* * *
В два часа дня снова завыли сирены, загудели у причалов пароходы - начался новый налет авиации. Алексей как раз подходил к своему дому. Это было трехэтажное, узкое, словно сплющенное двумя небоскребами здание, на углу Кнеза Милоша и Бирчаниновой улиц, с одной квартирой на каждом этаже. Алексей жил на третьем. Четыре комнаты, кухня, ванная, чулан с потайной дверью, выходящей на балкон, скрытый со стороны улицы углом дома, а со двора гребнем крыши двухэтажного строения. С балкона можно было спуститься на эту крышу соседнего дома-пристройки, проникнуть через люк на чердак, а оттуда сойти по лестнице во двор.
На втором этаже этого строения жил служащий фирмы "Сименс", русский эмигрант, член НТСНП Граков, на первом была мастерская и квартира его товарища и тоже члена НТСНП Черемисова. При всей их непохожести это были давно испытанные и проверенные Алексеем люди. Александр Граков с юных лет сохранил кличку Грак; художественная натура сатирического склада, он таскал повсюду в одном кармане блокнот, в другом - цветные карандаши. Появляясь в любом месте, обычно в спортивном костюме, в гольфах, он раскуривал трубку и, поддерживая сквозь зубы беседу, открывал блокнот и начинал рисовать портрет собеседника, иногда изображая его смешной карикатурой. Человек с острым умом, знающий европейские языки, Граков был ценным помощником Хованского, он мог быть "своим парнем" в любой среде. Георгий Черемисов, хотя и не отличался ни талантом, ни красотой, - смуглый брюнет среднего роста, с крючковатым носом, с маленькими карими глазами и высоким лбом - был физически крепок и внешне очень обаятелен. Поверив однажды в Хованского, он стал ему настоящим другом. Его дядя, известный донской генерал Черемисов, во время Гражданской войны командовал дивизией и потому не препятствовал племяннику вступить в ряды Добровольческой армии. Георгий воевал в отряде героя и пионера Белого движения полковника Чернецова, потом у Корнилова, Деникина и, наконец, Врангеля. Дважды был ранен и получил два Георгиевских креста.
Недоучившийся однокашник Олега Чегодова по кадетскому корпусу, круглый сирота, волею судьбы попав в Югославию, Жора Черемисов, поработав в мастерской, получил квалификацию лудильщика, при содействии Алексея открыл паяльную мастерскую и вскоре стал одним из самых надежных и верных помощников Алексея. Правда, у Жоры была слабинка, от которой он не мог и не хотел избавиться: в субботу, после обеда, он часто в одиночку или в компании отдавал дань Бахусу, а после второй или третьей рюмки начинал под гитару петь. При слишком большой дозе хмеля он впадал в меланхолию и отдавался грустным донским песням, периодически произнося: "Кости мои по Родине плачут" или: "На Руси не все караси, есть и ерши", или: "Всякому мила своя сторона"… И заканчивал: "Ка-рамба!".
На концерт приходили жильцы-соседи из "большого дома". "Добар майстор, наш Джордже, али йош лепший певач!" - говорили они.
Алексей считал такую популярность мастера Джорджи полезной: никому и в голову не придет, что "радня" лишь нечто вроде прихожей в явочную квартиру. В люстре, переделанной из старинного газового рожка, был вмонтирован микрофон, и Алексей при помощи наушников мог слышать все, что происходило в мастерской. Такое же устройство было и в кабинете - он же служил гостиной и студией - на втором этаже у Александра Гракова.
Все было искусно скрыто даже для весьма опытного глаза.
Черемисов, мастеривший что-то за рабочим столом, услышав звякнувший над дверью колокольчик, оглянулся.
- Здравствуйте, Алексей Алексеевич! Не боитесь ходить под бомбами? - кивнул в сторону улицы. - Чертяка немец не шутит. Сижу и скучаю. Шурка Граков еще вчера в Земун уехал. Карамба!
- Меня-то бомбежка застала на улице, а вы почему не отсиживаетесь в подвале? Все-таки надежней. Береженого, как говорится, Бог бережет!
