– Причина простая, – вздохнул Курилович. – Проще некуда. Если господин Бутко по тем или иным причинам не возвращается в Париж до конца этой недели, то в субботу он должен выйти на связь, чтобы подтвердить, что задуманная комбинация... с подставой его начальника... прошла успешно, а сам он вне подозрений и... готов к дальнейшему продолжению сотрудничества. Повторяю, выход на связь в субботу. Сегодня среда. Осталось всего два дня. А нам, в случае принятия положительного решения о начале игры, нужны как минимум сутки для подготовки соответствующих оперативных мероприятий.
– На связь с кем? – чуть наклонившись вперед, посмотрел на него Минаев. – Я имею в виду, с кем конкретно. И... каким образом. Эфир? Встреча?
– Я не совсем правильно выразился, – поправился Сергей Сергеич. – Не в буквальном смысле на связь. В непосредственный контакт он в этот раз ни с кем вступать не должен. Только лишь пройти по контрольному маршруту, давая тем самым заранее оговоренный сигнал.
– Ну, этого, в общем-то, следовало ожидать, – произнес товарищ с бритым черепом. – А маршрут этот?.. – перевел он взгляд на Куриловича, но завершить свой вопрос не успел.
– Относительно маршрута, остальных деталей связи и... всех своих последующих действий, – быстро продолжил тот, – Бутко высказал желание рассказать в условиях и ходе проверки на детекторе лжи.
– Ну так, а чего тут тогда думать, – развел руками предыдущий оратор и, оглядев остальных присутствующих, остановил взгляд на человеке, сидящем на месте председательствующего. – Надо пускать на маршрут и... все. Чего мы теряем.
– Чего мы теряем, – задумчиво пожевал губами Ахаян. – А вдруг он даст сигнал опасности, о котором... вдруг почему-то забудет нам сообщить. И начнет уже не двойную, а тройную игру. И кто знает, кому потом больше всех придется расхлебывать последствия этой игры. Уж не новому ли парижскому резиденту?
При этих словах пребывавший с самого начала этого разговора в роли его самого пассивного участника Иванов, который тем не менее был, пожалуй, самым внимательным слушателем всего того, о чем говорили остальные участники, резко встрепенулся и посмотрел сначала на Ахаяна, а затем, уловив направление его взгляда, и на своего соседа справа.
– Вот и настало время, уважаемые господа, – послышался снова голос Василия Ивановича, – представить вам человека, который со вчерашнего дня утвержден в должности нашего резидента во Франции. Прошу любить и жаловать: подполковник Соколовский Вячеслав Михайлович. Разведчик опытный, со стажем. Последние четыре года преподавал в нашей "лесной" Академии. На первой кафедре. Отсиживался, пока круги на воде разойдутся. От слишком активной предыдущей деятельности. В звании, правда, немножко от этого сидения подзадержался. Ну ничего, сейчас, на вольных хлебах, наверстает. Должность, слава богу, позволяет. До Академии свыше десяти лет проработал в Юго-Восточной Азии. Филиппины. Индонезия. Малайзия. Сингапур? – бросил он вопросительный взгляд на представляемого.
– Тоже приходилось, и довольно частенько, – кивнул головой Соколовский. – Но в основном в краткосрочных. Или из Куалы мотался. Мы там иногда проводили совместные мероприятия.
Ахаян тоже кивнул головой и продолжил:
– Регион, конечно, надо заметить, от Европы-матушки несколько удаленный. Но это в конечном счете не так уж и... Главное, чтобы, как говорится, человек был хороший. Английский у нас, как положено, на уровне. Плюс индонезийский. Плюс... малайский?
– Это, Василий Иванович, почти одно и то же. Языки-братья. Ближе, чем русский с украинским.
– Серьезно? Будем знать. А надбавку языковую ты у нас за сколько получаешь?
– За один, как положено. Двадцать процентов.
– Понятно. Но это, в общем-то, неважно. Они тебе сейчас оба не больно шибко-то потребуются. Французским в молодости тоже вроде бы баловался, нет?
