В 1941 году после окончания Азербайджанского индустриального института им. М. Азизбекова ушел в Действующую армию. Сражался на разных фронтах, прошел боевой путь от рядового до гвардии майора - командира отдельного стрелкового батальона.
После демобилизации Д. Д. Амиров работает в печати. В газетах и журналах публикуются его повести, рассказы и очерки.
"Береговая операция" - увлекательная повесть о работе сотрудников госбезопасности, которые успешно борются с агентами иностранной разведки, мешающими мирному труду советских людей.
Повесть была впервые выпущена Детюниздатом на азербайджанском языке в 1958 году и в переводе на русский язык в 1961 году.
Содержание:
-
Часть первая 1
-
Часть вторая 19
-
Часть третья 36
Джамшид Амиров
Береговая операция
Часть первая
Недосмотренный матч
Был последний воскресный день августа тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. В большом промышленном городе Советабаде, что раскинулся громадным амфитеатром на прибрежных холмах Хазарского моря, царил нестерпимый зной. Синий столбик термометра показывал тридцать восемь градусов в тени. И вдруг, как это нередко бывает в здешних местах, ударил резкий порыв ветра, за ним второй, и вот уже ураган, набирая силу, пошел звенеть оконными стеклами, свистать в проходах, мести пыль с асфальтовой глади проспектов. Солнце вдруг заволокло невесть откуда взявшимися тучами, и хлынул ливень. Он мигом смыл с улиц гуляющих горожан, загнав их в магазины и подъезды домов, и прекратился так же неожиданно, как начался. Вновь засверкало солнце, заискрились алмазами дождевые капли на освеженной листве молодых маслин, тополей и акаций, высаженных вдоль тротуаров.
Из широкого подъезда оперного театра высыпала молодежь, укрывавшаяся там от дождя, и разбрелась по улицам. У театрального подъезда остался только один невысокий пожилой человек в сером летнем костюме и морской фуражке, как-то не вязавшейся с его худым бледным лицом. Он стоял, прислонившись к колонне, и беспокойно поглядывал в сторону проспекта имени Кирова, по которому бесконечной лентой мчались легковые машины, автобусы и троллейбусы.
Вдруг сзади его окликнул негромкий женский голос:
- Здравствуйте, дядя Худаяр! Дождя испугались?
Человек в морской фуражке вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Высокая, нарядно одетая блондинка, приветливо улыбаясь, протягивала ему руку.
"Дядя Худаяр" осторожно пожал узкую женскую ладонь и ответил, будто с трудом выдавливая из себя слова:
- Да… Действительно… Дождь пошел. Хотел за город. К морю. Подышать свежим воздухом. Захватить винограда. Задержался.
На незнакомого человека манера речи Худаяра произвела бы несколько странное впечатление, но блондинка, видимо, знала его хорошо, и эта манера ее нисколько не удивила. Подняв свое красивое, будто изваянное из розового мрамора лицо к солнцу и чуть зажмурив удивительно синие глаза, опушенные длинными темными ресницами, она весело воскликнула:
- Но дождь перестал, снова светит солнце, и у моря сейчас должно быть, действительно, чудесно!
- Верно. Дождь перестал. Сейчас поеду, - ответил Худаяр.
- А знаете что? Возьмите меня с собой. Я так люблю море после дождя! - воскликнула блондинка.
- Пожалуйста… С удовольствием.
По лицу Худаяра скользнуло подобие улыбки, и он продолжал:
- Возьму машину, поедем.
Мимо катили такси одно за другим. Вот и свободное. Худаяр отошел от колонны и поднял руку. Машина резко остановилась. Шофер приоткрыл дверцу и коротко бросил:
- Садитесь. Куда поедем?
- К морю, дорогой, к морю, - ответил Худаяр, пропустив блондинку на место рядом с шофером. Захлопнув за ней дверцу, он сел сзади.
Машина плавно развернулась и покатила по набережной. Вскоре остались позади дома центральной части города. Машина шла по широкому шоссе, и перед ее пассажирами открывались новые и новые виды, на которые они, впрочем, не обращали никакого внимания.
Город в послевоенное время стал строиться с необычайным размахом. Он будто расправлял плечи, стремясь сбросить с себя обветшалое одеяние узких улиц, размахнулся вширь новыми магистралями, застроившимися красавцами-домами. Машина мчалась по широкому шоссе, обсаженному с обеих сторон молодыми, но уже густо разросшимися деревьями, сквозь зеленую листву которых с трудом просматривались большие заводские корпуса, ажурные пирамиды нефтяных вышек.