- А ну его! Там еще страшней. Завалит! Да и работенка у меня срочная! - Он оглянулся на свой рабочий стол и принялся вытирать о фартук руки. - От смерти все равно не убежать… Вроде всю Теразию разбомбили. Вот тебе и открытый город! Чертяки! Каждый раз будто на голову падает. - И, втянув голову в плечи, затаил дыхание и стал прислушиваться к нарастающему завыванию падающей бомбы. Вой вонзался в уши, превращался в какой-то вибрирующий металлический клекот, потом что-то ухнуло, дрогнула земля, и раздался взрыв.
Они оба с облегчением вздохнули: пронесло!
- Пронесло! - сказал Жорж и улыбнулся. - Где-то близко тарарахнуло. А как наша операция? Не отменяется?
- Ни в коем случае!
- Убить этого немца Берендса мало! Небось трясется сейчас от страха со своей шлюхой. Крунская совсем недалеко от Теразии.
- Он и его шлюха, как ты говоришь, еще нам понадобятся. Не пройдет и месяца, как немцы будут здесь. Компрометирующие Берендса документы, как тебе известно, у нас есть, мы ведь с тобой добывали…
Новый вой падающей бомбы заставил Алексея замолчать.
Напряженное ожидание, грохот разрыва, вздох облегчения.
- Так вот, если ночная операция удастся, они оба будут в наших руках. И не забывай, что его Ирен, которую ты называешь шлюхой, полька! И ей известно, что вытворяют фашисты на польской территории. Однако не следует забывать и то, что германской разведке удалось раскрыть почти всю польскую зарубежную сеть, около четырех тысяч человек, все они, за исключением немногих бежавших и особо секретных, были частично перевербованы, а частично расстреляны. Берендсу, разумеется, известно, что Ирен работала и на Интеллиндженс сервис.
- Да, все запутано и сложно, - вздохнул Черемисов.
Прошло еще несколько минут, прозвучала сирена отбоя. Алексей встал.
- Как только явится Буйницкий, заходите ко мне.
Буйницкий опаздывал. "Что-то с ним стряслось, всегда такой точный, - нервничал Алексей, - придется обходиться без него. А операция сложная, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства".
Уже поздно вечером позвонил Черемисов:
- Алексей Алексеевич, Колька Буйницкий пришел. Беда у него! Бомба в их домишко угодила. Погибла вся семья… дети, жена… Горе какое…
- Приведи его ко мне, а еще лучше, пусть придет один.
В лице Буйницкого не было ни кровинки, в глазах горел мрачный огонь. Он кинулся к Алексею, припал к его плечу и прохрипел:
- Один я остался… прямое попадание… тонна! Яма вместо дома. Нет ни ребят, ни ее… - И заплакал.
- Крепись, Николай. В горе негоже оставаться наедине с собой. А излечит только время. Будешь жить пока у меня, а там поглядим. Сейчас поужинаем! Небось ничего не ел?
- Не могу я! Кусок в рот не полезет.
- А ты через не могу. В горе человеку и злость помогает. Вот потом пойдем на операцию, отвлечешься. Возьми себя в руки, Николай! - И подумал: "А ведь до чего мудрый был обычай - поминки, древняя тризна с ее народными играми и ристалищами".
Приближалась полночь, когда они вышли из дому и направились в сторону Крунской улицы.
4
Капитан первого ранга Людвиг Оскарович фон Берендс, один из разведчиков Канариса в Югославии, отсиживался со своей женой Ирен Жабоклицкой (Сосновской-Скачковой-Берендс) во время бомбежек в железобетонном подвале небольшого особняка, на некогда аристократической Крунской улице.
Дом был куплен на средства Третьего рейха у обедневшей дочери министра последнего короля из династии Обреновичей; радиофицирован по последнему слову техники, с потайной комнатой, где был установлен радиопередатчик, и двумя тайниками для документов и оружия.
Четвертого апреля из Белграда эвакуировалось частично во главе с послом фон Герном и военным атташе фон Туссином немецкое представительство. Однако Берендс знал, что оставшиеся перешли на нелегальное положение. В здании немецкого посольства был оборудован большой тайник-бункер в несколько комнат, установлена мощная радиостанция, державшая связь с "Норой". В этом бункере разместился со своими людьми Ганс Гельм - комиссар гестапо. В одной из конспиративных квартир скрывался и его, Берендса, начальник, майор Лазер фон Гольгейм, шеф "Кригсорганизацион абвер" в Югославии. Где именно была та квартира, Людвиг Оскарович не знал, и связь поддерживалась при помощи радио, и, кроме того, раз в сутки майор Гольгейм присылал своих людей.