– Был грех.
– А потом что? Пыл иссяк?
– Среда заела. Узкопленочная.
– Надо наверстывать.
– Наверстаем. С помощью таких... гвардейцев, – Соколовский, подняв бровь, бросил выразительный взгляд на сидящего рядом Иванова.
– Этим гвардейцам самим еще... учиться и учиться, – произнес Ахаян строгим тоном, но как-то уж ненатурально чересчур строгим, и демонстративно посмотрел на тот же объект. – Кстати, с итальянским у нас там как?
– Идет. Потихоньку, – бодро ответствовал гвардеец. – По часу каждый день стараюсь выкраивать.
– Ну-ну. Летом в отпуск приедешь, экзамены будешь сдавать.
– Какие... экзамены?
– Обыкновенные. Разговорная речь. Грамматика. И вообще... языкознание. Данте. Петрарка. Ариосто. Торквато Тассо.
– А при чем тут... Данте?
– Здрасьте, как это при чем? А ну-ка, юноша, просветите-ка нас, что лежит в основе современного итальянского языка?
– Тосканский диалект.
– А в его основе?
– Ля Коммедия Дивина.
– Ну вот, а ты спрашиваешь при чем.
– А... кому? Сдавать.
– Мне. И... вон... – Ахаян кивнул на сидящего по левую руку от него обладателя характерной русской внешности, – начальнику отдела твоего новому. Позвольте, для непосвященных, сделать второе представление. Полковник Аничкин Николай Анисимович. Сдав дела римского резидента, в самом ближайшем будущем готовится к вступлению в должность начальника нашего родного романского отдела. Так сказать, принимает вахту. Прошу любить и жаловать.
Представленный начальник романского отдела степенно встал и отвесил внимательно взирающей на него публике легкий поклон.
– А как же... Италия? На кого теперь останется? – с улыбкой промолвил Курилович.
– А Италия теперь... – развел руками Ахаян, – как любил говаривать граф Камилло Кавур, фара да се – сама справится. Там народ грамотный, калачи тертые. Есть кому заменить. Это в Париже у нас сейчас немножко дыры засияли. Выбоины. Ну, ничего, свято место пусто не бывает.
После последней фразы по кабинету разлилось немного тягостное молчание, во время которого все присутствующие, кто искоса, глазами, кто мысленно, обратили свои взоры на застывшего Гелия Петровича. В немного обмякшей позе, с плотно поджатыми губами и нахмуренными бровями, он сидел неподвижно, вперившись глазами в край стоящего перед ним стола, и только слегка побагровевшая шея и неровные пунцовые пятна на щеках были единственными признаками жизни этой окаменевшей фигуры.
– А что это, Василий Иванович, за граф, вы сказали? – повернулся к Ахаяну Курилович, чтобы как-то сгладить неловкость момента.
– Кавур-то? Хороший граф. Умница. Объединитель Италии.
– Так Гарибальди же вроде объединитель.
– Гарибальди – это кулаки. Кавур – мозг. В политике, как, впрочем, и везде, и в нашем деле в частности, без кулаков иной раз не обойтись. Иной раз. Но а уж мозги... мозги должны быть на месте всегда. И человек, у которого они есть, никогда не будет делать из какого-то, пусть даже и весьма серьезного профессионального прокола, вселенскую трагедию или вообще, не дай бог, драму своей личной жизни. Жизненный путь каждого из нас тернист и извилист. Полон всяких приятных неожиданностей и... состоит из постоянной череды взлетов... падений – снова взлетов. Сегодня – из подарков и поцелуев судьбы, завтра – из горьких пилюль и клизм. И это нормально. Главное, не слишком обольщаться первыми и не впадать в транс из-за вторых. А если уж дала тебе судьба неожиданно... дубиной... по голове из-за угла, то надо не кукситься и винить в этом весь божий свет, а брать себя в руки и вдумчиво и усердно работать... над ошибками. И в этой ситуации пара-другая годиков в нашей "лесной" Академии в почетной и ответственной роли наставника и воспитателя будущих кадров совсем не повредит. В подобных случаях временная смена обстановки может стать весьма неплохим, так сказать, плацдармом и стимулом для новых... выдающихся подвигов и свершений. Так, Вячеслав Михайлович? – Ахаян посмотрел на Соколовского, хотя все очень прекрасно поняли, в чью сторону был обращен весь пафос его маленького монолога.
