасу овец. - Он взял протянутую Бойчуком флягу, взболтнул ее и, сделав добрый глоток, крякнул: - Горилка что надо! - Глаза его оживились. - Зараз обидать будемо! Дела!
"Как скрещиваются человеческие судьбы! Орлаи бывали у нас, мы у них. И, кто знает, может, мы встречались, видели друг друга?!" - спрашивал себя Чегодов, направляясь вслед за другими к стоявшей у края пепельно-серой отвесной скалы небольшой пастушеской колибе.
Разморенные обильной едой, они улеглись после обеда в тени высокой ели, лениво перебрасывались еще какое-то время фразами, советуясь, куда уходить, но, так ничего не решив, заснули. Во сне их мучили кошмары, они стонали, просыпались и снова засыпали.
Вечером допоздна сидели у жарко горящего костра и вели тихую беседу.
- Я кончал училище во Львове, тогда он назывался Львув, а когда в хедер ходил, назывался Лембергом, - вспоминал Абрам.
Он оживился, плечо уже не болит, и хочется изменить настроение товарищей, которые, приуныв, задумались.
- Так вот, мать отвела меня в хедер. Ребе приказал сесть на скамейку к двум мальчикам. Одного звали Ицеком, другого Беней. Ицек тут же больно ущипнул меня, а я тут же закатал ему затрещину. Ребе вытащил меня за ухо, больно отстегал розгой и посадил на место, и тут же Ицек опять ущипнул меня, а я тут же дал ему затрещину. И так повторялось это три раза, пока ребе не отстегал Ицека. С той поры мы дружно сидели рядом, дружно раскачивались и твердили вслед за ребе: "Вехоодом - Адам! Иода - познал! Еву! И она ватахар - зачала!"
- А зачем раскачиваться? Заставляли, что ли?
- А зачем креститься, бить поклоны? Это одно и то же! Так вот, с Ицеком и Беней мы подружились на всю жизнь. Немало у меня во Львове товарищей из ветеринарного училища - украинцев, поляков, евреев. Я предлагаю идти во Львов. Город большой, там нам будет не хватать, как говорится, только головной боли.
Чегодов вспомнил вдруг: во Львове в 1939 году было довольно большое отделение НТС, человек с двести, а председателем польского отдела был Владимир Брандт. С ним Олег был знаком, вел служебную переписку ради конспирации через Львов, на имя некоего Гацкевича. Запомнился даже адрес: Крашевского, 6. Наверно, конспиративная квартира. Живущий в ней как-то связан с НТС, и, хотя Олегу с союзом не по пути, церемониться не приходилось.
- И у мене е там дружок, - спохватился Бойчук. - Можно и во Львив, - и он вопросительно поглядел на Чегодова.
- Львов так Львов, - согласился Олег. - До него, наверно, километров с триста?
- В деревнях накормят. Я ведь ветеринарный врач, - радостно жестикулировал Штольц. - На всех хватит.
Утром, плотно позавтракав, с полными сумками они покинули словоохотливого добряка деда Панаса и зашагали, провожаемые собачьим брехом, вниз по горному пастбищу - полоныни - к буковому лесу. Уже у самой опушки их нагнало грустное рыдание трембиты.
- Дид Панас прощается? - Бойчук повернулся и помахал рукой.
У Олега тоскливо сжалось сердце. "Как музыка действует на человека, и на каждого по-своему. Любой из нас, - думал он, - находится во власти своего индивидуального и неповторимого ритма жизни, который меняется в зависимости от наших эмоций, немаловажную роль в этом ритме играет музыка. Боевой, настраивающий на действие марш, томное, расслабляющее танго, веселящий вальс или духовная музыка с ее устремлением в высоту, или, наконец, работающий на понижение, на разрушение человеческой психики джаз. А вот сейчас, слушая трембиту, каким ритмом мы заряжаемся?"
* * *
Два месяца они неторопливо брели вдоль заросшего ивняком берега Днестра, потом где-то неподалеку от Николаева повернули на север и проселками подались в сторону Львова, взбираясь на лесистые холмы, спускаясь в глубокие, сырые овраги, переходя вброд речки и ручьи и стараясь держаться подальше от больших населенных мест во избежание встречи с немцами и украинскими националистами, которые, по словам радушных крестьян, "лютують, як пси скажени!" Спокойно они себя чувствовали только в убогих деревеньках и хуторах да пастушьих колибах, у добрых и мудрых чабанов.
