2
На другое утро, выйдя из дома, Олег обнаружил за собой слежку. Он сразу зашел в ближайший гастрономический магазин, купил ржавую селедку и вернулся обратно.
- На селедочку после вчерашнего потянуло, - сказал он Брандту, когда тот отворил ему дверь и недоуменно поднял брови на покупку.
У Брандта нашлась и водка, и они выпили, закусили, и через полчаса Олег, распрощавшись, спустился черным ходом по лестнице во двор, перемахнул через забор в соседний сад, проник на улицу и неторопливо направился к центру. Убедившись, что за ним нет хвоста, зашагал по данному Бойчуком адресу.
В небольшой комнатушке уже сидели Бойчук, Абрам Штольц и незнакомый плотный мужчина, рыжеволосый и голубоглазый. Он оценивающе окинул взглядом Олега, лениво поднялся из-за стола и небрежно протянул, нагловато улыбаясь, руку: - Давай пять, не бойсь, дядя не обидит! - и сжал изо всех сил Олегу пальцы.
Почувствовав железную хватку, Олег неуловимым движением руки заломил назад правую кисть рыжего и также нагловато улыбнулся:
- И ты, Рыжий Штраймел, не робей, племянник не обидит, - и отпустил руку.
- Вай, вай, Непомьятайко хочет видеть мои слезы. Меня не надо уговаривать, мне все ясно, не будем размазывать кашу и продолжим работу.
Штраймел пододвинул стул к столу.
На накрытом клеенкой столе стояли две бутылки водки ("Московская", - прочел Чегодов), банка с солеными огурцами и глиняная макитра с украинской колбасой. Тут же лежала большая буханка пшеничного хлеба.
- Гуляемо на гроши твого Гадкевича, шлях його трафыв! Ось. - Бойчук вытащил из кармана отощавший бумажник Брандта и протянул его Олегу. - Там якись документы на имя Брандта, чи що!
Олег раскрыл бумажник. В нем оставалась еще изрядная пачка денег и пропуск в ресторан "Бристоль".
Вскоре они вышли на узкую улочку и двинулись переулками.
- Зараз ийдемо на Краковский базар.
- Это недалеко от центра, - заметил Абрам, - пролетарский рынок, самый дешевый и блатной. Там можно купить все что душеньке захочется.
- Абрам знает наш фраерский базар, - подтвердил Штраймел, - там и горилка дешевле- семьдесят пять злотых литряга. Если имеете желание, подадимся на Галицкий или за Зализнычный, нет? Пусть они горят огнем! Наш Краковский, проше пана, интересней! На том базарчике я как Бог на небе, - он подмигнул, - там каждый двор проходной, под ним река протекает, полезай в люк, и сам черт не найдет. На Краковском там вам и ксивы выправим. И к фотографу Грешлю сходим. Через час-два карточки готовы! Или уже не нужно?
- Нужно! - сказал Олег. - Я ведь задумал уходить из Львова. Опасно тут оставаться. И вас могу подвести.
- Вай, вай, вай, мосье Непомьятайко, не надо меня нервировать, я могу испугаться. - Штраймел пытливо заглядывал ему в глаза. - Это же кошмар, вчера ты бежал от советской власти! Сегодня от немцев? Зачем Ивана посылал к Гацкевичу? Учился я с ним в университете. Гад он! В союз какой-то эмигрантский меня заманивал, холера всем им в бок! А по какой дорожке ты идешь, какой бранджи держишься? Скажи, не то ждет тебя большое разочарование.
- Ох, Штраймел, я ж тоби казав, не допытуйся, людына живе як хоче! - вмешался Бойчук. - До москалив вии хоче податыся.
- Хэвер дорогой, я за него ручаюсь, - поддержал Бойчука Абрам Штольц. - Мы с Иваном во Львове останемся, а тебе, - он похлопал Олега по плечу, - Штраймел документы добудет, обязательно добудет, он все может.