– Так, Василий Иванович, – подтвердил Соколовский и, проведя рукой по своему бритому черепу, добавил: – Очень важно, правда, не слишком в этой почетной роли заиграться. Пару-другую годиков – это еще ничего. Куда ни шло. А вот дольше уж...
Ахаян улыбнулся и перевел взгляд на Минаева.
– А Гелий Петрович как мыслит?
– А Гелий Петрович... все правильно мыслит, – ожила каменная статуя, не сменив, правда, при этом своего хмурого выражения лица.
– Отрадно слышать, – констатировал автор заданного перед этим вопроса. – Только "мы бодры" надо говорить бодрее. А "веселы"... как? Правильно, веселее. – Василий Иванович помолчал и немного торжественно произнес: – Ну что ж, господа хорошие, так вот, плавно и... славно, с шутками-прибаутками, мы подошли к кульминационной части нашего сегодняшнего консилиума. Ваши мысли... относительно основной повестки дня. Что будем делать с нашим... раскаявшимся блудным сыном. Я весь внимание. Вячеслав Михайлович свое мнение по этому поводу уже высказал. Его предложение отправить Бутко в назначенный день по контрольному маршруту свидетельствует о том, что он горячий сторонник идеи начать с америкашками игру. Я вас правильно понял?
– Правильно, – утвердительно кивнул головой Вячеслав Михайлович. – Только сначала проверить, а потом отправить. Послушать внимательно, что он нам там поведает, датчиками обмотанный. Проанализировать как следует.
– О времени-то, родной мой, не забывай.
– Быстро проанализировать. Оперативно.
Ахаян перевел взгляд на Аничкина.
– Николай Анисимович?
– Я тоже за то, чтобы поиграть. А насчет полиграфа, чего ж, нехай. Проверить лишний раз никогда не помешает.
– Олег Вадимович?
– Я тоже "за".
– Значит, насколько я понял, "против" только Гелий Петрович. И против полиграфа, и вообще...
– Да не против я полиграфа, – снова недовольным тоном буркнул Гелий Петрович. – Я человека против.
– А почему ты... против человека? – впился в него так знакомый ему прищур Ахаяна. – Только объективно. Абстрагируясь от... всяких там личных обид и... всего такого прочего. Ты же сам каких-то полмесяца назад на свое место его прочил.
– Ошибся в человеке. Недоглядел. Моя вина, не отрицаю. За это готов ответить. По всей, как говорится, строгости.
– Молодец, самокритичный.
– Нормальный. И, кстати говоря, всю вину на себя одного тоже брать не собираюсь. Он до этого, между прочим, в Камеруне четыре года сидел. В Центре, в отделе, тоже. В краткосрочные разные мотался. В Академии той же учился. Небось еще каким-нибудь там общественником рьяным был в свободное от учебы время. Опять же через кадровые все наши сита прошел. И ничего, никто что-то никаких симптомов не заметил.
– Ну, Гелий Петрович нам сейчас еще семью и школу вспомнит, – не глядя на него, подал голос Курилович.
– И вспомню. Почему нет? И там, видно, пай-мальчик был. Пионер, комсомолец, активист. Передовик учебы. А почему всё? Да потому, что у человека гнильца глубоко внутри, под кожей запрятана. С молоком, видать, впитал. Двуличие. Так и таился всю жизнь. Пока в один прекрасный момент не раскрылся. Не снял личину.