…Уже вечерело, когда они наконец добрались до Озорловской скалы, что высилась над пригородным селением Лесеницы, а с нее был виден Высокий Замок на кургане Копец, вокруг которого золотились кресты церквей.
- Там, где кресты, Русская улица - древнейший район русско-украинского поселения. А вон там, выше всех, башня Корнякта, - показывал Абрам Штольц. - А вот тут, в крайней хатенке на Лесеницах, живет мой товарищ по ветеринарному институту Василь Трофимчук. Если он еще жив, у него и переночуем. И он нам все расскажет, что к чему, а мы ему…
- Не опасно? Он нас не выдаст? Кто он? - спросил Чегодов.
- Василь - сын бедняка. Сам видишь, какая у него хата. Отец батрачил за так у одного польского пана, чтобы дать сыну образование, таскал какие-то мешки с солью, надорвался и помер. Со второго курса Василя исключили. Уже советская власть дала ему доучиться. Василь не выдаст.
По тропинке с вершины скалы с вязанкой хвороста за плечами спускался человек.
- Да вот он! - И Абрам кинулся к высокому плечистому мужчине в вышитой украинской и уже изрядно поношенной рубахе.
Трофимчук понравился путникам открытой улыбкой, прямым взглядом карих глаз.
Вечером, сидя в хате, они обсуждали, что делать дальше.
- У меня во Львове осталось немало хлопцев по институту. Я завтра пораньше пойду до миста… - начал было Штольц.
- Ты, Абрам, как был, так и остался фантазером,- перебил его Трофимчук. - Беснуются легионеры Бандеры, народу расстреляли уйму - русских, евреев, украинцев. А по дорогам немцы проверяют документы. Чуть что - арестовывают и в лагерь. Тебя, Абрам, сразу в гетто направят. Вам бы в партизаны податься…
- А мы, дурни, свои автоматы у лиси сховали, десь под Ходоровом, - с огорчением заметил Бойчук. - Пийду во Львив я, маю там корыша.
- У меня тоже есть адресок, не уверен только, довоенный! Я и по-немецки могу объясняться… - начал было Чегодов.
- Нет, ребята, идти первому надо Бойчуку, он самый неприметный. А вы тут побудьте. Раз в неделю я гоняю для немцев скот на львовскую бойню, - начал уверенно Василь Трофимчук.
- Так у нас ни рогив, ни хвостив нема, мий Василю, и на бойню мы не хочемо, - пошутил Бойчук.
- Для тебя, Иван, я раздобуду довидку у солтыса, будто ты из наших Лесениц. А вам, - он повернулся к Чегодову, - и тебе, Абрам, особенно тебе, ходить не советую.
Абрам вздохнул:
- Что делать, если я еврей, проклятый Богом и людьми жид, нас убивают немцы наравне с коммунистами. Но я здесь не останусь. Хочу во Львов. Все равно мы будем жить! И я с гордостью буду носить треугольник на рукаве, на спине, на лбу, если им так нравится. Это мое отличие, я не стыжусь еврейского происхождения. Мы талантливый, находчивый народ, у нас быстрый ум и тысячелетиями выработанная хватка, и потому такие идиоты, как Гитлер, нас ненавидят и нам завидуют.
- Ничего, Абрам, часто побеждает в конечном счете побежденный. Ты не смиряйся, но и не лезь в пекло!
- Но марксизм проповедует борьбу! - заметил Чегодов. - Христианство тоже держалось не на смирении. Начиная с Крестовых походов и кончая инквизицией…
- Подобные проповеди вел ребе Эршель Розенфельд, давно это было, а запомнился на всю жизнь…
- Этот наш львовский Эршель Розенфельд сейчас состоит членом "Юденрата" - "Еврейского совета". Он тебя в гетто и загонит… А пока воспользуемся тем, что немецкие власти всячески поддерживают торговлю. - Василь указал большим пальцем в сторону Львова. - Теперь пойдем позавтракаем. А пока поживите у меня. Хата моя на отшибе, люди кругом свои, все беднота, к вам зависти у них не будет.
