- Мы свои, господин капитан, пришли с Алексеем Алексеевичем, велел вам помочь! Постойте…
Лицо одного из подошедших было знакомо. Приглядевшись ко второму, сухопарому мужчине, Берендс с удивлением и оторопью понял, что тот натянул себе на голову женский чулок. Примерно месяц назад в Белграде было много разговоров о банде "Черный чулок", ограбившей несколько богатых домов, так и оставшейся нераскрытой.
- Что за камуфляж? - спросил он незнакомца.
Тот ничего не ответил.
- На всякий пожарный, Людвиг Оскарович, мы, как и вы, носим маски! - ответил вместо него Черемисов и, подойдя к степе, деловито заметил: - Тащите бензин либо растительное масло и захватите побольше тряпок, сейчас смоем со стены краску. Что означает слово "юптеровац"?
- Не знаю, господин Черемисов, не знаю, - вздохнул Берендс.
- Кому знать, как не вам? Может, все-таки скажете, - усмехнулся Георгий.
"Неужто им известно о "Юпитере"? Ведь они могут при некоторой оперативности разгромить всю организацию. Обезглавить, во всяком случае, если, конечно, не сыграет немцам на руку продажность высоких чиновником и дезинформация великого мастера Канариса. До сих пор так было".
- Не знаю! - сердито выдавил Берендс.
- Ну и ладно, Юпитер, не надо сердиться, нагрянет патруль, и жандармам будете доказывать, кто прав. Пошли! - И вошел вслед за высоким в дом.
Берендс удивился, что Черемисов уверенно направился по лестнице вниз в полуподвальное помещение, И ему, хочешь не хочешь, пришлось последовать за этими двумя. Скованный страхом, он почти машинально взял в руки ведро, бутылку с бензином, тряпки, вышел на улицу и с полным безразличием смотрел, как молодые люди ловко смывают краску со стены.
Через полчаса все было закончено.
Тем временем Алексей обошел все комнаты и, не найдя Ирен, решил, что она либо прячется в комнате для прислуги, откуда в свое время он изъял магнитофонные ленты, либо в полуподвале. Войдя в кухню, он удивился. Дверь в комнату для прислуги загораживал буфет. Алексей оглядел его со всех сторон. У самого низа с тыльной стороны он обнаружил рычажок, к нему был прикреплен тросик.
"Сделано с немецкой аккуратностью, добросовестно, надежно, может быть, даже и хитро, но уж очень по-немецки", - подумал Алексей и начал вертеть ручку рычажка.
Буфет плавно и совершенно бесшумно сдвинулся с места и образовал проход.
Спиной к нему, с прижатыми к ушам наушниками сидела Ирен и, видимо, принимала радиограмму. Почувствовав на себе взгляд, она обернулась и вскрикнула. Потом испуганно уставилась на него и подняла обе руки, словно сдавалась. Алексей заметил, что пальцы у нее дрожат.
- Ох… Алексей Алексеевич, миленький, а я думала… - выдавила она наконец. - Как вы сюда попали? Я такая трусиха…
- Хочу спасти вашего супруга и вас, скорей даже вас, от самосуда. На стене, вашего дома красуется надпись: "Здесь живут немецкие шпионы-юпитеровцы. Смерть им!"
Ирен побледнела, сразу представила себе, как ей заломят руки, а женщины будут ее бить, щипать, пинать… "О! Женщины, особенно уродливые, ненавидят красивых!"
- Успокойтесь и слушайте меня внимательно. Вы знаете, что компрометирующая вас пленка, причем в большей мере именно вас, Ирина Львовна, находится у меня. Я, конечно, ею воспользуюсь только в крайнем случае и…
- Алексей Алексеевич! Это на вас не похоже!…
- И меня не будет грызть совесть. Вы полька, а работаете на врагов своей родины, и если они же вас повесят, то Немезида будет удовлетворена. Вы славянка, неполноценная раса? Вам известно, как убивают в Польше лучших ее сынов? Вы знаете, что они хотят превратить ваше отечество в царство послушных рабов? В вашем сердце есть сокровенный уголок - может быть, это память о далеком, чистом детстве или воспоминание о любимом человеке, - освященный любовью к родине? Побывайте в нем, подумайте. Вы связали свою судьбу с немцем, который, если дело коснется шкуры, продаст вас за грош.