Еще в ноябре прошлого года заместитель начальника 2-го отдела абвера некий майор Фридрих Фехнер, он же доктор Фридрих, доложил Центру в Берлине, что формирование "пятой колонны" в Югославии полностью завершено. В ее рядах насчитывается около 450 тысяч фольксдойчей, не считая летичевцев в Сербии, усташей в Хорватии, ванчемихайловцев в Воеводине, албанских фашистов на Косово и словенских фашистов в Словении.
Большинство из них уже испытаны в работе. К шпионской деятельности привлечены женщины, дети и старики немецкого происхождения. Организация получила название "Ю", или "Юпитер". Центральная радиостанция "Ю" установлена в городе Нови Сад (Нойзац) под кодом "Нора", а стационарная радиостанция на Балканах - в Вене под названием "Вера".
Главным уполномоченным имперского ведомства по безопасности рейха в Югославии был назначен Карл Краус Льот. Кичливый, как все фашистские выскочки, получившие власть, он неизменно приходил в дурное настроение, когда вспоминал Белград. В 1939 году Карл Краус ездил туда с инспекцией. Побывал и в "Русском доме" на съезде профашистской, как ему сказали, организации НТСНП, этих "нацмальчиков", из-за которых было столько неприятностей. Он вспомнил драку, верней, что греха таить, как его били, били больно. Как он убежал, бросив свою даму, и сгоряча кинулся к начальнику управы града Белграда Йовановичу, тем самым разоблачив себя и его. Карл Краус прибыл в Белград 3 апреля 1941 года и поселился на нелегальной квартире на окраине города.
Обо всем этом Берендс знал. Людвиг Оскарович отлично понимал, что до прихода немцев в Белград он может не дожить.
Многие знают не только о его немецком происхождении и пронемецких настроениях, но и о близком знакомстве с майором гестапо Гансом Гельмом. Конечно, свою связь с абвером Берендс всячески скрывал и с шефом "Кригсорганизацион абвер П" встречался в исключительных случаях. "Никто не должен знать, что вы агент абвера", - сказал ему еще в 1939 году Вильгельм Канарис, и Берендс понимал, что адмирал шутить не любит. В этом была одна из причин его "дружбы" с майором гестапо. Но от всех замаскироваться Берендс не смог.
Беспокоил его прежде всего Хованский. Берендса радовало, что близилось время сведения счетов, но их могли свести и с ним тоже. Ирен нервничает. Она ведь полька! В последнее время у нее в глазах бегают недобрые огоньки, Гельма и Корнгельца она просто ненавидит. Впрочем, уж очень чванливые и самодовольные эти немцы-фашисты. Кто знает, чем кончится авантюра нацизма! Берендс не мог понять, почему Гинденбург сделал своим наследником сумасшедшего Гитлера, еще удивительней для него было то, что Гитлера признали прусские юнкеры - цвет немецкого дворянства, Генеральный штаб, магнаты Рура, Эссена, Гамбурга! "Мы, остзейские немцы, всегда были умней, - рассуждал Берендс. - Альфред Розенберг сделал головокружительную карьеру; родился в Таллине, учился в Бресте, в Иваново-Вознесенске, бежал от большевиков, выполнял задания кутеповской разведки, потом переметнулся к немцам, попал в Мюнхен и очутился в кругу "ауфбау", связался с Гитлером, написал книгу "Будущий путь немецкой внешней политики" (с нее Гитлер содрал свой "Майн кампф"), где высказал весьма хитрую мысль, которую, к сожалению, не принял фюрер, а именно: надо объединиться против СССР с Англией, или хотя бы обеспечить немецкие тылы, "Розенберг ловок, а я, старый, опытный разведчик, вынужден прислуживать таким идиотам, как Гельм. Впрочем, сам виноват. Чертов Хованский! Все время меня блокировал!"