- Полегесенько и пийду до корыша на Грязькову вулыцю.
- Не Грязькову, а Грядкову, от вокзала подняться по улице, которая называется Внебовстомпеня.
- Внебовстомпеня! Какая прелесть! Скажите, а где улица Крашевского? - спросил Олег.
- Крашевского? Это у парка Костюшка.
- Так вот, Иван, - отведя Бойчука в сторонку, наказывал Олег, - на Крашевского, 6 до войны жил мой знакомый, Гацкевич, узнай, там ли он еще. Дашь ему вот эту записку, скажешь, что я лежу больной, что мы приехали из Варшавы, на демаркационной линии у нас отобрали документы, а мы, воспользовавшись тупоголовостью охранников, вместо того, чтобы вернуться назад в Польшу, сели во львовский поезд и вышли, боясь проверки документов, в Баратуве. Запомнил? В Баратуве. Об Абраме ничего пока не говори. Там, в Баратуве, заболел. Оттуда ты перевез меня к своему знакомому. Ясно? - И Олег хлопнул Бойчука по плечу.
- Ясно! Крашевского, шисть, Гацкевич, хай вин сказываться…
- Верно. Скажи еще, что он получал от меня письма для Владимира Владимировича, а фамилию он должен сам вспомнить.
- Отдаю записку. Мы приехали из Варшавы, потом эта самая линия, станция Баратуво, письма от Владимира Владимировича, а фамилия?
- А ты, Иван, хорошо говоришь по-русски!…
- Скажи лучше, шо мы делали у Варшави?
- Мы с тобой познакомились в поезде, а о себе придумывай что хочешь, чтобы складно было, Гацкевич - воробей стреляный.
- А шо за чоловик?
- Сам толком не знаю, будь с ним осторожен…
Василь Трофимчук, услышав последний совет, снова обратился к Бойчуку:
- Комендантский час с десяти вечера и до шести утра. Ночью ходят патрули. Поймают и тут же застрелят! В бывшем здании воеводства, что на улице Чернецкого, - дискрикт, там выдают пропуска и разрешения на пребывание в районах, где размещены офицеры СС и вермахта - войсковые. Продажа по талонам, нашему брату полагается: хлеба граммов двести в день, шестьдесят граммов маргарина, полтора килограмма мяса и тридцать штук папирос в месяц.
- Ого! А сырнычкы?
- Две коробки в месяц! И смотри в оба, на черном рынке еще можно кое-что купить, но повторяю: за спекуляцию - расстрел! Пачку аспирина нельзя купить, в порядочный кинотеатр украинцу запрещено ходить! В театры! А ты, Абрам, запомни, - Василь обернулся к Штольцу, - гетто находится в районе Подзамча…
- Можешь не повторять, мы все запомним, у нас память хорошая! - И его глаза недобро сверкнули.
"Да, он все запомнит, запомнят и украинцы, запомним и мы, русские, крепко запомним!" - подумал Чегодов.
- Ну ладно, - сказал он, - завтра рано вставать!
На рассвете Бойчук ушел. До Львова было недалеко, километра четыре. Условились, что Иван в городе заночует, а на другой день к вечеру придет обратно. Однако прошел день, второй, третий, а он не возвращался. На рассвете четвертого дня, лежа в кровати, заметив, что Олег не спит, Штольц, которому тоже не спалось, заговорил:
- Слушай, друг, шма хавэр, как говорят евреи, что будем махен? Как сквозь землю провалился наш Иван. Завтра пойду его искать на Внебовстомпену!
- А как зовут его дружка? Не знаешь?
- Рыжий Штраймел с Болони!
- Прямо как граф Манте-Кристо. А Штраймел, это что-то по-еврейски?
- Это обшитая мехом бархатная ермолка, которую носят реби. А Львов я знаю хорошо, не раз бывал и на Болонях.
- Пойдем вместе! Веселей! Я все-таки говорю по-немецки и по виду ариец. Со мной надежней. Жаль, не те у нас документы. Может, что переделать? - И Чегодов вытащил из кармана военные билеты, взятые им у убитых в Злодиевке немецких солдат. - Мы напрасно побросали в лесу автоматы и униформу. Уж очень противно было ее надевать! И фотокарточек наклеить нету.