- Надо понимать. В первые дни немцы, чтоб они сдохли, много хороших людей арестовали и почти обезглавили организацию коммунистов. Но теперь в городе шуруют разные. Немало провокаторов. Знаю я одного такого, Гната из "Народной гвардии". Мне все это до высокого дерева. Но когда по доносу белобрысой плюгавой гниды убивают прямо на базаре нашего Япончика, то надо петь "эль молей рахим" - заупокойную молитву над могилой плюгаша волосатого, этого поца…
- И во Львове, значит, был свой Япончик? Может, и Беня Крик?
- Бени Крика нету, зато с Беней Шпигельманом, лихим бандитом, которого не смела брать полиция, могу познакомить. Зараз он слесарем-водопроводчиком работает. Весь подземный Львов знает на все пять. Спас меня недавно, дай Бог ему счастья, от этой заразы начальника украинской полиции майора Питцулая, чтоб он сдох. Пять километров под землей прошел, ей-богу, чтобы я был так жив!
- У нас в Черновцях теж був Япончик. Гарний хлопець. Батько його з Коломыи, чи що… - Бойчук хотел, видимо, еще что-то добавить, но на мгновение остановился, крикнул: - Сюды! - и, схватив Чегодова за рукав, втащил в подворотню.
Все кинулись за ними.
Не прошло и минуты, как мимо брамы, где они стояли, прижавшись к стене, прошел немецкий патруль. Вслед за ним несколько гестаповцев в черной форме.
- Кого-то брать, гады, будут, - прошептал Штраймел. - Тот здоровый, что шел справа, на моих глазах Петра Остапенко, товарища моего по университету, арестовывал. Недели две тому, на Оболони. Двоих тогда взяли, Петра и еще одного, наверно, его дружка. Статного такого, усатого, солидного дядьку. По виду доктора чи адвоката. Помню, тридцатого июня, рано утром, на весь Львов затрещали и завоняли мотоциклы, и к митрополичьим палатам прикатил батальон украинских легионеров "Нахтигаль", командовал ими старший лейтенант, доктор Херцнер, а политический руководитель - немец Оберлендер с подручными…
Бойчук выглянул из-за брамы и поглядел вслед гестаповцам, которые направились в противоположную сторону.
- Так вот, - продолжал свой рассказ Штраймел уже другим тоном, - когда митрополит Шептицкий благословил "соловьев", разбежались они, как волки, по городу, и давай хватать ученых, медиков, юристов, писателей, грабить, убивать, насиловать женщин, бить стариков… Арестованных дня два или три держали в бурсе Абрагамовича, потом человек тридцать или сорок повели под конвоем вниз к Вулецкой горе и постреляли в лощинке. Зачем было ученых убивать? Украинцы убивали своих украинцев, лучших людей! Скажи, Олег Непомьятайко, зачем?
- Командовали, говоришь, "украинцами" немцы Херцнер и Оберлендер? Фюрер считает: роль науки должна сводиться лишь к обоснованию и подтверждению того, что иррациональным путем, через озарение, открылось ему - "сверхчеловеку"!
- А когда расстреляли старого Казимира Бартеля, того, что был премьер-министром? - спросил Штольц.
- Его убили в тюрьме Лонского. Мне очень жаль еще профессора литературы Тадеуша Бой-Желенского. Он бежал от немцев из Кракова. Какой силы был ученый! Уговаривал меня остаться в университете. Сейчас там у входа висит черная табличка "Зондергерихт Дистрикт Галициен" . - Штраймел остановился и закурил. - У гадов списки были подготовлены, - продолжал он, выпуская струйку дыма. - Целую неделю мордовали людей, сотнями расстреливали, сжигали живьем, закапывали в землю, забивали прикладами, травили собаками, вешали. На балконе Большого театра целую неделю висело двенадцать человек, говорят, большевиков. Потом хватали, правда, меньше. Остапенка и адвоката чи врача поймали недели две тому на улице Потоцкого у брамы…
- А мы ще по дозори чулы, шо во Львови у гитлеровцив на снидания - жиди, на обид - поляки, на вечерю - украинцы, а на закусь - москаль, - заметил Бойчук.