Берендс прислушался. С улицы неслись угрожающие крики, возбужденные голоса, потом все покрыло душераздирающее завывание, переходящее в вибрирующий, будто захлебывающийся вопль. Он подбежал к окну. Из соседней комнаты вылетела Ирен и тоже кинулась к окошку.
- Что это? - Ее глаза округлились от ужаса.
Толпа человек и двадцать с криками: "Бей немецкого шпиона!" - вела, верней, волочила высокого огненно-рыжего, как поначалу показалось - из-за того, что его русые полосы были в крови, - мужчину в приличном штатском костюме. Двое здоровенных парней завернули ему руки за сипну, а озверелая толпа мужчин, женщин и подростков с ревом накидывалась на шпиона, била, щипала, драла ему волосы, пинала и плевала ему в лицо. Из широко разинутого рта мужчины стекала кровавая пена, из горла рвался страшный, булькающий, леденящий душу вопль. Видимо, он уже ничего не видел, не слышал, не понимал, всем его существом, всеми чувствами, всеми мыслями владел животный страх.
У Берендса по спине побежали мурашки. Он потянулся к буфету и налил себе в стакан коньяку.
Ирен, бледная, впилась глазами в лицо шпиона. Ей показалось, что у него вывалился из орбиты глаз.
- Будьте вы прокляты, прокляты, все вы! - шептали ее губы.
Она припала к стеклу и не отрываясь смотрела, пока толпа со страшными криками миновала дом.
Берендс невольно вспомнил знаменитый берлинский "Цоо гартен". Проходя как-то мимо вольеры со змеями, он обратил внимание на собравшуюся толпу, преимущественно женщин, с горевшими каким-то садистским сладострастием лицами, они гримасничали, щерили зубы, высовывали языки. Поглядев в вольеру, Берендс увидел довольно отвратительное зрелище: питон заглатывал лягушку, она беспомощно мотала передними лапками и, широко открыв рот, издавала булькающий, полный ужаса клекот.
"Какие бездны, какие противоположности таятся в наших атавистических глубинах, - думал тогда Берендс. - Почему именно женщина-мать, дающая жизнь, с таким наслаждением смотрит, как у кого-то отбирают жизнь? Что стало с немецкой "арийской расой"? Впрочем, казни - любимое зрелище не только у китайских императоров; а гладиаторские бои, коррида? Тигрица, львица или, наконец, домашняя кошка приносят свою добычу детенышам живой, чтобы они поиграли в страшную игру смерти. Но то звери, а не люди. Каждый шпион, - заключил Берендс, - тоже напоминает лягушку. Дело лишь в том, чтобы его поймать! С тобой, Хованский, мы еще поспорим!"
Оторвавшись от окна, он подошел к столу и вновь выпил коньяку.
- "Жизнь наша пир: с приветной лаской Фортуна отворяет зал, Амур распоряжает пляской, приходит смерть, и кончен бал!" - обратился он своим любимым изречением к Ирен.
- Какой ужас! Нас ждет то же самое! Я не хочу больше так жить. Я уйду отсюда! Я вас всех ненавижу! Ненавижу! Зачем ты меня так мучаешь, Людвиг? - сказала она уже мягче и даже просительно.
- Кураж, ма пети! Кураж! И никуда вы не уйдете. Мы с вами на дежурстве. Нервы у нас взвинчены до предела. Бомбежки, напряженная работа в нашей радиорубке, ночные визиты и плюс такие представления-самосуды. Потерпите, через неделю, максимум две немцы войдут в Белград, и мы становимся хозяевами положения. Игра стоит свеч. Выпейте-ка глоток. - И он налил ей полстакана.
- Мне надоели чванливые тупицы вроде Ганса Гельма.
- Эти тупицы командуют Европой, мейн либхен, и могут заявить: "Довольно, стыдно нам перед гордою полячкой унижаться!"
Ирен уловила в его голосе скрытую угрозу.
- Вы вольны меня бросить, даже убить, но счастья это вам не принесет. - И она насмешливо и зло посмотрела ему в глаза.