- Сначала арестуют как дезертиров, а потом выяснят, кто мы, и пустят в расход. Я ведь по-немецки ни бум-бум. Знаю только "гутен таг" и "ауф видерзеен" и то с еврейским прононсом. И лучше уж я один пойду, - заспорил было Штольц.
- Не упрямься, Абрам, пойдем вместе. Хозяина нашего пора избавлять от непрошеных, опасных гостей. Он молчит, но переживает…
И тут Чегодов услышал какой-то шорох. Скрипнула калитка. Выхватив из-под подушки пистолет, Олег кинулся к двери, которая вела в кухню, и столкнулся на пороге с Бойчуком. Они обнялись.
- Ну, слава Богу! Я уж думал, что ты влип.
- Все у порядку! Нимци дурни, шлях их трафыв! Дурни аж свитятся! Будемо мати ксивы и мешканя у Львови. Ось!
- Гацкевич? - спросил Чегодов, беря в руки документы.
- Твий Гацкевич, як нимци кажут, чоловик з фелером. Фашисту продався. Похвалявся, шо буде головою Витебска, бургомистром, як размовляют нимци. Казав: "Пока можете у меня устроиться. Никто вас не тронет. Завтра вечером буду вас ждать!" Кокнуть бы його гада! А помешкання нам знайде и Штраймел, корыш мий.
- Ну, лады, ложись отдыхай. Нам вставать рано.
Через пять минут Бойчук уже храпел вовсю, а Олег еще долго рассматривал принесенные документы с печатью и подписью бургомистра и завизированные немецкими властями. Аусвайс Бойчука не вызывал сомнения даже у опытного глаза, два других были обычными пропусками, в которых значилось, что "имярек" разрешается посетить в деревне такой-то своих родичей. Фамилии были изменены; он, Олег, значился как Захар Непомьятайко, а Абрам Штольц - Арамом Григорьянцем.
"С Гацкевичем придется встретиться, только бы он ничего не заподозрил и не раскусил Ивана, через него свяжусь с энтээсовцами. Они-то ничего не знают. А если он меня выдаст фашистам и те возьмутся за меня, то выколотят все, церемониться не будут, как мой следователь в Черновицах. Не выдержу, ребят подведу! С НТС мне не по пути! Так с кем же тебе, Олег, по пути? С Хованским… конечно… с Красной армией!… С русскими людьми!"
На дворе прокричали петухи, в окнах серело. Где-то в соседнем дворе брехала собака.
Глава седьмая.
"В КРУГЕ ВТОРОМ"
Если изменник к поле пристанет, то полу отрежь.
Грузинская пословица
1
- Не ожидали, дорогой Олег Дмитриевич, увидеть меня здесь, а? - протягивая руку и с любопытством глядя на Чегодова, сказал Брандт, подходя к остановившемуся на пороге гостю. - Что-то похудели вы очень. Мы с вами в последний раз виделись лет пять, наверно, тому назад. И я старею, мой друг, давно уже за полсотни перевалило, - и он поправил спадавшие на лоб пышные седые волосы. - Хотел сам к вам ехать в село, да ваш уполномоченный конспирацию развел. Чудак! Уж очень осторожничал. Ваша школа! Садитесь, садитесь.
- Я к Гацкевичу, Владимир Владимирович! И вдруг такой сюрприз - вижу вас! - удивлялся искренне Чегодов, глядя на Брандта. - Немцы чуть было в Перемышле не задержали…
- А я недоумеваю, неужто не знает про Гацкевича! Он оставался во Львове при большевиках и был арестован. Вам Байдалаков не сказал, что прежде, чем попасть на восток, следует пройти у немцев школу? Стояли же наши пражские эмтээсовцы "носом к стенке", сидели часами на скамейках в позе "смирно" и ползали "на карачках" перед тюремными надзирателями. Проделывал все это в Варшаве и я, теперь придется "доказать немцам свою благонадежность" и вам, дорогой Олег Дмитриевич! Откуда, кстати, вы появились? Я ждал не вас, а какую-то женщину, Ару Шишкову.
- Ширинкину!