Такси катило по дороге, с которой, как на ладони, был виден весь город. Набирая скорость, машина приближалась к какой-то старинной башне, вынесенной вперед большого, утопающего в зелени села. Вслед за башней пошли мелькать белоснежные особняки с высокими каменными оградами.
- Асадуллаев, - неожиданно прервал молчание Худаяр.
- Что? - точно очнувшись от глубокого раздумья, спросила блондинка.
- Асадуллаев, нефтепромышленник, строил. Для себя, для гостей. Теперь дом отдыха, - пояснил Худаяр.
- А… - неопределенно и как-то безразлично протянула блондинка.
- Проклятый капиталист, - буркнул шофер. - Душил нас, рабочих.
- Не знаю, - коротко сказал Худаяр. - Меня не душил. Я был тогда маленьким.
Машина свернула на проселок, если можно так назвать эту асфальтовую, отполированную до зеркального блеска дорогу, с которой сразу открылся вид на море, сверкавшее под щедрыми лучами неукротимого советабадского солнца.
Какая-то женщина с ребенком на руках, стоявшая у обочины дороги, подняла руку. Шофер притормозил. Женщина попросила подвезти ее до села Гюмюштепе. Шофер вопросительно взглянул на своих пассажиров. Те молчаливо кивнули, и женщина уселась рядом с Худаяром.
Вскоре показались домики Гюмюштепе. Худаяр тронул шофера за плечо. Тот остановил машину. Худаяр, порывшись в кармане, вытащил десять рублей, потом еще пятерку, протянул шоферу и, не прощаясь, вышел из машины.
- А меня подвезите к пляжу, - сказала блондинка. Шофер повернул вправо, машина зашуршала по песку и остановилась около летнего ресторана у самого берега моря. Блондинка расплатилась, вышла, а шофер повез дальше женщину с ребенком, высадил ее на окраине села и через некоторое время остановился у дома Худаяра. Тот ожидал его, сидя на камне у калитки. У ног Худаяра стояла большая плетеная из камыша корзина, прикрытая куском суровой ткани. В таких корзинах жители Гюмюштепе обычно возят в город знаменитый гюмюштепинский десертный виноград, вызревающий прямо на раскаленном песке.
- А где та? - спросил шофер.
Худаяр молча кивнул головой. С пляжа, размахивая в воздухе босоножками, быстро шла блондинка, оставляя крупные отпечатки босых ног на влажном песке. Она присела на камень, отряхнула с ног песок, надела босоножки и уселась в машину рядом с шофером. Сзади сел с корзиной Худаяр. Такси покатило прежним путем в город. Ехали молча. Когда уже подъезжали к городу, блондинка что-то вполголоса сказала шоферу, тот ответил краткой фразой. Худаяру, то ли от того, что задремал, то ли просто не расслышал, почудилось, что они говорят на каком-то непонятном языке, и он спросил: - А? Что?
- Ничего, - ответил шофер. - Ты сойдешь на улице Низами?
- Да, - сказал Худаяр.
- А обратно сегодня поедешь?
- Нет, останусь в городе. Зайду кое-куда. Есть дела.
- С делами управляйся поосторожнее, - буркнул шофер.
- Знаю, не в первый раз, - ответил Худаяр. И снова все погрузились в молчание.
У пригородного вокзала блондинка попросила остановить машину, открыв сумочку, спросила, сколько с нее. Шофер глянул на счетчик и ответил: "тринадцать рублей пятьдесят копеек". Блондинка протянула ему двадцатипятирублевую бумажку. Получив десятку сдачи, сказала "достаточно" и направилась на вокзал.
Поднявшись в билетный зал, она к кассе не подошла, а, обойдя очередь, вышла и села в троллейбус, идущий к центру города. Сойдя на остановке на улице Низами, она неторопливо зашагала по тротуару, поглядывая на широкие витрины магазинов, и той же неторопливой походкой вошла в подъезд дома № 27.
За несколько минут до нее в этот же подъезд вошел с корзиной винограда Худаяр. Машина, на которой он приехал, теперь стояла у большого гастрономического магазина. Шофер - коренастый рыжеватый парень лет тридцати пяти - не выключая счетчика, углубился в газету, изредка отрываясь от чтения, чтобы бросить короткое "занято".
Прошло минут пятнадцать. Шофер иногда поглядывал поверх газеты на противоположную сторону улицы, останавливал взгляд на подъезде, куда вошли его бывшие пассажиры, и снова продолжал чтение. В подъезде показалась блондинка. Неторопливой походкой женщины, умеющей ценить воскресную прогулку, она направилась к гастрономическому магазину, полюбовалась витриной, на которой плюшевый Мишка, окруженный пирамидами папиросных коробок и консервных банок, ловко опрокидывал в пасть стакан оранжевого сока, и, безразлично посмотрев на шофера, вошла в магазин. Несколько минут спустя из подъезда вышел Худаяр все с той же корзиной. Чуть прихрамывая, он дошел до угла, свернул и исчез из виду. Шофер выключил счетчик.