Чегодову вдруг на ум пришел разговор гауптштурмфюрера Энгеля с Брандтом у следственной тюрьмы, в котором упоминался Остапенко и адвокат Ничепуро. "Это он к ним хочет меня направить в камеру "подсадной уткой", сволочь гестаповская!" - и обратился к Штраймелу:
- А кто они, Остапенко и тот другой, которых взяли немцы?
- Петро еще во время старой Польши вел в университете коммунистическую ячейку. Кремень, пусть он будет жив и здоров! А другого я не знаю. Почему вы имеете интерес к Остапенко? Уж не хотите ли освободить его из тюрьмы?
- Хочу! Если у меня будут надежные помощники!
- Таки да, будут, лопни глаза, будут, это говорит тебе Штраймел! Король Краковской бранжи! - и с уважением посмотрел на Чегодова.
- Лады, поговорим потом.
"Если ты человек, Олег, тебе придется потягаться с Энгелем! Все средства хороши в этой страшной борьбе: и величайшее геройство, и самая низкая подлость. И нравится ли это тебе или нет, раз и навсегда надо решать: либо ты против большевиков и за старую мифическую Россию, либо за новую, ныне борющуюся, большевистскую Родину. Надо перехитрить гауптштурмфюрера, обязательно! Остапенки идут на смерть, а ты боишься рискнуть? Решайся, ты уже объявил войну фашистам. И нет тебе иного пути! Или ты "кустарь-одиночка"? Или с большевиками, с Красной армией! С народом…"
Из подворотни они вошли во двор, потом перемахнули через невысокий забор в соседний, оттуда в третий и внезапно очутились в каком-то переулке.
- Немец один не ходит. Сейчас они, толстомордые, будут на каждом углу, - предостерег Штраймел.
Вскоре они очутились в лабиринте улочек Краковского рынка. На ратуше пробило двенадцать. Толпился народ, было шумно. Продавцы расхваливали свой товар, мальчик-газетчик пронзительно выкрикивал:
- "Львивски висти"! "Газета львовска"! "Группа армий "Пивнич" узяла фортецию Шлиссельбург, Ленинград у колыда"! "Жахливо вбывство на вулеци Хербстштрасее"… "Львивски висти"!
- Ша! - рявкнул на газетчика Штраймел. - Не то я увижу твои молодые слезы, пацан! Беню-водопроводчика видел? Нет? Тогда кричи дальше! Слушай, Герцог, - обратился он к проходившему щеголю в котелке и с тростью, - я имею сказать тебе пару слов. - И отошел с ним в сторону.
- У вас будет не ксива, а антик с мармеладом, мосье Захар, фергессе зи мих! Сказал Герцог, а слово Герцога дороже золотого дуката. А теперь остается этот балбрисник -фотограф… болячка ему в бок.
Спустя час они возвращались обратно. Пропустив вперед Бойчука и Штольца, Олег взял под руку Штраймела, рассказал ему о приказе Энгеля "поработать" в следственной тюрьме на Ланского "подсадной уткой" у Остапенко и Ничепуро.
- Я имею большой интерес на ваш план. И я, так и да, с вами согласен, - выслушав Чегодова, сказал Штраймел. - Друзей будем спасать!
Придя домой, на Грядковую, они уже сообща долго обсуждали смелое предложение Олега.
Решили оборвать покуда непосредственное общение и держать связь через "почтовый ящик", которым должен был служить паренек, продававший на базаре газеты.
В четыре часа дня Чегодов уже стучался в квартиру Брандта.
- Куда вы пропали? - встретил его с недовольным видом Брандт. - Вами интересовались. Видели своего дружка?
- Нет, не пришел!
- Не ходили к нему на Золотую, девяносто семь?
- Нет!
- Там даже такого номера нет, обманул нас Трофим Бондаренко! - вырвалось у Брандта.
- А вы что, ходили туда?
Брандт только отмахнулся. Потом подошел к буфету, вынул оттуда бутылку с пестрой этикеткой, две рюмки и, налив, сказал:
- Ликеро-водочная фабрика Бачевского, год основания тысяча семьсот восемьдесят девятый. Преотличная когда-то была водка! Сто лят! Как говорят поляки. - И выпил. - Наживу я с ним, да и с вами, неприятностей! И где же вы шлялись?