- Да, правильно, Ширинкину! Поручено ввести ее в курс и уехать в Витебск. Там планируется обосноваться нашему перевалочному пункту во главе с Гункиным и Кабановым, там же работает главным врачом городской больницы сестра Георгия Околова - Ксения Сергеевна. А вам, если документики тютю, придется потрудиться. Столько было о вас разговоров! А с приездом из Румынии Околова все было приглушено. Вы ведь в Бессарабии печатной пропагандой заправляли? Как там у вас с типографией?
- Трудно… А откуда взялся Кабанов?
- Как откуда? Это смелый человек. Накануне войны он был в Кишиневе, задержан, но ему удалось бежать.
"Да, смелый, - усмехнулся про себя Чегодов. - Но побег этого труса действительно удивителен".
- В Берлине Байдалаков хвалил вас. В июне сорокового года вас ведь тоже, как и Кабанова, направили в Бессарабию и в Буковину. Правильно? Вам поручили организовать радиостанцию и подпольную типографию, вы печатали и распространяли среди бойцов Красной армии наши листовки. Верно? Как видите, мне о вас кое-что известно. Вергун сетовал, что связь с вами по радио так и не была установлена…
- Портативная радиостанция, Владимир Владимирович, была взята пограничниками возле Измаила. Тогда же схватили молодого парня, а Лукницкий спасся только чудом. Листовок мы не печатали…
- Ах вот почему с приездом Околова разговоры на эту тему приглушили! Здесь работенка преотвратная. Не то что бабе - мужику не под силу. Будете "подсадной уткой" в камере строгого режима и выявлять коммунистов, их секреты. Что поделаешь, нужно! - Он ухмыльнулся. - Режим в тюрьме тяжелый, действует на психику, две недели работаешь, месяц отдыхаешь. Очень трудно, но ко всему привыкаешь. Долго вас держать не станут, одно-два удачных дела - и все в порядке. Меня наградили за заслуги - посылают вроде бургомистром в Витебск. А вам, по чину, Киев могут дать. - Его свиные глазки смотрели испытующе. - Работать надо. Партизаны на Львовщине появляются. Наглеют.
"Неужели русский интеллигент может дойти до такого уродства? Предавать врагам своих братьев? Мерзавец!"
- О чем это вы задумались, Олег Дмитриевич? - вроде бы догадался Брандт. - Победим - оправдаемся! А палачом быть еще противней. Но люди идут. - И, уставясь куда-то в угол, он положил ладони на колени, словно прикрывал заплаты на штанах.
- Меня к вам Байдалаков не посылал. С ним я не виделся с сорокового года, когда был переброшен в советскую Бессарабию. С Кабановым мы там вместе в одной камере сидели…
- Околов проводил следствие и установил, что в Кишиневе и Черновицах засланные группы были арестованы, отвезены в центр и расстреляны, - и Брандт подозрительно уставился на Чегодова. - Кроме Кабанова…
- Вот и я жив. Околов ошибся. Меня никто в центр не вывозил и не расстреливал. - Чегодов рассказал о своем бегстве из КПЗ и о том, как он скрывался на улице Потека Мализилор. Опустив все дальнейшее, закончил: - Ближе всего из Черновиц было до Львова, вот мы и пришли.
- Невероятно! Фантастика! Как в романе! Бежать из тюрьмы опаснейшему врагу советской власти! Скрываться несколько месяцев от НКВД в Черновицах? Я-то вам, конечно, верю. Но немцы могут усомниться. Хорошо, что вы к ним не обращались. - И он снова сверлил его своими свиными глазками. - Кабанов о вас тоже рассказывал…
- Что же мне делать? - спросил попросту Чегодов и подумал: "Сегодня же или завтра утром донесешь обо мне немцам!" - Гоша Кабанов сумел бежать, невероятно!…
- Ничего немцам о своих черновицких делах пока не говорите, - заторопился Брандт. - Вы, мол, приехали из Варшавы, от Вюрглера, чтобы сменить меня, а там приедет и Ширинкина, и вы с ней какое-то время поработаете. Я познакомлю вас с начальником "реферата "А"" Эрихом Энгелем из четвертого отдела гестапо. Он занимается коммунистами и партизанами, а также актами саботажа. Мужик сволочной, но с ним можно договориться. Согласны?