- Вам куда? - спросил он остановившегося у машины какого-то молодого человека с девушкой в ярко-розовом платье.
- В Нагорный парк, к ресторану, - ответил юноша, поудобнее усаживаясь в машине и обнимая за плечи свою спутницу. Шофер кивнул головой и включил скорость.
Громадный амфитеатр стадиона был переполнен народом. Тысячи болельщиков не спускали глаз с зеленого поля, где разыгрывались жаркие схватки. Шел матч на первенство области между командами Советабада и Еникенда. Стадион то затихал, то взрывался бурей криков и аплодисментов, вызванных метким ударом нападающего или виртуозным броском вратаря. В один из напряженных моментов, когда над воротами еникендцев нависла угроза первого гола, в репродукторе послышался голос диктора:
- Члена судейской коллегии по стендовой стрельбе Октая Чингизова срочно просят зайти к директору стадиона.
Повторив еще раз приглашение, диктор смолк.
В одном из рядов излюбленной болельщиками северной трибуны с места нехотя поднялся молодой черноволосый мужчина в отлично выглаженном белом чесучовом костюме и, сопровождаемый нелестными репликами запрудивших все проходы зрителей, стал протискиваться к выходу.
У дверей кабинета директора стадиона его дожидался юноша в серых брюках и салатной шелковой тенниске, подчеркивающей его хороший загар и атлетическое сложение. Увидев приближавшегося Октая Чингизова, он шагнул ему навстречу.
- В чем дело, Сурен? - спросил вполголоса Чингизов.
- Не знаю, вас срочно вызывает Любавин.
- Где машина?
- У восточного входа.
- Поехали.
Через несколько минут Октай Чингизов уже взбегал по лестнице здания Комитета государственной безопасности. В приемной полковника Любавина его встретил дежурный офицер.
- Анатолий Константинович у себя? - спросил Чингизов.
- Нет, товарищ майор, - ответил дежурный. - Он спустился к председателю, а вас просил подождать в кабинете.
Чингизов прошел в кабинет. Сурен Акопян - молодой оперативник - остался в приемной, чтобы перекинуться словечком с дежурным лейтенантом, своим закадычным другом и неизменным соперником на мотогонках.
Кабинет полковника Любавина занимал большую угловую комнату на третьем этаже. Окна его выходили с одной стороны к морю, с другой открывался вид на Дворец культуры нефтяников. Два стола, поставленных буквой "Т", стулья в белых чехлах, добротные книжные шкафы у стены, большая карта, висевшая в простенке, придавали кабинету подчеркнуто строгий вид, который несколько смягчался светлыми шелковыми гардинами над открытыми окнами. Чингизов скользнул взором по знакомой обстановке, встретился глазами с Феликсом Дзержинским, спокойно глядевшим на него с портрета, и подошел к окну.
Сзади послышались шаги. Чингизов обернулся, выпрямился и наклоном головы приветствовал вошедшего в кабинет полковника.
- Здравствуйте, майор. Садитесь, - пригласил его Любавин, а сам прошел к окну, взглянул на море, повернулся, пересек по диагонали кабинет, остановился у края стола, постоял секунду и вновь неторопливо зашагал по диагонали, заложив руки за спину. Чингизов за годы совместной работы хорошо изучил характер своего учителя и начальника, этого подтянутого человека с волевым моложавым лицом и седыми висками - свидетелями возраста или трудно прожитых лет. "Молчит и ходит. Значит, или обрадован, или встревожен", - промелькнуло у Чингизова в голове. Но вопросов начальнику задавать не положено, и майор сидел и молчал. Любавин вновь вернулся к своему столу, отодвинул стул, сел, повертел в руках карандаш и ровным, спокойным голосом, будто продолжая начатый разговор, произнес:
- Так вот, товарищ майор, в квартире вашего друга - инженера Салима Мамедовича Азимова - несколько часов назад произошла кража.
Октай Чингизов хорошо знал инженера Азимова. Он впервые познакомился с ним спустя год после окончания войны на одном из советабадских заводов, куда Чингизова привела оперативная необходимость. Завод этот в Великую Отечественную войну прославился тем, что бесперебойно обеспечивал горючим Советские Вооруженные силы. Были у этого славного заводского коллектива и другие заслуги, которые по достоинству оценили наши артиллеристы. Как-то на завод приехали гости-фронтовики, чтобы передать рабочим и инженерам благодарность за то, что "ваша микстура", как образно выразился Герой Советского Союза сержант Смирнов, хорошо прочищает горло наших "Катюш" и они отлично поют.