- О, он мой муж… Но я боюсь его. Он говорит, что скоро-скоро тут будут немцы и он станет хозяином положения. Я дура, могла бы давно его подмять.
- Я помогу вам, не разлучая вас с ним. Вы должны делать все, что я вам скажу! Пора вспомнить о Польше. Борьба только начинается. Надпись на стене смыть или начертить недолго. Постараюсь, чтоб Интеллидженс сервис вас простил. Успокойтесь и решайте - готовы ли бороться с фашизмом во всех его проявлениях? Если да, то напишите расписку, в которой клятвенно подтвердите то, что я сказал. В ней же сообщите ключ, которым вы шифруете ваши радиограммы, коды, сводку важнейших сведений за последние два дня. Я ухожу. Не нужно, чтобы Людвиг Оскарович знал о нашей беседе.
- Погодите! Я все напишу, и я вам верю! - с каким-то вздохом облегчения прошептала Ирен. - Ах, какая я дура! Но я не хотела, помните, чтоб вас топили на пристани! С генералом Кучеровым вышло все не так. Я в игре все время была пешкой. Со мной делали что хотели, заставляли смеяться, когда душа плакала, бросали, извините, в постель, с кем попало. Мне отвратительно! Вы меня пожалеете? - У нее на глазах появились слезы. - Ведь я тоже человек. Клянусь вам, я буду честно на вас работать! - Она всхлипнула. - Вчера грозил меня убить Скачков. Сегодня эта надпись. И не будь вас, я бы погибла.
- Где вы видели Скачкова? Он знает, где вы живете?
- Знает. Он встретил меня на углу, недалеко от нашего дома. Я сказала об этом Людвигу. Это, наверно, Скачков сделал надпись! Он работает, видимо, на англичан.
- Скажите, Ирина Львовна, как включить систему микрофонной записи?
- Наверху в кабинете под правой тумбой письменного стола переключатель. Ленту я вставила только сегодня, хватит часа на полтора. Ой, а самое главное позабыла. - Она схватилась за голову. - Обычно после двух ночи к мужу приходят два немца или фольксдойче в жандармской форме… О чем-то с ним шепчутся, мне не доверяют. Были вчера и позавчера. И сегодня придут. Он приготовил для них список "неблагонадежных" (унцуферласиге) эмигрантов. - И она протянула ему вчетверо сложенный лист.
Алексей быстро просмотрел список. Там стояли знакомые фамилии:
"Буйницкий Николай Иеронимович - опасен, Зимовнов Иван Гаврилович - на подозрении, Попов Аркадий Иванович - очень опасен, член Коммунистической партии Югославии (?), связан с хозяином ресторана "Якорь" Драгутином Вукмановичем, живет с его дочерью Зорицей Вукманович на Савской пристани; Скачков - агент польской двуйки, опасен; Черемисов - на подозрении, нужно установить его связи; Хованский Алексей Алексеевич - агент Си-ай-си, очень опасен…
- Вас он зачеркнул. Это у него старый список, - заметила Ирен. - Вас, Алексей Алексеевич, он побаивается. Идите! Немцы уже скоро явятся. Я всех боюсь. Все буду вам говорить, только защитите меня. - И она жалобно улыбнулась.
Алексей вышел. Поднимаясь по лестнице, он решал трудный кроссворд: "Где правда, где ложь? Говорит вроде искренно, плачет, а может, эти красивые зеленые глаза льют крокодиловы слезы? Ирен напугана, патологически боится самосуда…"
Включив записывающее устройство, Алексей спустился в гостиную, уселся в кресло и задумался. "В этом деле бывший муж Ирен Скачков может сыграть свою роль, пусть даже козырной двойки. Оба они, Берендс и Ирен, боятся его до прихода немцев!"
Минут через десять появились Берендс и Черемисов.