Берендс вспомнил, как отмечал вместе с комиссаром гестапо при немецком посольстве Гансом Гельмом годовщину "Кристаллнахт". С целью спровоцировать этого сына мюнхенского извозчика и друга группенфюрера Мюллера завел разговор на щекотливую тему, опьяневший гестаповец "клюнул" и, оставшись наедине с Ирен, размякнув, бахвалился, будто вместе с Адольфом Гитлером шлялся по бардакам и публичные девки называли будущего фюрера "Писсуаром".
Эта магнитофонная запись позволяла держать комиссара гестапо на "крючке". Хранилась она в тайнике. Оставалось лишь вырезать ту часть ленты, где, провоцируя Гельма на откровенность, пришлось рассказать скабрезный анекдот о толстом, глупом Геринге, да еще надо было выбросить конец записи, когда в ответ на истерику Ирен вспылил сам и послал ко всем чертям ее, как дуру и бездарную помощницу, болвана Гельма, идиотов в гестапо во главе с Гиммлером и даже маньяка Гитлера…
"Жаль, не успел почистить пленку, не успел: руки не дошли… И теперь пленка точно дамоклов меч… в руках Хованского. Неужели придется "переквалифицироваться" на Америку? Доллары, конечно, посолиднее марок, но Канарис?… Чувствую, что все должно решиться на днях, не сегодня завтра. Всем нутром чувствую". - И Берендс снова направился к буфету, чтобы прикончить бутылку коньяка.
Наступил вечер, хмурый, зловещий. Белград погрузился во тьму. Часов в десять зазвонил телефон, и незнакомый голос спросил по-сербски:
- То йе стан Берендса? - И на утвердительный ответ повесили трубку.
Так повторялось несколько раз. Нервы супругов напряглись до предела. Хотелось даже удрать из дома, однако надо было дежурить.
Ровно в полночь Ирен отправилась в радиорубку, чтобы принять и передать шифровки.
В этот миг у входной двери раздался звонок. Он прозвучал резко и повелительно, как пулеметная очередь.
"Чужие!" - одновременно подумали супруги.
- Ирен, ступай вниз, в радиорубку.
Берендс, тихо ступая, спустился по мраморной лестнице в вестибюль и, одновременно вытаскивая из заднего кармана крупнокалиберный кольт, заглянул в дверной глазок. Капитан считал кольт самым надежным и безотказным оружием, называл его Колей, Николаем или Николаем Николаевичем. "Мой Николай Николаевич делает дырки величиной с пятак!"
У двери маячила темная фигура, потом раздался негромкий голос:
- Людвиг Оскарович, вы слышите меня, это я, Хованский, дело не терпит отлагательств.
Берендс нерешительно отодвинул засов и повернул собачку английского замка. После выемки он "укрепил дверь" специальным сейфовым замком с секретом. "Хованский, конечно, не один. Пришло время расплаты. Будет вербовать, понимает: немцы скоро займут Белград, и ему понадобится защита. Что ж, поторгуемся", - и отворил дверь.
- Добрый вечер! Уберите пистолет, - сказал Алексей спокойно и даже чуть насмешливо. - Я тут не один.
Берендс посторонился.
- Чем обязан? В такую пору! Мы уже легли. Сейчас комендантский час. Город на военном положении. Я не хочу из-за вас попасть под трибунал, - хмуро проговорил Людвиг Оскарович и подумал: "Начинается!".
- А я хочу спасти вас от худшего: от самосуда.
- Что случилось? - Перед глазами Берендса отчетливо мелькнуло искаженное лицо "шпиона" с широко разинутым ртом, окровавленными волосами.
- Прочтите на стене вашего дома надпись. Утром соберется толпа, люди обозлены, и вам несдобровать. Идите, да захватите хоть половичок, чтобы стереть со стены буквы.
Берендс вышел на крыльцо, сбежал по ступенькам на тротуар. Справа от входа на белой стене в густом мраке можно было все-таки разобрать слова: "Смерть немачкому шпiуну - iупитеровцу!" - Буквы были выписаны масляной краской.
- Доннер веттер! Как убрать эту проклятую надпись? - простонал Берендс и тут же подумал: "Уж не Хованского ли это рук дело? Психологическая атака! Не пожертвовать ли Ирен? Эта полька начинает вилять".
Услыхав за собой шаги, Берендс оглянулся. К нему через улицу направлялись два человека.