– Да, – задумчиво протянул Василий Иванович. – Как просто-то все у нас, оказывается, а? Раскрылся. Снял личину. А ты не допускаешь, что вчера он перед тобой так раскрылся, а сегодня вдруг вот эдак раскроется. А завтра, глядишь, вообще совсем по-другому. А послезавтра по-третьему. А ты только двуличие видишь. И то лишь когда тебя петух в одно место приголубил. А тут, может быть, не двуличие, а многоличие. И как ты тут определять будешь, какая личина истинная, по которой человека судить надо, а какая нет? Классовым чутьем и революционным правосознанием?.. Вот так вы и с агентурой работаете. Для вас человек если не одноцветный, то в лучшем случае какой-нибудь черно-белый. А он разноцветный. Мозаичный он. Сколько вам твержу, листайте классиков, на досуге. Да почаще.
– Широк человек? – осторожно произнес Олег.
– Правильно. Вот именно, широк. А уж русский-то человек подавно. А мы его все сузить норовим. А чего ж, так проще. Сразу и готовое объяснение найдется. На все случаи жизни. Врожденный замаскированный порок. – Ахаян немного помолчал и посмотрел на сидящего справа от него соседа. – А ну-ка, Сергей Сергеич, знаешь что, давай-ка мы еще раз послушаем. Все вместе.
– Что именно, Василий Иванович?
– Ну... тот фрагмент, где он там о том, как вляпался в это дело. Исповедь сына века.
– Нет проблем. – Курилович, пододвинув к себе папку, аккуратно извлек из нее черную плоскую плитку диктофона и смотанные в небольшой клубок провода наушников, вставил в ушные раковины по маленькой выпуклой пуговке, быстрыми нажатиями пальцев на миниатюрные кнопочки прогонял несколько раз в том и в другом направлении скрытую в чреве диктофона невидимую кассету, после чего снял наушники и, произнеся "Готово", нажал на "старт", одновременно крутанув до упора колесико громкости.
Через мгновение из мембраны динамика донесся немного искаженный, но все же хорошо узнаваемый голос человека в строгом черном костюме, который сейчас, снова по-ученически сложив руки и слегка нахмурясь, внимательно слушал то, что было им самим произнесено мягким, немного сочувственным, доброжелательным тоном чуть меньше суток назад:
– Ну а все-таки, как же все это так вышло-то? А, Михаил Альбертович?
После тягучей паузы в отчетливой, даже немного звенящей тишине, окутавшей все пространство просторного кабинета, послышался еще один голос, голос низкий, чуть хрипловатый, даже какой-то глухой, безжизненный и абсолютно безынтонационный, который в течение нескольких последующих минут так и не смогли достаточно уверенно и однозначно идентифицировать напрягшие все рецепторы своего слухового восприятия Минаев и Иванов, несмотря на то что прекрасно знали, кто на самом деле является его носителем.
– Как вышло?.. – куцыми, дозированными порциями, словно паста из тюбика, начали выдавливаться из диктофона обрывки фраз. – Да я... даже сам себе порой... не могу объяснить, как это вышло... Расслабился... Раскис... Не знаю.
– Ну вот вы говорите, познакомились с ней в посольстве. Чуть больше года назад, в сентябре две тысячи второго.
– Да.
– А как все это произошло? Если поподробней.
– Ну, как произошло... На выставке. Из МИДа пришло указание провести в посольстве акцию. Фотоэкспозицию развернуть. Совместно с ИТАР-ТАСС. Чего-то там... про мирную жизнь Чечни. Народу туда, естественно, наприглашали тучу. И политиков. И дипломатов. СМИ всякие. Половина приглашенных, как водится, не пришла. Но все равно, капелла приличная собралась. Мы все, само собой, тоже среди них растворились. Пощупать... людишек, послушать, кто чего поет. Знакомства новые завязать. Контакты... Вот и завязал. На свою голову. И ведь самое-то интересное, не ее инициатива была, сам к ней подошел.
– А... чего подошел?
– Честно?
– Честно.
– Приглянулась. В толпе перед этим пару раз глазами встретились. Случайно. Мельком. И... как-то так... одним словом, обожгла.
– Влюбились?
– Ну... влюбился – это слишком громко...
– Скажем так, почувствовали симпатию.