Отозвав Черемисова в сторонку, Алексей шепнул:
- Иди вниз к Николаю и скажи, чтобы был осторожен. В два часа к Берендсу придут переодетые в жандармов агенты "пятой колонны". Потом сходи в бывшую квартиру Чегодова. Там ждут Зимовнов и Денисенко, пусть они останутся на улице, а вы с Буйницким спешите сюда. И скажи им всем: война объявлена, мы живем в близкой нам по крови и духу стране и обязаны ее защищать всеми возможными средствами. Не знаю, как развернутся события, но пусть будут готовы. Живыми фольксдойче выпускать нельзя.
- Колька с ними один справится. У него резиновая дубинка.
- Рисковать нельзя, вдруг их придет сюда больше. Иди! И сними слепок с ключей.
Вернувшись к столу, у которого в задумчивости стоял Берендс, Алексей жестко бросил:
- Людвиг Оскарович, где ключи от наружной двери? - И, показав на Черемисова, проговорил: - Он отлучится на несколько минут.
- Я провожу.
- Нет, мне с вами необходимо срочно поговорить наедине.
- Ключи в передней, в правом ящике стола, у зеркала.
Черемисов ушел.
- Ну что ж, присядем, в ногах правды нет.
- Минутку, - Берендс подошел к буфету, отворил дверцу. Алексей увидел батарею всевозможных бутылок. - Что желаете? Виски, джин, ракию, коньяк, водку? - И налил себе полный стакан коньяка.
- Пожалуй, предпочту виски.
Берендс взял бутылку, стакан, сифон содовой, поставил все это на стоявший у буфета столик на колесах и подкатил к креслу гостя. А сам возвратился к буфету.
- Людвиг Оскарович, вы умный человек, опытный разведчик, а поступаете так неосторожно. Вы по происхождению немец, правда, прибалтийский и потому не совсем полноценный, но вы еще офицер Российской императорской армии, дворянин, барон, черт побери, так ответьте мне, неужели вы серьезно полагаете, что судьба предначертала вашему великому фюреру свершить и осуществить фантастическую мечту немецкой нации - победить и возглавить мир? Вы верите австрийскому ефрейтору Шикльгруберу?
Алексей налил себе в стакан виски. Берендс молчал.
- Вы ведь знаете, что он маньяк?
- Знаю, Алексей Алексеевич! Мы все в какой-то мере сумасшедшие. Но фюрер заразил сумасшествием целый народ! Все народы подвержены низменным инстинктам, в том числе и русский… Так почему Шикльгруберу не объединить человеческое стадо с помощью немецкой нации? А? - Берендс хитро глянул на Хованского. - "Вы сверхчеловеки, вам принадлежит мир! Убивайте, уничтожайте, насилуйте! Вам все дозволено, ибо вы - арийцы! Правда - только сила, одна только сила!" - Берендс отпил из стакана и продолжал: - Наступил век разрушений, очередного нашествия гуннов, гибели старых основ, уничтожения культурных ценностей, смутное время во всечеловеческом масштабе. Наступило царство хама. Эпоха Ренессанса придет очень и очень не скоро. А я не верю в гуманизм, ибо это мировоззрение опиралось на классическую древность… Рима. Я не верю и вам не советую…
"Что мне ему сказать? - думал Алексей. - Восточная мудрость говорит: "Две вещи бывают трудными - молчать, когда надо говорить, и говорить, когда нужно молчать"". - Он подлил содовую в свой стакан и, увидев, как сразу побелело содержимое, неторопливо возразил:
- Людвиг Оскарович, вы валите все в одну кучу, ставите на одну доску нацизм с интернационализмом. Вы умный человек. Неужели все-таки верите Гитлеру?
Берендс вопросительно поднял пшеничные брови.
- Нет…
- Да, Людвиг Оскарович! Если коммунизм и национал-социализм у вас стоят со знаком равенства, почему тогда вы служите второму? Вы знаете, что Гитлер - марионетка, выдвинули его Генштаб и его величество капитал.
- Марионетка, но она вышла из послушания и оборвала нитки, за которые ее дергали, - усмехнулся Берендс. - У Гитлера сила!
- Сила заболела пляской святого Витта, - добавил Хованский.