- Где был, там нет. Мы не на военной службе, Владимир Владимирович, и я не ваш подчиненный. Вместо того чтобы помочь, вы втравили меня в скверную историю с этим гауптштурмфюрером.
- Дорогой Олег Дмитриевич, поймите меня правильно, я вовсе не в восторге от того, что приходится сотрудничать со службой СД. На этот счет есть даже строгая установка нашего исполнительного бюро, запрещающая это, правда, она касается рядовых членов НТС. А где они? Кто считает себя рядовым членом? Все рвутся к власти и, учтите, любой ценой! Немцы отлично понимают психологию маленьких русских "фюреров", которые готовы плясать под гестаповскую дудку, если им не удается занять на оккупированной территории руководящие посты, мы - никто. Немецкая армия вот-вот захватит Москву, потому нам надо сколачивать собственные силы, как это делают украинские националисты…
- Вы забываете, что гитлеровцы в начале июля уже разогнали правительство "самостийной Украины" во главе со Стецько, - заметил Олег.
- Только потому, что шансы конкурента, Андрея Мельника, стоят выше, его поддерживает сам митрополит, граф Андрей Шептицкий, а главное - гестапо… Ясно? В пику Канарису, выдвигавшему Бандеру.
- Значит, один твердит про Авраама, а другой про Иакова, - вспомнил поговорку Абрама Штольца Чегодов и добавил: - Не думаю, что украинские головорезы из легиона "Нахтигаль" были популярны на Львовщине, и слава богу, что у нас нет такого легиона.
- Э-э! - Брандт погрозил Олегу пальцем. - У Байдалакова иное мнение. Нам нужна сила! Ну ладно. Завтра, значит, переезжаете на Вулецкую, шестнадцать, до конца месяца. А там…
3
Сентябрь, или, как говорят во Львове, вересень, был на исходе. Моросил беззвучный дождик, легкий, как из пульверизатора. Надвигалась ночь.
Тюрьма выросла перед Олегом как-то внезапно, мрачная, глухая. "Как дело измены, как совесть тирана, осенняя ночка темна. Темней этой ночи встает из тумана видением страшным тюрьма!" - процитировал про себя Чегодов, подходя к разгуливающему у калитки гестаповцу с автоматом за плечами, и тут же почувствовал, как сопровождавшие его молодчики начальника четвертого отдела крепко схватили под руки и, подталкивая локтями, повели внутрь помещения.
В проходной его встретил ухмыляющийся мордастый тюремщик, оглядел с ног до головы и приказал стать лицом к стене и поднять руки.
"Начинается моя Голгофа, - Чегодов крепко стиснул зубы. - Терпи!"
Потом он прошел через унизительный для человеческого достоинства обыск и был передан внутренней тюремной страже. Его втолкнули в длинный и мрачный коридор, по бокам которого тянулся ряд запертых дверей с задвинутыми на засов кормушками и глазками, захлопнулась обитая железом дверь, щелкнул замок, и вахтер заорал:
- Лос! - и дал пинка в зад.
Олег побежал.
- Хальт! - скомандовал вахтер и, когда Олег остановился, подошел к нему, снова пнул его коленом: - Лос!
Так повторялось несколько раз, пока они не дошли до камеры под номером 213. Перед дверью ему снова приказали уткнуться носом в стенку и наконец, наградив затрещиной, втолкнули в камеру.
На железной койке, покрытой соломенником, сгорбившись, поджав под себя ноги и насторожившись, сидел худой человек со впалыми щеками и глазницами и пытливо смотрел на новичка. Белобрысые, давно не мытые его волосы лоснились, лицо поросло густой светло-рыжей щетиной, еще больше подчеркивавшей заострившийся нос, синяки под глазами и землистость щек.
- Давно взяли? - прохрипел он.
- Вчера.
- Что там нового, как идет война? Я ведь сижу вот уже восемьдесят дней. Почти каждую ночь мучают на следствии, а днем издеваются вахтеры. Вас били?