– Да черт его знает. Наверно. Можно сказать и так. Одним словом – притянула. Не сразу, конечно, не удар молнией, как французы говорят. А... так...
– Методом постепенного вовлечения? Как говорим мы.
– Что-то вроде... И ведь баба-то, в общем, сама по себе, не сказать уж чтобы прямо... суперкрасотка какая, модельная. Нет. И умом, как потом оказалось, тоже... не особо блещет. Но вот есть в ней что-то такое...
– Шарм?
– Ну... да. Что-то вроде этого. Не знаю даже, как это точнее-то... Притягательность какая-то, что ли. Изюминка... У моей вот... благонравной... такой изюминки, к сожалению...
– Понятно... Итак, сначала вы с ней встретились взглядом. Как вы говорите, мельком, случайно...
– Да это я тогда так подумал. Что мельком. А потом понял – нет, шалишь, не случайно. В нашем деле таких случайностей не бывает. Навели ее на меня. Сто процентов. Понял это только слишком поздно.
– Кто навел? Из?..
– Да нет, не наши. Это, конечно, только предположения. Никаких прямых доказательств у меня, естественно, нет. Но уж больно все сходится. Короче, американец один навел. По имени Найджел Шорт. Представитель "Локхида"... авиастроительной компании "Локхид Мартин". Я его перед этим где-то год назад, в июне две тысячи первого, на авиасалоне в Ле Бурже охаживал. Он тогда вроде неплохо сначала на контакт пошел, а потом, после салона, куда-то слинял, и с концами. Я потом обо всех этих наших встречах отчет подробный написал. Его сюда тоже в свое время отправили. Если интересно, можно посмотреть.
– Посмотрим. А... о вашей той... первой встрече с Мэтью вы ничего не писали?
– Нет.
– Почему?
– Я не знаю.
– Может быть, если бы сразу написали, потом... ничего бы и не было?
– Может быть... Да ведь, собственно, и писать-то особенно было не о чем. Я же говорю, сам к ней подошел. Потом уже, после выставки, на фуршете. Сейчас и не вспомню-то даже, какой предлог нашел, чтобы в контакт вступить. И потом тоже, в разговоре, инициатива все время моя. Она только да, нет, хи-хи, ха-ха. И разговор, в общем-то, ни о чем. Раз только обмолвилась, что она якобы лично знакома с Аленом Жупе... Это в то время премьер-министр, у французов, и даже, мол, делала его снимки во внеслужебной обстановке.
– Ну вот, а вы говорите, не о чем было писать.
– ...Ну... думал... встретимся еще... проверю. Насколько это соответствует... Журналисты, они ведь... известное дело... любят всё приукрасить. Приврать.
– А вы тогда договорились о встрече?
– Нет. Просто... визитками обменялись. Там у нее служебный телефон только указан был. В бюро этом... в "Ассошиэйтед". Я потом несколько раз туда звонил, ее там никогда было не застать, ну и... как бы всё... забыто. Контакт сорвался. Чего об этом писать. Это была моя первая ошибка... Потом, где-то через месяц, – бамц, внезапная новая встреча. На автошоу. И снова все как будто случайно. Я ее первый увидел, опять же сам подошел.
– А что это за автошоу?
– Выставка автомобилей. Международная. В Париже тогда проходила. Новые модельные ряды выставляли.
– А если это было не случайно, откуда она, как вы думаете, могла...
– Узнать, что я тоже на выставку отправлюсь? Да пасли уже как-то, наверно.
– А что? Автомобилями интересуетесь?
– Да от Шорта того же. Мы же с ним, в промежутках между самолетами, еще и машины обсуждали. Он ведь тоже оказался... любитель.
– Та-ак.... А... шоу это большое было? Я имею в виду по...
– Я понял. Да, несколько здоровых павильонов.
– И где же вы там умудрились на нее набрести?
– А в самом популярном месте. Там устроили премьерный показ нового спортивного "Мерса". Модель Цэ-Эл-Ка. Вот возле него я ее и высветил. Ее взбитую рыжую прическу.
– А дальше?