- Точно, ха, ха, ха! Вы правы! - И Берендс закивал головой и зашаркал ногами. - Но, дорогой Алексей Алексеевич, упрекая меня в измене, вы, русский, тоже пошли в услужение к янки. Правительство Америки во главе с ее президентом тоже марионетки и пляшут по желанию еврейского капитала, так называемых сионских мудрецов - синедиона - семидесяти старейшин. Вы тоже нелогичны, работая на них. Это они внесли в Россию фермент разложения и правят ею до сих пор. Немцы же объявили священную войну евреям.
- Беднякам, ремесленникам и мелким торговцам, но не синедриону, не капиталу! В группе, образованной Авербахом на судне "Колорадо", в наш югославский порт Сушак прибыли по пути в Палестину из Германии, причем с благословения Гейдриха, двести восемьдесят переселенцев - евреев-богачей. И не кривите душой! Вы киник нового времени, даже эгоцентрик, и нет у вас убеждений! Вы ни во что не верите!
Берендс стоял, прислонившись к буфету со стаканом к руке, и улыбался.
- Что ж, я с вами согласен, Алексей Алексеевич, отдаю должное и мудрым евреям. Спиноза прав: на каждую вещь надо смотреть с точки зрения вечности. Все вокруг кроме собственного "я" ничтожно! Но прав и Ницше, говоря о морали рабов и морали господ.
- По-вашему, Гитлер, Геринг, Геббельс - господа?
- О нет! Господа - Круппы, Детердинги, Рехберы и иже с ними, которые дергают их за веревочки и заставляют плясать. А Гитлер и иже с ним - в лучшем случае взбунтовавшиеся рабы.
- Ладно. Если вам будем хорошо платить, вы согласны давать нам нужные сведения и помогать? Мы будем вас всячески оберегать. Это в наших общих интересах.
- Алексей Алексеевич, вы не добавили: "А в противном случае мы разделаемся с вами, поскольку у нас есть компрометирующая вас магнитофонная запись". Я вас разочарую: во-первых, удар придется, не говоря о нас, по Гельму и по моей жене и заденет меня только слегка. Сейчас командуете парадом вы. Но почему вы думаете, что под угрозой смерти я буду честно трудиться на вас? То есть на американскую разведку? Вы, Алексей Алексеевич, сотрудник Си-ай-си? Она хорошо платит?
- Отдаю дань, Людвиг Оскарович, вашей проницательности. Но вам известно: "Заблаговременный и предусмотрительный страх - мать безопасности". И еще говорят: "Деньги лучше уговора". Пока суд да дело, вы будете сотрудничать с нами и все больше увязать, а мы будем щедро расплачиваться, но проверять, а за дезинформацию, сами понимаете, война…
- Расплата пулей? - Берендс ухмыльнулся.
- Это крайности… А уговорчик мы все-таки подпишем и в получении денег будете расписываться не своим именем, конечно, под кличкой, скажем, Спиноза или лучше Барух - тут уж немец никак не догадается. Согласны? Только честно! Как в английском суде: "Говорить и писать правду и только правду!".
Берендс кивнул:
- Согласен. Побаиваюсь, как бы вы меня не провалили.
Снова налил себе до половины в стакан, опрокинул в горло, потом поднял с блюдца ломтик лимона, сунул его в сахарницу, морщась, съел, подошел к столу, уселся и, вытерев платком пальцы, взялся за ручку, которую ему подал Хованский.
Алексей положил перед ним лист бумаги, стал у него за спиной и начал диктовать:
- Я, нижеподписавшийся Людвиг Оскарович Берендс, сотрудник абвера, обязуюсь честно выполнять на благо своей родины все поручения представителя Народного комиссариата внутренних дел СССР…
Берендс вздрогнул и удивленно посмотрел на Алексея.
- Это для камуфляжа, Людвиг Оскарович. - С минуту Хованский выждал. - Пишите: Ивана Абросимовича… Не вздрагивайте, о его убийстве вы потом все мне расскажете, как и о встрече с руководством в абвере, и о записи на микропленку в ноябре тридцать девятого года при встрече с Гансом Гельмом. А теперь продолжайте: Ивана Абросимовича Тома. Подпишитесь - Барух.
- Об этом убийстве я слышал, - проговорил Берендс. - В убийстве участвовал полковник Павский и, кажется, генерал Скородумов, во всяком случае, это была их идея… Неужели вы работаете на НКВД?