Чегодов кивнул головой, опасливо поглядел на дверь и прошептал с испуганным видом:
- Слушают, наверно. Били меня, но все еще впереди… - и махнул безнадежно рукой.
- За что взяли?
Чегодов пытливо поглядел на сокамерника и промолчал. В этот миг в соседней камере загремел замок, послышался тяжелый топот сапог и стоны.
- С допроса нашего соседа приволокли. Что-то рано сегодня. Мордуют его страшно. Коммунист… А звать тебя як?
"Вас подозревают в том, что вы являетесь агентом английской разведки, прибыли вы из Югославии, завербовал вас Джон Вильсон, резидент Баната Сюрте-2, с особым заданием связаться с польской подпольной группой, действующей во Львове. Зовут вас Ширинкин Александр Евгеньевич. Вы шли на встречу с сестрой, которая тоже работает на Сюрте-2, на конспиративной квартире была засада, вас схватили. О судьбе сестры вы ничего не знаете. Такова ваша легенда, подробности следует отточить самому. Бить вас не будут, и это никого не удивит, англичан и английских шпионов мы обычно не бьем", - вспомнил Олег наставление гауптштурмфюрера Эриха Энгеля перед тем, как отправиться в тюрьму.
- Звать-то тебя как? - повторил свой вопрос сокамерник. - Меня кличут Гнатом Неходой. Чего задумались?
"Нашлось в "Народной гвардии" немало провокаторов. Знаю… белобрысая, волосатая, плюгавая гнида", - вспомнил Олег слова Штраймела.
- Александр Ширинкин! - сказал Чегодов, все больше убеждаясь, что и теперь его не обманывает интуиция, возникающая в момент быстрых и решительных действий, внутреннее чутье подсказывает поступить так, а не иначе. Олег неизменно следовал этой подсознательной подсказке.
"Ты, Гнат Нехода, донес на Япончика, ты, наверно, выдал и Остапенко, и Ничепуро, ты моя "подсадная утка"! Ну что ж, посмотрим!"
Томительно тянулось время, прерываемое ночными допросами да стоянием днем "носом к стене" в стойке "смирно". Евреям на одной ноге, остальным на двух. Действовала глубоко продуманная система побоев, издевательств, унижавшая достоинство, подавлявшая волю и здравый смысл.
"Допрашивал" Чегодова не Эрих Энгель, а хорошо говоривший по-русски или русский следователь в штатском. Он неизменно был любезен, угощал сигаретой и чашкой кофе с печеньем и спрашивал о том, что рассказывал интересного большевик Нехода.
У Чегодова была блестящая память и дар аналитического мышления. В течение недели операция по "разоблачению" Неходы была закончена. На "допрос" его вызвал сам Эрих Энгель. Он поблагодарил Олега за хорошую работу, угостил обильным обедом и пообещал в ближайшее время отпустить.
- Правда, придется раскусить еще одного типа. Нас он очень интересует. Выявить его связи. - И тут же позвонил по телефону и скороговоркой на "платтдейч" , пытливо поглядывая на Чегодова, сказал: - Арестованного в пятнадцатую камеру, а из двести тринадцатой с вещами ко мне.
В отличие от прежней 213-й, довольно светлой камеры, в 15-й царил полумрак. Зарешеченное оконце с козырьком, с толстым слоем пыли и копоти почти не пропускало света. Спиной к окну стоял высокий и, видимо, когда-то сильный человек; он с безразличием смотрел на Чегодова одним глазом, другой заплыл сизо-багровым кровоподтеком. Черные запорожские усы уныло свисали. Верхняя губа была разбита и, видимо, болела, потому что усач время от времени прикладывал к ней пальцы.
"Весь сосредоточен на боли, - заключил Чегодов. - Производит впечатление сломанного. Буду осторожным. А тебя, если бы так били, не сломали?"
Ничепуро, а это был он, отвел взгляд в сторону. Ему почему-то стало жаль этого крепкого парня, которого скоро изуродуют. И почему-то подумалось, хорошо бы открыться ему! Но это подписать себе смертный приговор!