В послевоенное время этот завод не переставал привлекать к себе внимание. Им пристально интересовались, и отнюдь не только из доброжелательного любопытства, наши союзники в минувшей войне и еще кое-кто, непонятно на кого работающий.
Гитлеровская Германия была разгромлена, но ее агентура не только не сложила оружия, а начала проявлять чрезмерную активность. И, на первый взгляд, трудно было понять, кто, и почему пользуется ее услугами. Кое-какие следы вели на завод. И Чингизову пришлось на некоторое время обосноваться здесь в должности инспектора по технике безопасности. Работа на заводе, которую обязан был выполнять по заданию Комитета госбезопасности Октай Чингизов, потребовала от него основательного знакомства не только с людьми, но и с заводской техникой и производственным процессом.
Молодой и талантливый инженер Азимов был одним из создателей того нового, что прославило завод. Умение выдвинуть смелую, неожиданную теоретическую проблему, организовать и довести до конца блестящий эксперимент, а потом осуществить его тут же на заводе, завоевало молодому инженеру уважение среди маститых ученых и на производстве.
В числе нескольких человек он был посвящен в подлинное назначение Октая Чингизова и, как полушутя, полусерьезно говаривал Октай, превратил контрразведчика в квалифицированного инженера. Незаметно для себя, эти два совершенно разные внешне и по натуре человека - собранный, подтянутый, чуть суховатый Октай Чингизов, о котором на заводе знали, что он прошел в боях весь тяжелый путь войны от предгорьев Кавказа до Эльбы, и мягкий, добродушный, чуть рассеянный Азимов, пожалуй, даже невнимательный ко всему, что не касалось его непосредственной работы, - крепко сдружились между собой. Их роднила присущая обоим внутренняя цельность и собранность и… страсть к футболу.
По-разному сложилась жизнь этих двух еще молодых, но уже многое испытавших людей. Майор Октай Чингизов родился в маленьком городке, окруженном с трех сторон вековыми заповедными лесами, покрывавшими склоны гор. Основными обитателями этого города были немцы-колонисты, переселившиеся сюда в середине прошлого века и создавшие здесь великолепные виноградные плантации, урожай с которых шел на винные заводы.
Все в этом городе дышало немецкой аккуратностью и педантичностью: и фруктовые деревья, посаженные на одинаковом расстоянии друг от друга вдоль маленьких арыков-каналов, содержавшихся в абсолютной чистоте, и многочисленные цветочные клумбы, и глубокие погреба с многолетними винами, которые закладывались для праздников и семейных торжеств. Урожай с плантаций колонистов, объединившихся в середине 30-х годов в сельскохозяйственную артель, сдавался на переработку на государственные заводы. Свои же приусадебные участки приносили им немалый доход. В домах царил достаток. Редко в чьей квартире не было пианино или какого-нибудь другого музыкальною инструмента. По вечерам в клубе симфонический самодеятельный оркестр молодых колонистов репетировал пьесы Баха, Шуберта, Брамса.
Октай Чингизов учился в городской школе, и немецкая речь стала для него близкой, как и родной язык.
Отец его, полвека проработавший в тех краях лесничим, научил своего единственного сына распознавать деревья, охотиться, читать следы зверей, угадывать их повадки. Еще мальчиком Октай вместе со своими друзьями-восьмиклассниками не раз ходил на кабана и медведя. В окрестных горах и лесах ему были знакомы каждая тропинка, каждый кустик. Он мечтал, окончив школу, пойти в лесотехнический институт, унаследовав, таким образом, профессию своего отца. Но, как это было со многими, война помешала ему. Вместо концерта симфонического оркестра на утреннике, посвященном окончанию школы, Октай Чингизов, как и тысячи его сверстников, услышал в тот день по радио весть о том, что гитлеровская Германия вероломно вторглась в пределы его Родины.
Он решил уйти добровольцем на фронт. Это решение пришло сразу. Слезы матери, несказанная боль в ее глазах, когда он объявил дома о своем решении, заставили его на какой-то миг поколебаться, ведь он еще не подлежал призыву в армию. Но во взгляде отца, молча перебиравшего старые янтарные четки, он прочел суровое гордое одобрение. И Октай Чингизов стал воином. А вскоре в маленький домик лесничего на окраине южного городка стали приходить сложенные аккуратным треугольником письма с номером полевой почты. Мать Октая, старая Медина, хранит их и сегодня в ларце вместе с какими-то высохшими диковинными шишками, которые ей принес когда-то в молодости из своих далеких лесных скитаний ее муж Али.