- А теперь подпишите расписки в получении денег. Первую пометьте январем тридцать восьмого года, вторую мартом, третью июнем, и так каждые три месяца вы получали от советской разведки по десять тысяч динаров. Последнюю расписку пометьте десятым января сорокового года, за два дня до убийства Абросимовича. И не обольщайтесь, пишете вы тушью, а бумага по времени соответствует.
Берендс невольно посмотрел бумагу на свет и увидел водяные знаки фирмы и дату выпуска. Заулыбался, закивал и незлобно проворчал:
- Чистая работа, с вами, Алексей Алексеевич, приятно иметь дело. И денег получается немало. Правда, динар скоро ни черта не будет стоить.
- Можем платить долларами. Но их нужно заработать. Кстати, расписываясь, меняйте положение тела, чтоб не получилось уж очень одинаково.
Берендс подписал одну расписку сидя, потом встал. Какое-то мгновение стоял в нерешительности, махнул рукой, подписал вторую расписку и снова сел.
- Меня давно тяготит работа в абвере, Алексей Алексеевич. Произошло страшное, маниакальное помешательство целого народа с проявлением самых низменных инстинктов. Мне стыдно за немцев. Народ, давший Гёте, Канта, вашего любимого Маркса, Бетховена, и вдруг…
- Вы пошли в абвер служить добровольно, Людвиг Оскарович?
- Нет, я получил воспитание в России и хотел честно ей служить, но обстоятельства сложились по-другому…
- Как сегодня? - улыбнулся Хованский.
- Не совсем, не совсем, - принимаясь за новую расписку, промолвил Берендс, поглядывая на часы. - Я ведь работал в деникинской разведке. Потом, в конце двадцатых годов, имел честь с вами познакомиться, когда случилось убийство генерала Кучерова. Мне кажется, вы интересовались этим делом. Способствовал раскрыть преступления этого идиота Скачкова. Бывший муж Ирен сейчас в Белграде, мне пришлось выручать Ирен. Она мне нравилась. Так вот, в то время я смотрел на Германию с гордостью, как на спасительницу европейской культуры и правопорядка. Никто не забыл: "Да здравствует мировая революция!" Все помнят, как полыхали пожары восстаний в Венгрии, Чехословакии, как бастовали рабочие и хмель революции кружил голову не одному только люмпену. Все цивилизованные государства смотрели на немцев как на единственных спасителей, все порядочные люди… - И Берендс пристально посмотрел на Алексея.
Хованский, в свою очередь, на него. "Ты подозреваешь, уж не советский ли я разведчик? Думаешь, сорвусь? Нет, мой милый, ошибаешься! - думал Алексей. - Сейчас увижу, предупредишь ли меня о приходе немцев в два часа? Если нет, то Ирен придется поработать одной".
Написав последнюю расписку, Берендс, словно угадав мысли Хованского, снова поглядел на часы:
- Примерно через полчаса ко мне явятся два немца, один из них из посольства, капитан Вольфганг, другой фольксдойче Вилли, хотят собственными глазами убедиться, все ли в порядке. Идут по точкам нашего района.
- Вам известны адреса этих точек и пароли?
- Нет, я знаю, что в Белграде их несколько. Центральная находится в посольстве.
- Постарайтесь узнать, куда пойдут ваши немцы. А в остальном вы правы, Людвиг Оскарович, времена меняются, как и убеждения. Живой ум не должен быть консервативен. Жизнь - движение. Все прогрессирует либо регрессирует. Таков ее закон. Самые прекрасные идеи, воплощенные в жизнь, бывают порой несостоятельны и даже пагубны. Какая судьба ждет Россию, нам неизвестно. Если советский строй ей люб, Россию не победит бронетанковый кулак Германии. И я уверен, что, следуя советам своего фюрера, юберменши не выиграют войну. Революция и Гражданская война в корне изменили характер русского человека. Он не ломает шапки перед господами.
Берендс закивал, заулыбался.
- Народный характер меняется столетиями, Алексей Алексеевич. Я знаю русских людей. В натуре русского, да, пожалуй, и не только русского, заложено рабство. Помните Рылеева? - Берендс поднял голову и прочитал: